Та еще парочка

Тетрадь растерянно моргнула. До чего же приятно было видеть беззащитной эту самодовольную напыщенную куклу! — Перевел стрелки? – попыталась улыбнуться, будто хватаясь за соломинку. Она не привыкла так легко проигрывать, эта ожившая игрушка. Она вообще не привыкла сдаваться. Лайту казалось — стоит прислушаться, и станет слышен скрежет сотен шестеренок, которыми начинили эту белокурую головку. Тик-так, нужен выход, тик-так, тик-так. — А зачем? – парень с притворным удивлением поднял брови. — Что бы мне это дало? Просто нужно было быть слепым, чтобы не заметить, что ты чего-то ждешь. Вот я и решил проверить, "промотать" время чуть вперед... Все-таки полезно иметь с собой часы. Запомни на будущее. Но Тетрадь уже и сама понимала, что Лайт не блефует; что она попалась, попалась глупо и бездарно, влипла наикрепчайшим образом, и поздно искать ошибки — этот опыт ей будет не полезнее, чем последняя сигарета осужденному на смерть. Бежать — нельзя, оставаться — тоже, а может, убить его, а может, сказать, что люблю? Тупик, проклятый тупик, язык мой — враг мой, черт, черт, черт… — Черт, - вырвалось у неё, и было это едва ли не первое искреннее слово, сорвавшееся с её губ. Тетрадь усилием воли вернула улыбку на лицо. — Теперь убьешь меня? Нож, надеюсь, прихватил, или душить будешь? Лайт усмехнулся. Забавно (и чуточку страшно) было смотреть на то, как она хорохорится, всеми силами стараясь не выдать отчаяния. — Тетрадь, я самый цивилизованный убийца в мире. Уверяю, мы обойдемся без крови, - вновь протянул ей листок и карандаш. «Больно не будет», - хотел было добавить Ягами, но вовремя прикусил язык. «Будто занозу у ребенка вытаскиваю…» Во внутреннем кармане пиджака покоилась ампула с лошадиной дозой снотворного, так что безболезненную (смерть) метаморфозу он вполне мог ей обещать. Пару секунд Тетрадь смотрела на листочек бумаги, затем медленно подняла голову и произнесла несколько очень выразительных слов. — Ого. Грузчик расплакался бы от стыда, - не это, черт побери, не это он хотел сказать! Не в эти по-детски обиженные глаза, не в лицо этой глупой девчонке, самоуверенной, беспомощной, возомнившей о себе невесть что, неповторимой, невероятной. Живой. — … да хоть сам боцман, - огрызнулась Тетрадь. Ей не хватало воздуха; на прозрачных щеках проступал сердитый румянец. Да, живая. Все три дня Лайт видел перед собой лишь заводную куклу, неунывающую симпатяшку со стеклянными глазами, а сейчас разбивался, трещал фарфор, и человеческое существо оказалось под ним, неукротимый дух и воля к жизни. Запоздалая, правда. — Послушай, - и было что-то такое в её голосе, что и впрямь заставляло слушать. — Послушай, Лайт. Мы с тобой каши не сварим. Это, - девушка ещё раз с отвращением взглянула на листочек и карандаш, - я даже в руки не возьму. Тебе придется меня убить, сама я и пальцем не пошевелю, - упрямо добавила она. Другого ответа Ягами и не ждал. Ампула неприятно холодила у сердца. — Ты хорошо подумала? – медленно спросил он. — А ты? – возразила девушка. То ли началось превращение в человека, то ли карикатурно-угловатые черты её лица смягчились, обретая какую-то чувственность… Нет, вздор, обман зрения. — Я не боюсь смерти, Лайт. Она мне сестра родная. Но то, на что ты меня толкаешь… и то, ради чего — не по-человечески. Не по-людски. Если в тебе есть что-то от человека, поймешь, - строго, словно выговаривает. — И много ты знаешь о людях и о том, как они должны поступать? – добивай её, не дай себя обмануть! — Ни черта, - просто ответила Тетрадь. — И это-то не дает мне покоя. Эти три дня, - она шевельнула губами, силясь что-то сказать, но голос подвел. «Эти три дня я пытался отделаться от твоего странного очарования». — Я видела и чувствовала много — и в то же время ничтожно мало. Я хочу жить, дышать, смотреть и слышать, танцевать и петь, плакать и смеяться! Думаешь, ты убьешь меня сейчас? Не-ет, - хриплый смешок. — Неживое умереть не может. Оно просто замирает, как часы, у которых кончился завод. А я хочу жить! Жить изо всех сил и умереть по-настоящему! Дай мне это, отпусти меня, Лайт! Её глаза сияли, её голос звенел. Лайт с предчувствием будущей тоски подумал, что никогда больше не встретит существо более живое, чем эта… вещь. Вещь ли? И на какую-то долю секунды он поверил. Поверил, что сейчас позволит девчонке разрушить весь распланированный сюжет развития его мира, положить конец спокойствию и процветанию, что вместо этого будет что-то другое, непонятное, безумное, что сейчас закончится дождь и они просто пойдут домой, как ни в чем не бывало, и… Доли секунды ей хватило. Тетрадь дикой кошкой бросилась вперед, толкая Лайта на землю, под дождь; увернуться от этого удара было нельзя, но реакция, столько раз выручавшая парня на теннисных матчах, не подвела и теперь: он успел выставить руки, чтобы не поздороваться лбом с асфальтом. Рядом упала Тетрадь, не рассчитавшая силы разбега. Глухо стукнули деревянные коленки — у хрупкой, тщедушной куклы не было шансов выиграть в драке. В следующую секунду Ягами крепко держал девушку за тонкие запястья. Она, как ни странно, не сопротивлялась. — Я не собиралась тебя убивать, - отфыркиваясь от дождевых капель, как нечто само собой разумеющееся, объяснила Тетрадь. — Думала, ты сознание потеряешь на полчасика, да вот… — и быстро отвернулась. — Я знаю, - вздохнул Лайт и зачем-то погладил девушку по голове. Пушистые, тонкие кудряшки слегка пружинили, а она чуть вздрогнула. — У тебя мало времени, - безразличным тоном сообщила Тетрадь. — Убивай, что ли. Он молчал. Он решил, что сосчитает до десяти и достанет шприц. Нет, лучше до двадцати. Или сорока. Да. Сорок секунд, и она мертва. Сорок. Тридцать девять. Тридцать восемь. — Убивай! – истошно выкрикнула она и уткнулась в плечо Лайта. А он все не мог вспомнить, что за число идет после тридцати восьми. Енд.