Благие намерения

      Она шла по Уайтчепелу наслаждаясь солнечным днем. Ее не смущали ни зловонные лужи, ни сточные канавы, ни беспросветная нищета. Облаченная в платье медсестры, девушка могла позволить себе даже некоторую легкомысленность. Никто не осмелился бы напасть на нее, ограбить, ударить или просто оскорбить. Все эти люди прекрасно понимали — не сегодня — завтра, им может понадобиться помощь больницы Флоренс Найтингейл. Зачем же обижать ее медсестру?       Не способствовали нападению и двое громил Висельников, неотступно следовавших за ней. Их появление означало только одно — Элизабет снова понадобилась Томасу Беккету. Она уже больше недели игнорировала бумажных птиц с тайными посланиями, и мужчина нашел более действенный способ напоминать о себе.       Эти двое ходили за ней повсюду как привязанные. В больницу, правда, не заходили, торчали недалеко от входа, одним своим видом пугая посетителей. Сбежать от них труда не составляло. Пару раз Элизабет так и делала, издали наслаждаясь паникой и растерянностью преследователей. А потом махнула рукой: пусть ходят. К тому же эти ребята чувствовали себя свободно только в Стрэнде или Ламбете, здесь, в Уайтчепеле им приходилось постоянно отвлекаться на людей в зеленых пиджаках.       Элизабет улыбается и тепло приветствует мистера Смита, торговца дичью, который идет ей навстречу. К шесту, что он носит на плече, привязаны пара голубей да тощих куриц, а из кармана просторной холщовой рубахи он достает небольшого кролика и протягивает ей. У миссис Смит снова страшно раздулись колени, бедняга уже дня два не может ходить и только плачет от нестерпимой боли. Не могла бы мисс Бетти?       Девушка роется в сумке и вкладывает в широкую грязную ладонь пузырек с мазью и пару шиллингов. Миссис Смит она обязательно навестит позже, а выменянный на лекарство товар ему следует доставить в больницу к обеду. Больных уже тошнит от запаха жаренной селедки.       Не успевает она свернуть за угол, как ее встречает мистер Браун. Здоровой рукой он тянет девушку к лотку, дает кулек с креветками и кусок хлеба, густо намазанный маргарином. Он не слушает никаких возражений и гордо трясет второй рукой, замотанной в относительно чистую тряпицу. Неделю назад он обварил ее крутым кипятком, кожа лоскутами слазила, могло начаться заражение и только доброе сердце мисс Бетти спасло ему не только руку, но и жизнь.       Кто-то настойчиво дергает ее за юбку. Элизабет опускается на корточки, принимая маленький пучок кресс-салата и вкладывая в худенькую ладошку монетку. Девочка отрицательно качает головой, но мисс Мантел упрямо загибает ее пальчики и протягивает недоеденный кусочек хлеба, подавляя всякое сопротивление. Краюха исчезает с молниеносной быстротой и под неодобрительным взглядом мистера Брауна девушка отдает ребенку кулек с креветками.       На лице девочки красуется огромный синяк и Элизабет даже не удивляется, обнаружив на лице ее матери почти такой же. Семья снимает комнату в соседнем доме. С трудом девушка поднимается по гнилой темной лестнице на второй этаж. Миссис Фишер поворачивается к ней и испуганно машет, предупреждая гневный возглас. А затем усердно прячет под старенькой шалью худые руки, покрытые разноцветными синяками. Пьяный муж храпит в углу, на соломенном матрасе. Сегодня утром он напрасно простоял у прихода, надеясь получить хоть какую-то работу. Работы не было и в кабаке на углу он спустил последние деньги. А придя домой зверски избил жену, посмевшую заикнуться о заработке.       