Та еще парочка

Вот уже третий день размеренный и безупречный порядок в жизни Лайта был нарушен самым бессовестным образом. Его комната больше не принадлежала ему одному, а свободное время больше не было свободным. — Чай слишком сладкий, - капризно протянула Тетрадь. Она сделала ещё один глоток из маленькой чашки и наигранно поморщилась. — Ешь, что дают, пей, что наливают, - равнодушно отозвался Лайт. Тетрадь и не подумала спорить – похоже, она интуитивно угадывала, где нужно показать характер и когда лучше отступить. Допивать переслащенный чай она, однако, не стала. Отставив чашку в сторону, девушка протянула руку к полке и сняла толстенный том – тот самый, что читала вчера. Отныне стол был прочно оккупирован незваной гостьей, и парню приходилось ютиться у подоконника, благо тот был достаточно широк, чтобы уместить стопку книг (на которые время от времени с ненасытной жадностью во взгляде пялилась Тетрадь). Читатель наверняка недоумевает – отчего же Лайт, известный своим несгибаемым характером и безразличием к прекрасному полу, не осадит эту томную уродинку, не сгонит её со стола, не научит её вести себя в чужом доме? Ответ прост, как бутерброд с колбасой: позвольте, а что же ещё он может поделать? Совершить убийство при помощи ножа или топора – это вам не перепись в тетради производить, тут нужен опыт, тут нужна удача, тут нужны перчатки, пакеты для мусора и черт знает что ещё – нет, игра определенно не стоит свеч. На этом варианты действий кончается; остается только ждать. Ждать Лайт не любил, но умел. …Сегодня заканчивался запас выдранных листочков из Тетради Смерти. Некоторое время тишину в комнате прерывал лишь шелест страниц да шум дождя. Лайт, отложив физику – которая почему-то совсем не шла в голову – подпер щеку ладонью, безучастно уставившись в окно. До конца лета оставалось две недели, затем бесконечной чередой потянутся скучные осенние дни. Парень вздохнул – не оттого, что ему было жаль лета. Просто нет на свете ничего более унылого, чем конец августа; даже насквозь пропитанный цинизмом и логикой разум Лайта это понимал. Тетрадь тоже сидела хмурая, насупленная – ещё бы, сегодня вечером ей предстояло умереть. Как иначе назвать неправильное, противоестественное превращение живой, веселой, мыслящей девушки в тонкий блокнот, мертвый и молчаливый? Лайт положил голову на ладони, прикрыл глаза и, сделав вид, что задремал, рассеянно рассматривал Тетрадь, задерживая взгляд то на маленьком сером личике, то на длинной, стройной шее, то на острых коленках. Парень бездумно любовался ею, прекрасно сознавая, что завтра ничего этого уже не будет, что каникулы кончаются и дождь уже настойчиво напоминает об этом, стуча в окно, раздраженно и нетерпеливо. Настойчиво. Настойчиво. Кажется, в первый день каникул тоже шел дождь, (или он вовсе не прекращался?) Но моя голова стремительно тяжелеет под грузом усталости, физики, нервотрепки и чего-то ещё, и вот мне уже трудно вспомнить, с чего все началось. С чего все началось? С того, чем закончилось. Мы сидели на кухне и пили чай, и в окно барабанил дождь – может быть, тот же самый. Я был безумно сердит – на тебя, на приближающуюся осень, на дезертирующий август, на остывший чай, на Рюка, на весь мир, на справедливость, на себя. Ты пила чай и за обе щёки уплетала бутерброды с колбасой, ты сияла, как начищенный пятак, сыпала остроумными глупостями, обезоруживающе, победно ухмылялась, томно закатывала глаза, тихонько вздыхала… Я никогда не думал, что девушка может состоять из таких вот мелочей, словно паззл или детский конструктор – а вот теперь убедился, что тебя и не было никогда. Были только эти разрозненные кусочки, обрывки слов, поступков, оборвавшийся фальшивый смех и быстрый взгляд из-под светлой челки. «Ведь это сон, правда?» - отстраненно подумал Лайт, все глубже погрязая в собственном сознании. Это сон? Значит, я могу составить тебя из этих мыслей и действий, как мозаику. И ты усмехнулась… отложила в сторону бутерброд… ты сказала… (все путается, распадается, все неправильно, все не так)… смущенно потупилась… длинные тонкие пальчики, соломенные