Имаго

Говорят, что в попытках искоренить или изменить прошлое – начинает затуманиваться разум. Сугубо личное мнение берет верх и человек способен совершить ошибку. Габриэль Агрест не считал, что способен перейти черту, до того самого момента, пока рука не оказалась на чужой шее. Это было сложно представить, но на деле оказалось так легко. Мужчина шумно выдыхает, воздух выходит из легких, растворяясь в свете фонаря. Это так легко – лишить человека жизни? Рука дрожит, а репортер молит. Как его там зовут? Хотя не важно. Он один из тех, кто превратил его жизнь в ад, и Агрест готов отомстить. Стоит только открыть рот, сказать заветное слово и от жертвы ничего не останется. Впрочем, как и от его собственной души уже не осталось ничего. Осколки разума или осадок из пепла? Это что-то липкое, отвратительное и пустое. Эту пустоту хочется заполнить, залить до краев хоть чем-то и больше не думать. Не вспоминать о том, что было. Она исчезла, пропала – можно найти кучу слов и, в итоге, не подобрать ни одного нужного. Пустота. Она пропала или ее больше нет? Можно называть вещи своими именами, навязывать свою точку зрения сыну и стараться делать вид, что все хорошо, но легче не станет. Что случилось на самом деле кто-то да знает. Но, это не то. Она пропала. Ее нет рядом. Это - верная аксиома, не требующая доказательств. – П-п-прошу, у меня семья. Не надо, – удивительно сколь трусливы люди в момент отчаяния. Как легко подстраиваются под ситуацию. Эрик Брюне – хамелеон. Он не один из безликой толпы. Не из тех, кто молча наблюдает за ситуацией со стороны. Нет. Его язык хорошо подвешен. Такие не способны молчать. Что сказать, он и не молчал. Он включил в свою статью целый спектр красок и не был скуп на слова. Габриэль со злостью сжимает глотку, черные когти сильнее впиваются в кожу. Он медлит. Почему он медлит? Человека убить сложнее, даже, когда он такая сволочь, якобы не достойная существования. Тара. «Возможно, только с точки зрения этого злодея он заслужил смерти, но это мнение только одного человека», – сказала она как-то раз, когда они смотрели фильм про супергероев. Тогда еще Адриан не родился, а Габриель только начинал самостоятельно подниматься по карьерной лестнице. Он делал это медленно. Шаг за шагом, не торопясь. Тара же наоборот стремительно шла вперед большими шагами. Агрест не понимал, как ей это удавалось. Что за удивительная женщина встретилась на его пути. Он также задавался вопросом, почему она проводила время именно с ним? Возможно, ему просто повезло. «Нет, ты не подумай, что я оправдываю его поступок, но… Откуда ты знаешь обстоятельства, что его сподвигли на это действие? Мы видим только результат.» Да, здесь есть только результат, четкой линией проходящий по всем обстоятельствам. Он – Черный кот, Хищный кот, Такседо кет. Неважно, какое имя ему присвоили и еще присвоят. От этого ничего не изменится. Он – Габриэль Агрест. Такой же человек, как и все. Только сейчас он палач, чье лицо скрыто за черной маской с прорезями для глаз. – У меня семья! – сиплым голосом вторит эхо переулка. Безмолвно взирают стены повторяющихся домов. – Часто, нет пользы знать, что будет потом, – Агрест вымученно улыбается; высказывание Цицерона подошло сюда как нельзя кстати. У него тоже семья. – Котаклизм. Левая рука опускается на плечо. Сила пронизывает изнутри, сминая и дробя кости. Несчастный в ужасе смотрит на своего мучителя. Эрик Брюне готов потерять сознание, но каждая мышца его тела содрогается, взгляд постепенно леденеет, уставившись в ночное небо. Вскоре от репортера не осталось ничего, лишь черное пятно на асфальте, напоминающее о содеянном. Габриель слышит писк кольца и понимает, что осталось мало времени. Ему все сошло с рук в первый раз, а значит, сойдет и во второй, и в третий. Он будет продолжать, и не только потому, что хочет отомстить. Месть не главная причина. От мести легче не стало, хотя он надеялся на облегчение. Руины скопившихся воспоминаний уйдут, сменившись чем-то. Только чем?.. Тоской?.. Одиночеством?.. Работой?.. Оказавшись в собственном доме, в собственном кабинете, он не меряет шагами комнату, нервно теребя переносицу. За прошедшие несколько лет после ее исчезновения он привык держать все в себе. Так проще. Он не знал, какого было Адриану, но видел, что ему было тяжело. Возможно, тяжело ему и сейчас. И, может, поэтому Винсент и подарил ему эту реликвию. Чем бы эта штука не была, до конца ее природа не изучена. Вместе с маленькой шкатулкой мужчина всучил ему книгу. Он не отличался многословностью. Сказал, что это из сгоревшего храма и что на аукционе товар не пользуется спросом. Габриэль хоть и был вначале настроен скептически, теперь же бродил по Парижу, намереваясь поднять больше шума. Так эти чертовы репортеры наконец перестанут лезть в их семью. Все любят сенсации, так пусть и пожинают плоды собственных трудов. Кольцо не успело издать жалобный писк, как мужчина сказал: – Отмена трансформации. Плагг, охнув, опускается на холодный стол. Квами про себя отметил, что все здесь слишком стерильно. Взгляд охватил стопку книг, корешками касающихся друг