Элизабет ласково касается ее плеча и договаривается, что за небольшую плату женщина сегодня вечером придет помочь в больнице. И поднимается на два этажа выше. Мимо нее проскальзывает Кэти Бейли. Род занятий девушки в доме известен, но мало кого волнует. Многие женщины в Уайтчепеле подрабатывают проституцией. Правда, Кэти пока взяла перерыв: огромный живот явно мешает в этом деле. На мгновение она задерживает взгляд на Элизабет и презрительно плюет ей вслед:       — Мой ребенок умер из-за тебя, стерва! — а потом отворачивается и громко стуча каблуками спускается вниз.       Элизабет замирает, вслушиваясь в удаляющиеся шаги. Ей хочется крикнуть, что умерший ребенок был нужен ей так же, как и тот, которого она носит под сердцем. Но это грязная уловка. Детская смертность в Лондоне высока, в Ист-Энде, еще выше, однако смерть маленького Бейли на ее совести — Элизабет должна была его спасти. И не спасла.       Как не спасла и Стивена Картера, чье тельце теперь лежит в ящике из-под апельсинов, чуть прикрытое старым платком. У его матери нет денег на похороны, сначала нужно дождаться выручку за рубашки, которые она лихорадочно шьет, сгорбившись за столом у окна. При появлении Элизабет женщина устало поворачивается в ее сторону. В глазах — слезы. Вдова Картер работала всю ночь и все равно не успела. Мисс Мантел кладет деньги на стол, рядом с оплывшей свечкой и забирает уже готовые рубашки. Остальное, когда мать закончит, принесет малышка Дженни. В конце концов это еще один повод покормить исхудавшего до невозможности ребенка.       Наконец Элизабет выходит на улицу и вдыхает относительно свежий воздух. Небо над городом хмурится. Девушка спешит чтобы поймать омнибус и замирает в растерянности: преследователи, ставшие такими привычными, вдруг исчезли.       Стараясь скрыть замешательство Элизабет проходит еще несколько шагов и внезапно ныряет в узкий темный переулок. Платье, бывшее ее надежной защитой среди толпы, вдруг стало весьма заметным на подозрительно опустевшей улице. Стараясь унять стук бешено колотящегося сердца, девушка отступает в тень полуразрушенного здания и едва сдерживает смех облегчения: на освещенный пятачок выскакивает взъерошенный Фрай, обеспокоенно крутит головой и, недовольно фыркнув, как дворовый кот, снова скрывается в переулке. Элизабет выжидает еще немного и осторожно покидает свое убежище.       Какова вероятность в многотысячном Лондоне встретить ограбленного тобой человека? Ну, наверное, одна к многим тысячам.       Увидев Джейкоба Фрая в больнице, Элизабет до смерти перепугалась. А что, если он узнает ее? Расскажет матушке? Та ведь наверняка потребует вернуть книги законному владельцу. А Элизабет придется отвечать не только на вопрос, почему у нее их нет, но и объяснять причины сотрудничества с доктором Ноксом, которое Флоренс Найтингейл не одобряет.       Поэтому девушка старается как можно реже бывать в больнице, а если и появляется, то прячется в левом крыле здания, подальше от палат. Но странное дело, чем сильнее она старается избегать Джейкоба, тем настойчивее мистер Фрай ищет с ней встречи. И однажды эта настойчивость почти спасает ей жизнь…       Она идет по больничному коридору достаточно быстро, но рослый крепкий мужчина ни на шаг не отстает от нее. Пару раз он даже грубо хватает девушку за плечо, но отпускает, заслышав возмущенные возгласы окружающих.       — Мальчишки треплют мое имя на каждом перекрестке! — он наконец дает выход своему гневу.       — Не кричите, полковник, — Элизабет недовольно морщится. — Вы не на плацу.       Звание «полковник» условно, он уже десять лет как в отставке, но командирских замашек не бросил даже сейчас.       Дело в том, что Элизабет состоит в Комиссии по работным домам и во время очередной инспекции всплыла весьма неприятная история, которую теперь тщетно пытается замять Роберт Хоуп. Это конечно не сенсация Эндоверского работного дома, где доведенные до отчаянья обитатели обгладывали гнилые кости, привезенные на переработку, но выглядит не менее отвратительно.       