кудри, зубастая улыбка… Он проснулся оттого, что кто-то пристально на него уставился. Этот взгляд проник в глубину воспаленных снов, точно прохладный тонкий скальпель, и: — Долго ещё изволите спать? – выдернул из дремы. Лайт медленно поднял голову и грустно поглядел на Тетрадь; в мозгах ещё оседали мутные хлопья тяжкого дневного сна. — Чего тебе? – рассеянно поинтересовался парень. Тетрадь решительно захлопнула книгу, спрыгнула на пол (ах, как тихонько стукнули об пол её каблучки!). Вид у неё был… раздраженный, даже немного рассерженный, как у ребенка, о котором позабыли. Лайт начал было перебирать в уме последние часы, размышляя, что могло расстроить гостью, но вовремя вспомнил, что настроение капризной вещицы не зависит от реальных событий. Сколько раз за время их сумбурного знакомства она без причины хмурила белесые прозрачные брови, а потом вдруг оживала, мурлыкала под нос французские песенки, улыбалась во весь зубастый рот своим мыслям. Лайт терпеть не мог предсказуемость в девушках – а однообразное поведение быстро бы наскучило ему. Но Тетрадь умело лавировала между капризами и покорностью – и злилась не всерьез, и послушна была не до конца. — Ты забыл про меня? – хмыкнула девушка, склонившись над Лайтом. – Я бы не хотела провести последний день своих каникул столь бездарно. — И что же ты предлагаешь? – мрачно спросил он. Меняя настроения, как перчатки, Тетрадь оставалась неизменной в чем-то одном, таинственном, неуловимом… Да, вот хорошее слово, осенило Лайта. «Неуловимая» - да разве это не второе имя Тетради? Вот уже третий день он ходит вокруг неё, то сужая круги, то вновь отражаясь, а так до сих пор и не узнал, кто и что такое Тетрадь. Чего она хочет? Только ли мирно отдохнуть от вечной работы? — Но кто же здесь la visiteuse, хочу я спросить? – она придала своему голосу удивленно-оскорбленные интонации. *** — Но кто же здесь владелец Тетради, черт возьми? – скрежеща зубами от досады, процедил Лайт. — Ты, ты, - миролюбиво согласилась девушка, - а теперь, будь добр, подержи-ка зонтик, иначе я промокну, и быть тогда беде. Гулять они отправились не куда-нибудь, а на окраину города, где и в солнечную погоду было тихо и пустынно. Они брели вдоль по улицам, улочкам, проспектам и переулкам; вернее, Тетрадь бодро шагала по блестящему мокрому асфальту, старательно обходя пульсирующие лужи, а Лайт без особого энтузиазма брел за девушкой. Уже начинало темнеть; небо, словно провисая под тяжестью молочно-белых туч, набухало и наклонялось все ближе к земле. Редкие прохожие странными взглядами провожали эту чудную парочку, без дела слонявшуюся по продрогшему городу. — Что это там, за аллеей? А за аллеей притаилась крошечная библиотека, совершенно ничем не примечательная - серенькое приземистое здание. Однако стоило парню заикнуться о книгах, как Тетрадь ахнула, крепко схватила его за руку и потащила через дорогу. Лайт не сопротивлялся – он уже давно понял, что это бесполезно. В конце концов, каждый проводит свои последние часы так, как ему вздумается. Внутри было тихо, светло и как-то по-домашнему уютно. Тихо пискнул звоночек на двери, шелест дождя стих за спиной, превратившись в робкий шепот. Немолодая женщина с умиротворенным лицом и сонными глазами поднялась им навстречу. — Вам чем-нибудь помочь? – пропела она. — Нет-нет, благодарю, мы ненадолго, - беспечно ответила Тетрадь. Пока Лайт встряхивал зонт и вешал его на крючок, девушка бегло оглядела полки с книгами; в её черных глазах-дырах мелькнул нечеловеческий голод. Ягами даже почудилось, что это очаровательное создание… жадно принюхалось — Нам туда, - решительно заявила Тетрадь, указав куда-то в глубину зала. Она отвела ладонь немного назад, словно ещё раз хотела взять своего спутника за руку – но не стала, и торопливыми шагами устремилась вглубь библиотеки, которая внутри почему-то оказалась больше, чем снаружи. Это тоже был город, книжный город; дома-стеллажи с окнами из разноцветных обложек обступили их со всех сторон. Тетрадь чувствовала себя здесь как дома: высокомерно задрав курносый носик, она проплыла по Улице Любовных