друга. Безмолвную лампу, томящуюся в углу стола, и все это казалось… Скучным, предсказуемым, но, по собственному опыту он знал, что такие люди, любящие придираться к мелочам, как и к пыли, – способны на многое. Когда на луну набежало сизое покрывало туч, человек шевельнулся. Габриэль Агрест всегда старался держать спину ровно, словно присутствовал на светском вечере. Это начинало раздражать. Плагг скрестил лапки на груди, исподлобья смотря на своего подопечного. Его не волнует, кто использует силу кольца, важно как. Убийство людей – это слишком. Этот человек ходит по лезвию ножа. Каковы его мотивы, он не знал. Габриэль не был красноречивым собеседником. Наоборот, он держался холодно, смотря на квами льдисто-голубыми глазами. Будто отстранялся от всего, блуждая в собственной паутине мыслей. И это тоже раздражало. Нужно было найти хоть какую-то лазейку и сбежать отсюда, пока не поздно. Еще и эта луна пугала его. Она живо напоминала картины сюрреалистов – идеально круглая, красная до рези в глазах, неестественно яркая. Под ее лучами все вокруг источало приторное медное сияние. «Дурная луна, дурное предзнаменование», – так бы сказала Тикки будь она тут. Скрип половиц за дверью утонул в тишине коридора. Их кто-то видел? Плагг не повернул головы. В этом не было смысла, со временем многое приходит. Можно научиться различать шаги. Как и в этот раз. В этом доме только один человек мог издавать подобный шум. И, чтобы не выдать шум, он произнес: – Может, о чем-то поговорим, а? О чем любят говорить французы? О тортах или о погоде? – Габриэль Агрест смотрел в одну точку. На огромную картину кисти Густава Климта. Композиция полотна делится на две вертикальные части: справа изображена сама Адель, левая часть пуста и содержит лишь намек на интерьер. Нижнюю треть полотна заполняет подол ее платья. Орнаментальное золото фона вытесняет эскизно обозначенное пространство на задний план. Стены, кресло и платье модели оказываются просто двухмерными фигурами, расположенными рядом. Нет, это не картина знаменитого художника. У женщины на картине волосы были светлые. – Мы поговорим о сыре, – начал он, – твоя награда будет зависеть от приносимой тобой пользы. Нужно четко расставить границы, прощупать почву под ногами. Узнать его получше, тогда будет легче. Завтра будет легче. В последнее время в привычку вошло ложиться где-то под утро. Адриан не зря дожидался ночи. Ночью отец его не контролировал и ему было легче искать мать на просторах интернета. Сейчас же, когда в интернете появились ограничения, а заголовки газет, мелькающих на каждом сайте, не резали глаза, стало как-то не по себе. Его мать не могла исчезнуть. Люди не могут просто так взять и раствориться в воздухе, тем более под Новый год. Ему было девять, когда она исчезла. Девять. Всего девять лет. Адриан тогда не знал, что за ужином ее больше не увидит. Он был слишком наивен, предполагая, что мама придет. Мама появится. Тяжело верить, что может произойти что-то плохое, когда вокруг царит идиллия и гармония. Люди смеются. Все окна на улицах служат только для демонстрации собственного счастья. Все, как в дешевых мелодрамах, напичканных клише. В жизни все иначе и как-то не так. Неправильно. Нет, мама не могла его бросить. Нет. В тот вечер блюда остались нетронуты. Отец опустошил три бокала виски и ушел бродить по улицам города в полном одиночестве. Адриан ждал чуда утром, он продолжал ждать его и на следующий день, сидя на диване в гостиной. Утром прислуги не было. Всех отпустили праздновать Новый год. Вернулся отец. Мальчишка встрепенулся. Он ждал от отца каких-то слов. Хоть чего-то, но не этого. – Иди спать, – коротко и ничего лишнего. Порой, слова могут ранить, а иногда - убить. Они имеют огромную силу. Такую же силу имеют и слухи. Злые языки плели, что хотели, выжимая из сенсации все соки. Желтая пресса полна отдельных нюансов, о которых солнечный мальчик не знал и не мог догадываться. Адриану было всего девять, когда он увидел маму снова, но в толпе. Она была в самом центре и о чем-то с ними разговаривала. – Мама! – Ему было все равно кто с ней рядом. Главное, что она здесь. Она вернулась. Чудо произошло. Он помчался в её сторону, сломя голову. Обнял, уткнувшись носом в белую рубашку. – Я так ждал. Где ты была? – В нос ударил приторно-сладкий аромат дешевых духов. Нет, неужели… Все еще не веря, он поднимает голову. Образ плывет из-за слез. Все, что он видит – это светлые волосы, но не маленький вздернутый носик, не тонкие и розовые губы. Осознание бьет резко, топча предположения и догадки. Нет, это не его мать. Чуда не произошло. Все как-то неправильно. Адриан не знал, почему он это вспомнил. Мысли в голове вызвались спутанными между собой ассоциациями. Он сидел и смотрел сквозь стекло на улицу. После недавнего кошмарного потрясения мысли были вялыми и текли нарочито медленно. Он думал, что делать дальше. Мамы не было, и сейчас он в полной мере понимал, насколько наивной была надежда. Насколько он сам наивен. Что произойдет с ним, если отца поймают? Он снова останется один, как в тот вечер Нового года. Совершенно один…