Одна из работниц, Мэри Гейт, попросила забирать на ночь свою дочь Энн, двух лет от роду. Малышка отморозила ножки, и мать хотела утешить ее и подлечить. Во всех работных домах порядки одинаковы: дети, даже такие маленькие, содержатся отдельно от родителей. У матери остается лишь возможность посетить своего ребенка днем, в строго установленное время. Но когда надзиратель застал Мэри в детском отделении вечером, то рассердился и приказал ей уйти. Женщина подчиниться отказалась. Тогда надзиратель выволок ее из комнаты, протащил по лестнице и запер в карцере.       Так писалось в «Таймс». Так кричали продавцы газет, расписывая трагедию несчастной матери в ярких красках и приписывая все грехи начальнику работного дома, при котором творится такое безобразие.       То, что Элизабет увидела, спустившись в полуподвальное помещение, где находился карцер, было гораздо хуже.       Когда надсмотрщик открыл дверь на Элизабет пахнуло невероятным смрадом, чуть не сбившим ее с ног. И хотя девушка не понаслышке знала, что в карцерах туалетов не бывает, все равно пришла в ужас.       Что-то зашевелилось в дальнем углу. Женщина, находившаяся внутри, подслеповато щурясь от яркого света, одномоментно залившего небольшое помещение, умоляюще смотрела на появившихся в дверном проеме людей. У нее не было сил подняться, и она подползла к двери на коленях, марая и без того не сильно чистую юбку в грязи и экскрементах. Судя по ее виду, надзиратель тянул несчастную по лестнице за волосы, одновременно пиная и охаживая тростью: из прически было вырвано несколько прядей, а на лице, руках, ребрах сохранились огромные гематомы.       — Твою ж, — выругался за спиной дам из комиссии, прикрывающих нос платочками, дюжий охранник. — Убрать не могла! — и замахнулся для удара.       Все отвернулись не испытывая к запертой оборванке ни малейшего сочувствия. По их мнению, она сама была виновата в своих несчастьях: незамужняя мать, оказавшаяся в работном доме, не захотевшая подчиниться законным требованиям не стоила их пристального внимания. То, что с ней произошло было внутренним делом работного дома, а не комиссии. Но Элизабет так не считала:       — Не смейте! — звонкий голос, ударившись о заплесневевшие стены, заставил замереть охранника и недоуменно обернуться других дам. Заключенная же, уловив в девушке капельку сочувствия, теперь смотрела только на нее. От боли и холода у несчастной пропал голос, но Элизабет без труда прочитала по губам то, что волновало ее больше всего:       — Где мой ребенок?       И это решило все. Для Элизабет больше не существовало избитой женщины с позорной желтой лентой на платье. Она решительно шагнула в карцер одну руку протягивая Мэри, второй укутывая ее собственным плащом. Так же решительно она объявила полковнику Хоупу, что забирает эту женщину и ее дочь в больницу Ламбета.       Ей никто не препятствовал. С ехидной улыбочкой секретарь выписал документы, равнодушно принял от Элизабет пять шиллингов за расходы на содержание Мэри и ее дочери. И мерзко хихикнул над шуткой своего шефа о шлюхах, попадающих в работные дома, и шлюхах их выкупающих.       Элизабет бросила в сторону Хоупа гневный взгляд. Презрительно ухмыляясь он сделал в ее сторону недвусмысленный оскорбительный жест и зашелся в хохоте от собственной оригинальности. Он не боялся этой малышки, чудный ротик которой Хоуп с удовольствием бы пристроил для более сладких дел. К тому же, старшие леди благосклонно приняли в подарок пару фунтов, начисто забыв об инциденте, так что волноваться о каких-либо последствиях было лишним. Он не учел только одного, у маленькой шлюхи оказалось пару друзей газетчиков, и уж они-то нашли слова там, где в гневе потеряла их она.       