Побег

      Распорядок дня «особых» заключённых отличался более мягким режимом, чем у остальных узников Акритʼтара. Точнее, начиналось всё аналогичным образом: ночь заключённые проводили в камерах, потом охранники конвоировали их в столовую, а вот дальше начинались послабления в распорядке дня. После приёма пищи половина узников отправлялась на работы (обычно список работ включал в себя уборку в столовой и в помещениях для охраны, перетаскивание предметов, если нужно было освободить какую-нибудь подсобку, и тому подобное, что не требовало больших физических и умственных усилий), а остальных водворяли в камеры. Так было заведено по двум причинам. Во-первых, ежедневно найти подходящее занятие для всех таких заключённых, число которых увеличивалось, было не так просто. В первый год это ещё можно было сделать, но сейчас, когда число узников перевалило за второй десяток, стало уже проблематично. Теперь проще было чередовать народ, чем придумывать для всех дело. К тому же, даже от самой лёгкой работы многие узники быстро уставали и просто физически не могли трудиться каждый день. А, во-вторых, когда такие заключенные сидели в камерах, за ними меньше надо было присматривать, и не стоило беспокоиться, что по причине своего слабоумия они вытворят что-нибудь не то. Некоторые, правда, и в камерах пытались что-нибудь отвинтить, но там всё было устроено так, чтобы узники даже при очень горячем желании не смогли ничего разобрать. По окончании трудового дня всех заключённых сгоняли в столовую на ужин, а затем они возвращались по своим камерам. Так продолжалось изо дня в день.       Помногу в камерах таких заключённых не держали, чаще всего — подвое, а некоторых вообще — по одному. Это было связано с особенностями поведения узников. Одни, если посадить их на койку, так и будут сидеть, глядя в одну точку. Другие, наоборот, что-то бормоча и обильно жестикулируя, способны были часами наматывать круги по ограниченному пространству. Отношение заключённых к окружающим тоже приходилось учитывать. Одним наличие сокамерников было безразлично: скорей всего, они их вообще не отражали. Вторые панически боялись одиночества, а третьи, наоборот, не могли долго находиться с кем-то наедине в замкнутом помещении. Так что распределение узников по камерам было ещё одной головной болью персонала.       Если говорить о страхах заключённых, то персоналу прекрасно было известно, чего больше всего боится тот или иной узник. Более того, охранники время от времени умело пользовались этим для поддержания порядка и усмирения: стоило некоторым заключёнными увидеть какой-нибудь предмет или услышать звук, как они тут же затихали и забивались в угол (на кого-то аналогичным образом действовало и выключение света). Например, один узник боялся любого чёрного округлого предмета, по-видимому, вызывавшего у него ассоциацию с пыточным дроидом. Правда, подобные методы работали далеко не со всеми: некоторые заключённые, наоборот, начинали в ужасе метаться, а другие просто ничего не замечали вокруг. Считаться со страхами узников приходилось и при распределении работы на день, как в случае с тви’лекком, боявшимся любой ёмкости с водой крупнее стакана. А было среди заключённых немало таких, кто впадал в панику и начинал кричать без всякой видимой причины, когда им начинало что-то или кто-то мерещиться, поэтому все охранники имели при себе инъекторы с успокоительным.       К слову сказать, охранники тоже работали посменно день через день. Те, кто были свободны от службы, проводили время либо в своих комнатах, либо в общем помещении для отдыха. Правда, особого выбора развлечений они не имели. Распитие спиртных напитков и азартные игры, особенно на деньги, были запрещены — это, без исключения, касалось всего персонала тюремного комплекса. И Агджер Йарей строго следил за соблюдением этих требований, поскольку именно пьяный дебош, перешедший в драку на почве невозвращенного долга, повлекшую за собой порчу казённого имущества и нанесение вреда здоровью, как раз и стал причиной смещения прежнего директора. Заступив на свой пост, Йарей как раз и ввёл новые правила, дабы не повторить судьбу предшественника. По этой причине теперь персонал был вынужден коротать свободное время за праздными разговорами, попивая чай или каф. В основном тюремном комплексе охранники ещё иногда могли себе позволить нарушить запрет, но здесь, под самым носом у начальника, никто не осмеливался это делать, дабы не лишиться большей части своего жалования, а то и места.       Вот и сейчас четверо охранников, развалившись в креслах, делились воспоминаниями о жизни, предшествующей службе в этой дыре, а также перемывали кости своим старым знакомым и родственникам. На ползающего тут с тряпкой заключённого они не обращали внимания: этот человек всё равно ничего не понимает, так что в его присутствии, как и при любом другом подобном узнике, можно говорить о чём угодно. А даже если допустить невероятную мысль, что узник что-то услышит и поймёт смысл сказанного, ни о чём секретном охранники не распространялись, просто болтали о всякой ерунде.       