Романов, деловито прошмыгнула в Переулок Детективов-Однодневок, с запинками, с любопытством оглядываясь – по Проспекту Исторической Литературы, на цыпочках, с благоговением – по Аллее Философских Сочинений… — Ага, вот мы и пришли! – прошептала девушка, улыбаясь во весь рот. Они остановились на крошечной Площади Научной Фантастики. Тетрадь ловко наклонилась и выхватила какую-то книжку с нижней полки. — Ба! – воскликнула она, словно увидев старого знакомого, и в звонком голосе послышался азарт. – Да это же Джон Уиндем! Ну-ка, посмотрим… - девушка уселась на деревянный стульчик рядом со шкафом, бережно устроив книгу на острых коленках. — А мне что прикажешь делать? – досадливо поинтересовался парень. Он чувствовал себя неуютно в этом храме пыльной тишины, смутная тревога копошилась за пазухой. В чернильных, немигающих глазах Тетради плавал свет лампочек, и Лайт в который раз за сегодняшний день подумал, что эта дрянь наверняка что-то задумала. Будет ли это некий финт ушами перед самым превращением, или же она просто удерет – пока неясно, но парень руку готов был дать на отсечение, что просто так она свою свободу не отдаст. — О чем ты там думаешь? – подозрительно сощурившись, спросила Тетрадь. — О тебе, дорогуша, - вздохнул Лайт; это, к сожалению, была чистая правда. Он кивнул на раскрытую книгу: — Читай, раз пришла, - а сам демонстративно отвернулся к полке, делая вид, что изучает корешки книг. Он прямо-таки спиной чувствовал враждебный, недобрый взгляд Тетради; нельзя сказать, что Лайта – холодного, расчетливого, закованного в доспехи логики и здравомыслия – можно было сбить с толку какими-то там взглядами, нет-нет… … но холодок пробежал по коже. Парень и сам понимал, что что-то тут нечисто, нить событий с каждой минутой натягивается все туже и вот-вот готова лопнуть к чертям. «Только вот как именно?» - гадал он. «Ясно, что она будет сопротивляться. Ясно также, что преимуществ у меня немного. Физическая сила и сообразительность, если быть точным – Тетрадь все-таки девушка. Значит», - он почти успокоился, впав в привычную для себя стихию логических цепочек и рассуждений, - «нужно воспользоваться преимуществами так, чтобы остаться в выигрыше, только и всего». — Приятно, когда о тебе думают столь усердно, - мечтательно сообщила Тетрадь. — Все эти три дня у меня только и мыслей, что о тебе, - в тон ей ответил Лайт. И снова не солгал. Все три дня он с удовольствием обменял бы на три дня ада. *** - Почему ты не любишь научную фантастику? – вдруг спросила Тетрадь. Ровно полчаса они были заперты в этом проклятом отделе «псевдонаучного бреда», как сразу определил его Лайт; он уже успел прочитать названия всех книг, но не успел заинтересоваться ни одной из них. Тетрадь же, обычно болтливая и шумная, не проронила не словечка – все читала, как заведенная. - Потому что не понимаю, что в этом словосочетании делает слово «научная», - хмуро ответил парень. Он примостился на соседней скамейке, подпер голову ладонью и теперь изредка поглядывал на часы. Тетрадь с видимым усилием оторвалась от книги и взглянула на Ягами, улыбнулась – не ехидно, как всегда, а светло и слегка сочувственно. — Лайто-кун, - покачала она головой, - ты не представляешь, что теряешь. «Время я теряю», - мысленно хмыкнул он, а вслух сказал: — Знаешь, некоторые терпеть не могут красный цвет, а я вот не люблю фантастику. Что тут ещё объяснять? Девушка взглянула на него с жалостью и в то же время – с любопытством: «Спокойная фаза в действии», - с некоторой радостью подумал парень. «Ну же, отвлеки, заговори о чем-нибудь – чем меньше у неё времени на размышления, тем лучше». — Обоснуй, - попросила Тетрадь. — Охотно, - с вызовом ответил Ягами. – На мой взгляд, научная фантастика отличается от обычной литературы только наличием машины времени и присутствием инопланетян, а в остальном – те же попытки привить людям мораль и заставить их любить друг друга. — А тебя коробит желание писателей привить людям нравственность? – с неуместным восхищением осведомилась Тетрадь. — Не извращай мои слова, - поморщился Лайт. – Художественная литература – это хорошо и расчудесно, но в тяжелые времена это такая же непозволительная роскошь, как и телевизор, купленный на последние деньги, когда дома нечего есть. — А ты считаешь, что миру нечего есть? – хитро улыбнулась Тетрадка и даже слегка наклонилась вперед, чтобы заглянуть собеседнику в глаза. — Оглянись вокруг, и сама поймешь, что я прав, - печально усмехнулся парень. – Думаешь, я просто так пришел… ко всему этому? Думаешь, это пресловутый подростковый максимализм? Говорю тебе, сначала нужно ограничить преступность всеми доступными силовыми методами, потому что это быстрее и эффективнее, а потом уже пытаться лечить и перевоспитывать. Если кто-то захочет это делать, - с презрением добавил он. Она слушала очень внимательно, но улыбалась выжидающе и несколько растерянно – так, как это делает учительница, выслушивая путанный и неправильный ответ ученика. Тут парень осознал, почему говорит так складно и уверенно – он днями и ночами репетировал эту речь перед самим собой, повторял эти умные и красивые слова, переплетая их с именами грязных воров и убийц, повторял снова и снова, пока эти доводы (оправдания?) не стали простыми и правильными. А вот теперь Тетрадь смотрит на него так, будто это все чушь и шелуха. Ему вдруг безумно, до зубной боли, захотелось доказать ей – именно ей! – свою правоту. Чтобы вот эти бархатные глаза засветились пониманием, чтобы она ещё раз улыбнулась чисто и искренне, чтобы взглянула на него с уважением, чтобы…Чтобы. Просто так. «Э, да нелогичность, оказывается, заразна», - с тревогой подумал Лайт. Но навязчивые мысли уже прочно осели в его несчастной голове: вот почему на Тетрадь не действуют обычные приемы, почему она кривит губы так равнодушно и неестественно, и почему меня это задевает? — Послушай, - с усилием начал он. Но Тетрадь слушать не стала; нетерпеливо тряхнув кудряшками, она перебила собеседника: — Значит, ты не веришь, что любому несчастному человеку требуется поддержка, и что найдутся люди, готовые её оказать? Не стоило ей этого говорить. — Вот как, - прищурился Лайт, - в какой-то момент мне показалось, что ты считаешь убийц «несчастными», - он с особой старательностью подчеркнул последнее слово. — О, прости, - опустила пушистые ресницы, нисколько при этом не смутившись. – Я неправильно выразилась, подобрала неточное слово. Может быть, запутавшимися или потерявшимися. Заблудшими, если угодно. Кстати, знаешь, что самое страшное для заблудившегося в лесу? – вдруг оживилась она, и, не дождавшись ответа, важно произнесла: — Это уверенность в том, что все ещё идешь по правильной тропинке. — Самое страшное, что может приключиться с заблудившимся – это нападение медведя, - поправил её парень. Тетрадь махнула ручкой: — Вот и поговорили! – пожаловалась она в пустоту. «Нет, ничего она не понимает», - с неожиданной горечью подумал Лайт. Первый человек, с которым он решил поделиться самой сокровенной идеей, встретил её с оскорбительным равнодушием. Это было, по меньшей мере, обидно. «Переубедить её?» - вдруг подумалось Ягами. «Почему она так уверенно говорит о том, чего не знает и знать не может? Откуда этот заскорузлый гуманизм? С чего ты взяла, дорогая моя Тетрадь, что отбросам общества – вдумайся в эти слова! – нужна помощь?». — Теоретик, - ласково улыбнувшись, заметил парень. – Откуда только набралась? Попробуй подумать сама, вспомни о серийных убийцах и маньяках, о террористах и их жертвах. И подумай о том, что есть реальный способ все это предотвратить. (и этим способом являешься ты, от тебя требуется только исчезнуть, умереть, испариться) *** — Мне даже было немного весело, - негромко сказала Тетрадь, ни к кому не обращаясь. – Хорошие были каникулы, правда? – она быстро взглянула в сторону Лайта. - Просто блеск, - согласился тот – почти искренне. Они шли близко-близко, совсем рядом друг с другом – с зонтом иначе нельзя. Тетрадь была непривычно тихая, молчаливая; в ней чувствовались усталость и какая-то скрытая тревога. Она о чем-то усиленно размышляла, чего-то ждала. «Чего?» - по привычке хотел спросить себя парень. Глядя прямо перед собой, девушка