Элизабет мало заботила репутация полковника Хоупа. Более того, она испытывала тайное злорадство, жалея только об одном, в городе не было доски позора, на которую можно было вывесить имена подобных гавнюков.       В работных домах не бывает нормальных начальников или экономок, это Элизабет знала из собственного опыта. А если и встречаются, то они просто весьма умны, и умеют обтяпать свои грязные делишки так, чтобы это выглядело достаточно прилично. К сожалению, Роберт Хоуп отличался властностью, напористостью, силой, но не умом. Иначе не тягался бы сейчас за ней по палатам.       Флоренс Найтингейл тогда отругала ее за обращение в прессу, сестры ехидно спрашивали, когда в больнице Святого Фомы будет жить и работать весь Уайтчепел, но девушка твёрдо знала — она поступила верно. И пускай ее действия не решали вопросов с работными домами, они не давали забывать о них лондонскому обществу, и служили острасткой для других надзирателей и начальников хотя бы на некоторое время.       — Чего вы хотите, полковник? — устало спрашивает Элизабет.       — Опровержения, — возмущенно откликается Хоуп. Они останавливаются и некоторое время смотрят друг на друга: она в недоумении, он с надеждой.       — Опровержение чего? — тихо уточняет она.       — Вы же знаете, недоразумения случаются всегда. Одним больше, одним меньше. Стоит ли… Я могу пообещать, что этого больше не повторится.       Элизабет прижимает прохладную руку к вспыхнувшей щеке. Издевательство над маленькой девочкой и ее матерью он считает недоразумением?       Она словно вновь становится ребенком и снова чувствует на своих руках тяжелые удары тростью. Она никогда не была первой в щипании пеньки. Тонкие пальцы кровоточили, ногти ломались и трескались. Пару раз ее оставляли без еды, а когда она попробовала сопротивляться, как и Мэри затащили в карцер. Это тоже было недоразумением?       А крики маленького ошпаренного мальчика, что снова и снова раздаются в ее кошмарах?       — Томас Фейн тоже был недоразумением? — ядовито спрашивает Элизабет.       Роберт Хоуп замирает. Он уже понимает, что с девчонкой не удастся договориться. Но откуда она знает о Томасе, ведь это было так давно. Мальчишка подвернулся под горячую руку. Дело тогда удалось замять. Ребенка забрали. Его перевели начальником сюда, в Уайтчепел. Откуда об этом известно этой Мантел? Если только…       — Сука! — яростно выдыхает он. На его лице мелькает тень узнавания. Элизабет слишком поздно замечает, что в споре пропустила поворот и они оказались в абсолютно пустой галерее. Это пронимает и разъяренный полковник. Он больше не собирается защищать свое честное имя, но эту дрянь он накажет так, чтоб надолго запомнила.       Трость с тяжелым набалдашником с силой опускается ей на плечи. Элизабет вскрикивает от боли, когда крепкая пятерня вцепляется в волосы, пригибая голову к полу. Удар сыплется за ударом, перемежаясь с грязной руганью в адрес мелких проституток, которые вырастают, но не теряют своей дьявольской сущности.       Ошеломленная Элизабет не в силах даже кричать. Она сжимается в комок, прикрывая голову руками. Броня платья медсестры — внешняя, за ним, Элизабет все еще маленькая девочка, раздавленная смертью отца, долгим путешествием и бесчеловечным отношением окружающих. Она уже ощущает ледяное дыхание карцера и теряет последние силы к сопротивлению.       Неожиданно избиение прекращается.       — Мисс Мантел? — слышит она мягкий голос, но первое время он доносится будто издалека.       — Мисс Мантел, — кто-то ласково отводит ее руки от лица, но девушка лишь затравленно дергается и сильнее вжимается в стену, пытаясь защититься.       — Мисс Мантел, — голос становится тверже. Она ловит внимательный взгляд ореховых глаз и словно просыпается. Фрай осторожно помогает ей подняться, аккуратно убирает с заплаканного лица прилипшие пряди, нежно касается начавшего багроветь синяка на скуле. Элизабет старается не смотреть ему в глаза. Вместо этого она фиксирует какие-то посторонние детали: покрытую окисью меди монетку у него на шее, часть татуировки на мускулистой груди, видимую в прорези больничной рубахи, рельефные мышцы, аккуратные ступни. Она любуется им? Вспыхнув, Элизабет переводит взгляд на поверженного противника.       Роберт Хоуп сидит в углу, зажимая обеими руками разбитый нос и с опаской посматривает в сторону Фрая. Встретившись взглядом с Элизабет, он презрительно сплевывает на пол кровь и хрипло хохочет:       — Отблагодари своего спасителя, шлюха! Как ты умеешь, — сейчас его ненависть к ней так сильна, что перевешивает страх перед Фраем. Но тому достаточно легкого движения в сторону противника, чтобы Хоуп предпочел убраться. Джейкоб поворачивается к ней и легонько касается холодной ладони:       — Элизабет? — его голос кажется далеким, сочувствие — неуместным. Она смотрит куда-то ему за плечо изо всех сил сдерживая слезы:       — Здесь холодно, мистер Фрай. Вам лучше вернуться в палату, — и, отвернувшись, медленно идет по коридору.       — Сент-Томас! — раздается над головой Элизабет бодрый крик кучера. Она всё-таки задремала… Девушка выходит из омнибуса и смотрит по сторонам. Висельников, следящих за ней не видно. Значит они все же потеряли ее в Уайтчепеле. Впрочем, их появление лишь вопрос времени — если Элизабет исчезала, они просто ждали ее у больницы.       Из-за реки доносится звон колокола Биг-Бена. Ругаясь сквозь зубы, Элизабет ускоряет шаг и сильно задевает кого-то плечом. Она поднимает голову, готовясь принести всевозможные извинения и встречает насмешливый взгляд Джейкоба.       — Добрый день, мистер Фрай, — она ловко обходит его и, не оглядываясь, идет дальше. Элизабет даже не сомневается — он последует за ней, раз уж добрался сюда из Уайтчепела. И пытается понять, радует или огорчает ее эта мысль.       — Чем вы так заинтересовали ребят Висельников? — Джейкоб не обманывает ее ожиданий.       — Возможно им нужна акушерка, — лицо девушки остается серьезным, но в глазах появляется лукавый огонек.       — Да ну, — мужчина ловко разыгрывает удивление, потом сочувствие к бедолагам и, наконец, отрицательно качает головой:       — Они рожают уже недели две.       — Нет? — кажется Элизабет искренне удивлена. — Тогда могу предположить, что они ходят за мной по той же причине что и вы, мистер Фрай, — девушка замедляет шаг и понижает голос до таинственного полушепота. Джейкоб — само внимание. Он принимает ее игру и наклоняется так близко, что она ощущает его дыхание на своей щеке.       — Я им просто нравлюсь. Снова нет? — переспрашивает она, заметив его кислую мину. — Тогда может быть вам тоже нужна акушерка? Уже недели две, — стараясь не рассмеяться, Элизабет заходит в больницу захлопнув дверь перед самым носом Джейкоба. Она устало опирается на нее спиной.       — Мисс Мантел? — девушка поднимает голову. Флоренс Найтингейл стоит на верху лестницы и обеспокоенно смотрит на воспитанницу. — Что произошло?       — Джейкоб Фрай, — одними губами произносит Элизабет, но женщине достаточно и этого. Она неодобрительно качает головой:       — Я думаю при нынешних обстоятельствах это будет лишним.       — Это будет лишним при любых обстоятельствах, — тихо, но твердо произносит Элизабет и поднимается к ней.