***

      Как и говорил тюремный врач, заключённый К121-30 оправился настолько, что полностью контролировал свои движения и реагировал, когда к нему обращались, особенно если слова были подкреплены тычком в спину или плечо. Теперь он ни чем не отличался от большинства других подобных узников: сидел или ходил с пустым взглядом, безвольно делал то, что велели надзиратели. Только в одном доктор Райверн ошибся: восстановление шло гораздо быстрее, чем могло показаться на первый взгляд. Меньше чем через три недели пребывания на Акритʼтаре Тайко Селчу уже прекрасно понимал, что происходит вокруг, осознавал, что делает, и даже выяснил, в какой именно тюрьме находится. Причём, если он верно всё понял, он был заключён не в основном комплексе, а в каком-то специальном отделении.       Лишь одно подводило Селчу — память. Он по-прежнему ничего о себе не помнил, кроме имени, и не знал, за что заточён в этой тюрьме, ему лишь смутно казалось, что в предыдущем месте было хуже. Все воспоминания о прошлой жизни будто бы распались на тысячи фрагментов, которые никак не желали собираться воедино. В голове всплывали лишь отдельные образы. Например, бескрайняя чернота космоса и холодный блеск далёких звёзд. Срывающиеся с гор мощные потоки воды, по-видимому, это был какой-то водопад. Вспышки залпов. Какие-то летательные машины с крестообразными плоскостями. Кареглазый темно-русый парень в оранжевом комбинезоне. Девушка со снежно-белыми волосами. А ещё в ушах иногда начинал звучать ледяной смех, и пред глазами возникала женская фигура, облачённая в красный мундир. Лицо этой женщины обрамляли чёрные волосы с белыми прядями. В её глазах: одном голубом, а другом красном — не было ни капли жалости. Если все остальные обрывки воспоминаний излучали тепло, и за них хотелось ухватиться, то от последнего веяло холодом. Что-то подсказывало Селчу, что именно по вине этой женщины он и оказался здесь в теперешнем состоянии, но вспоминать всех подробностей не хотелось.       Стараясь сосредоточиться на этих немногих картинах из прошлого, Тайко мучительно пытался заставить себя вспомнить всё. Рассчитывать на чью-то поддержку не приходилось: никто здесь намеренно не поможет ему вернуться в норму. Охранникам нужны послушные и безвольные заключённые. Ещё находясь в лазарете, Тайко понял, что здесь нельзя задавать вопросы и лучше не высвечиваться. Оказавшись среди других заключённых, Селчу старался не выделяться и вёл себя, как они. Поэтому, глядя на его непроницаемое лицо, невозможно было понять, что на самом деле творится у него внутри. Охранникам казалось, что этому заключённому, как и другим, всё безразлично, но на самом деле происходящее вокруг его очень интересовало. Селчу при любой возможности прислушивался к разговорам охранников, надеясь услышать какие-нибудь подсказки, которые помогут ему отыскать ответы на вопросы. Он понимал, что, разумеется, всю его биографию ему никто не расскажет. Но кое-что узнать всё-таки можно. Так два дня назад из разговоров охраны Тайко и выяснил, что находится на Акритʼтаре. Только вот название ни о чём не говорило: пока не прояснится полная картина мира — это был лишь набор букв. Но Селчу не отчаивался и старался подмечать любую мелочь.       Вот и сейчас, не поднимая головы и возя тряпкой по полу, он прислушивался к болтовне надзирателей. Тайко рассчитывал, что проскальзывающие в разговорах охраны названия и имена вызовут у него какие-нибудь ассоциации и помогут что-нибудь вспомнить.       — И всё-таки у нас скучная и однообразная работа, — произнёс один их охранников и отставил в сторону кружку с недопитым чаем.       — Если тебе хочется разнообразия, попроси, чтобы тебя перевели в основной комплекс, сразу почувствуешь разницу. Я год нёс там службу, и обратно меня не тянет, — откликнулся второй. — Там совсем другой режим работы: заступив на смену, не получится целый день сидеть и пить чай, нужно постоянно быть начеку и не спускать глаз с заключённых. Только при помощи страха и грубой силы можно заставить их подчиняться, а эти безмозглые болваны, которые здесь содержатся, делают то, что скажешь. За ними, конечно, тоже нужно присматривать, но не так зорко, как за обычными. Формально считается, что мы сейчас следим за его действиями, — охранник небрежно махнул рукой в сторону моющего пол узника, — а на деле в этом нет особой необходимости: работу он свою выполнит и отсюда никуда не денется. По мне так здесь, по сравнению с основным комплексом, просто курорт, не ценишь ты своего счастья.       — Или, Трив, если тебе так наскучила твоя работа, давай поменяемся. Я буду завтра патрулировать коридоры, а ты вечером отконвоируешь заключённых в камеры, — предложил третий.       — Я не это имел в виду, — судя по интонации, меняться первый не хотел. Он понял, что его слова не так истолковали, и поспешил разъяснить смысл, который он вкладывал в свою фразу. – Служба охранником в тюрьме, неважно в какой, — это не то, что может принести славу, почёт и уважение.       — О славе он мечтает, — хмыкнул третий. — Знал я одного такого. Звали его, Джейг Оурс, он учился со мной в одном классе. Так вот того парня называли гордостью школы, хотя на уроках он почти не появлялся: пропадал на тренировках или на очередных соревнованиях, всё мечтал о славе и спортивной карьере. После окончания школы он решил полностью посветить себя спорту. Не знаю, что больше повлияло на его решение: амбиции и открывшиеся перспективы, или он просто ничего другого не умел. Но, как бы то ни было, Джейг достиг неплохих результатов. Им стали восхищаться, ему прочили блестящую карьеру. Но проблема Джейга в была в том, что в погоне за славой он не мог пропустить ни одного крупного соревнования. И, в итоге, его карьера оборвалась в один момент: когда жажда побить рекорд и получить очередную медаль в коллекцию привела его на Алдераан как раз в тот злополучный день, понимаете, о чём я. А был бы Джейг не столь тщеславен, думаю, остался бы жив.       — А я и не утверждаю, что непременно нужно гнаться за славой. Но согласитесь, что те же самые пилоты или элитные штурмовики пользуются в глазах окружающих куда большим уважением, чем мы. Сказать: «Я пилот», — это звучит гордо, а на такой службе, как у нас, особо гордиться нечем, — не унимался первый. — Боевые солдаты и офицеры могут похвастаться друзьям и родственникам своими военными подвигами, а нам о чём рассказывать? О том, как мы день ото дня следим за этими недоумками?       — Если тебе хочется подвигов, что ж ты тут тогда время проводишь? Делал бы себе военную карьеру, — третий подозрительно покосился на первого.       Далеко не все охранники распространялись на тему, почему несут здесь службу. Причиной было то, что, по меньшей мере, треть персонала оказалась здесь не по своей воле. Часть охранников была из солдат и офицеров низкого ранга, которых за различные мелкие нарушения сослали подальше с глаз долой нести тут службу. Они, подобно заключённым, тоже в некотором роде отбывали здесь срок, только пользовались гораздо большей свободой и получали жалование за свою работу. Относилось ли это к первому охраннику или нет, не ясно. Во всяком случае, он сделал вид, что не понял намёка, или же подозрения третьего были беспочвенны.       — Да, те, кто участвуют в сражениях, пользуются большим уважением, но и рискуют тоже куда больше, чем мы, — задумчиво произнёс второй. — Мой двоюродный дядя погиб на Хоте — был взорван вместе с шагоходом. А кузен как раз был элитным штурмовиком и нёс службу на строящейся «Звезде Смерти II»…– он не договорил, поскольку дальше можно было не продолжать, всё и так было понятно.       — А ты что скажешь, Граэм? — первый покосился на молчавшего всё это время четвёртого. — Всем известно, что ты бывший пилот, поскольку и сейчас иногда совершаешь облёты территории. Ходят слухи, ты оказался здесь потому, что как-то надерзил начальству: высказал своё мнение по поводу того, что техника не является совершенной …       Молодой человек, к которому он обращался, скрестил руки на груди и, закинув ногу на ногу, произнёс:       — Да, я был пилотом перехватчика, и, не стану скрывать, неплохим пилотом, прошёл через много сражений, получал награды. Но вскоре после гибели Императора наша эскадрилья встретилась с лучшими пилотами повстанцев — Разбойной эскадрильей, — при этих словах взгляд бывшего пилота как-то странно скользнул в сторону моющего пол заключённого. — Бой был жарким*. Повстанческие пилоты не за красивые глаза заработали свою славу. Из наших, в итоге, уцелело только двое…– он ненадолго замолчал, по-видимому, заново переживая события того дня. — Так что, приятель, вместо того, чтобы ныть, радовался бы, какая у тебя спокойная служба. А что касается причин, почему я теперь несу здесь службу, то это не твоё дело, скажу лишь одно: я всегда был верен данной присяге. Если тебя интересует, жалею ли я о загубленной карьере, может, и да, но, во всяком случае, в отличие от некоторых, я не жалуюсь на свою судьбу. Меня всё устраивает, особенно то, что не нужно больше рисковать своей шкурой, летая на ничем незащищённом СИДе.       Продолжение разговора Селчу уже не слушал. В беседе охранников его заинтересовали несколько слов. «Алдераан… «Звезда Смерти»… Хот… Разбойная эскадрилья», — повторил он про себя. Названия точно были знакомы, с ними связано что-то очень важное. Тайко сдвинул брови, силясь вспомнить, и вдруг вздрогнул, словно его ударило током. Слова обрели смысл. Они не просто вызвали ассоциации, а стали отправной точкой. Пелена, окутывавшая прошлое, спала. Всё встало на свои места: мозаика в голове сложилась. На Тайко обрушился шквал воспоминаний. Перед ним одна за другой промелькнули картины из прошлого. Родная планета, родители, сестры, брат, девушка. Учёба в имперской Академии. Назначение на звёздный разрушитель в должности пилота СИД-истребителя. Последний разговор с семьёй, оборвавшийся на полуслове. Селчу вспомнил, как узнав об уничтожении родной планеты и о том, что потерял всех, кто был ему дорог, он дезертировал из вооружённых сил Империи и присоединился к Альянсу Повстанцев. Стал одним из пилотов Разбойной эскадрильи. Он вспомнил, через сколькое ему пришлось пройти вместе со своими боевыми товарищами: бескрайние ледяные просторы Хота, атака на вторую «Звезду Смерти», множество других сражений и приключений. Перед глазами Тайко возникли лица друзей: Ведж, Уэс, Хобби, а также Винтер. Наконец, Селчу вспомнил, как и почему оказался здесь. Тот злополучный полёт на Корусант (Винтер перед этим заданием еще просила его быть осторожнее, словно предчувствовала что-то). Последовавшее за этим пленение и заключение в «Лусанкии». И хотя воспоминания о пребывании в той тюрьме остались расплывчатыми, Тайко точно знал, что был там. И, скорей всего, провёл несколько месяцев. А затем его перевели сюда, на Акритʼтар.       Всё, прошлое вернулось к нему. Теперь Тайко Селчу знал, кто он. Но как бы не велика была радость, он сумел скрыть её. Ведь у него было не то положение, чтобы выставлять напоказ свои эмоции. Тут считают, что он ничего не понимает, пусть так будет и дальше. Находящиеся в комнате охранники не должны ничего заподозрить: с их точки зрения, всё должно оставаться по-прежнему, а потому Тайко продолжил елозить тряпкой по полу.