механически переставляла ноги и время от времени сонно вздыхала. Маленькая, тихая, напряженная. Лайт с невнятной болью подумал, что такой она нравится ему больше – не злобной, не язвительной, не соперницей, не врагом – а всего-навсего странной больной девочкой из другого мира. Он словно взглянул на неё новыми глазами, заново познакомился, снова ощутил недоумение и злость напополам с завистью и затаенным восхищением. Восхищением? Восхищаться – вот этим вот?! Да что в ней, очнись, очнись же! Она обманывает, заманивает, нагло врет, она тебя не пожалеет! «Как и я её», - рассеянно улыбнулся парень. «А все-таки я тобой восхищаюсь, Тетрадь. Слышишь? Нет? Вот и хорошо. Потому что мы с тобой восходим на эшафот; ты – чтобы умереть, я – чтобы бережно подобрать твой хладный труп и продолжить создание идеального мира. Мне было даже немного весело». Но вслух он почему-то спросил: — Не устала? — Устала, - вдруг уныло ответила Тетрадь и поймала его за руку; вцепилась в ладонь парня своими коготками. «Хорошо хоть, что на шею не вешается», - благодарно подумал Лайт и легонько сжал её тонкие пальчики. «Хрупкая, как куколка». — Эй, - нервно заметила «куколка», возвысив голос. – Я утомилась. А ты, кажется, меня игнорируешь. — Ну да, - возмутился Ягами, как-то разом растеряв клочки нежности и любопытства, которые только-только начали собираться во что-то определенное. – Может, мне на руках тебя отнести? — - Было бы неплохо, - благосклонно кивнула Тетрадь изящной головкой. – Но я, кажется, вижу во-он там чудесную скамейку. Он уселся рядом с девушкой (благо, скамейка была под навесом), не переставая напряженно размышлять, для чего ей весь этот водевиль. Ясно, что Тетрадь усиленно тянет время. А все, что она пытается провернуть за его спиной, надо немедленно и решительно пресекать. — Кстати, который сейчас час? – словно ненароком спросила Тетрадь, отряхивая с плеча серебрящиеся капли. Она тоже нервничала: её ладошки заметно дрожали. Поддержать разговор. Выведать, чего она ждет. Ни в коем случае не говорить её, сколько сейчас времени. - Поздний вечер, - уклончиво ответил Лайт. - А точнее? – настаивала Тетрадь, позабыв, видно, что этот вопрос должен был выглядеть как можно естественнее. Видя, что она не отвяжется, парень мельком взглянул на часы: - А точнее – без минуты шесть. Твои каникулы доживают последние секунды. Как ни странно, она облегченно вздохнула, хотела было даже улыбнуться, но тут, словно вспомнив о чем-то, набросила на личико печальную маску. И Лайту не нужно было быть особенно внимательным, чтобы заметить все эти колебания. — Что ж, - она прикрыла глаза и чуть заметно пожала плечами. — Уговор дороже денег, правда, Лайт? — Не тяни резину, - тот улыбнулся из вежливости и подал заранее приготовленный листок бумаги. Пару мгновений Тетрадь сидела, не шевелясь, и оскал точно примерз к её личику. Затем Лайт ощутил, как горячие тонкие пальцы вцепились мертвой хваткой в его плечо, жесткие волосы, серебрящиеся в свете фонаря, защекотали ему шею. — Да неужели ты деревянный?! – с каким-то досадливым отчаянием воскликнула Тетрадь. — Ну обними же меня на прощание, чурбан ты эдакий! – и, не дожидаясь ответа, прильнула жесткими, сухими губами к его рту. Это было неожиданно. Лайт растерянно положил ладони ей на плечи — чтобы хоть как-то удержать на расстоянии — и ещё успел подумать: «На что она только не идет, лишь бы время оттянуть! Нет, нельзя затягивать». Но эта мысль была какая-то скомканная, и вот уже Тетрадь запустила шустрые пальчики в его волосы — (хорошо целуется, зараза) — и Ягами как-то незаметно для себя крепче обнял девушку за тонкие плечи. Тетрадь резко отстранилась. На её бледных губах играла победная улыбка. Это торжествующее выражение моментально отрезвило Лайта; он решил сделать вид, будто этого маленького эпизода вовсе не было. — Мы будем дурью маяться или все-таки изволим оставить мне свой автограф? Девушка улыбнулась ещё шире и сладко потянулась, как это делает человек, только что закончивший тяжелую работу. — Ты просто блестяще проиграл, Лайт, - ласково пропела она. — Мои поздравления!