Котелок

       Вечер в Каире.       Некоторые романтичные особы считают, что это что-то таинственное и мистическое. Время когда над городом властвуют джины и ифриты, а в подземных лабораториях из ртути делают золото бесчисленные алхимики.       Насколько понял Корнелиус, это было не совсем так.       Каир — большой арабский город, каких сотни на всем Ближнем Востоке. Ифриты и Джинны редко суются в густонаселенные районы, потому что чаще всего многочисленные демонологи и заклинатели охотятся именно на них, и риск заточения не стоит одной-двух погубленных душ. Про алхимиков и вовсе смешно. Настоящий алхимик, который познал «истину», редко опускается до рутинной трансмутации, что и представляет собой превращение ртути в золото. Его интересы часто лежат вне тех категорий и мыслей, что мучают обычных людей. Алхимики оперируют понятиями, имеющими отношение ко вселенной и самому мирозданию. Во всяком случае, так говорил Дамблдор.       Сам же Корнелиус считал правдивым иное объяснение: если уж человек стал алхимиком, настоящим алхимиком, а не зельеваром, который просто обзывает себя таковым, ему просто не нужно «делать» золото. У него и так расценки такие, что за один-два заказа он может легко прожить год, ни в чем себе не отказывая.       Корнелиус шел по вечернему Каиру, рассматривая город с неожиданной точки зрения. Закатное солнце освещало здания в красно-розовый цвет. Люди, животные, машины… все перемешалось в разномастной какофонии голосов и звуков, создавая неповторимый фон, не оставляющий равнодушным стороннего наблюдателя.        Обычно он старался добраться до мест торжеств засветло. Реже пользовался аппарацией или заранее создавал портал. Вот только сегодня он решил пройтись. И не потому что испытывал удовольствие от толчеи каирских улиц. Просто чайхана Ахмеда, где должен был пройти прием, находилась всего в двух кварталах от штаб-квартиры ОМО. К тому же он банально не знал, куда прыгать, чтобы не попасться на глаза маглам. Воистину, сами стены в Каире следили за каждым его шагом. Еще ни в одном из городов он не чувствовал так много взглядов, направленных на него.       — … эй, красотка! Пойдем с нами? — вдруг он услышал голос с вполне характерным акцентом. Кокни. На нем, несмотря на все потуги Филиппа, с изрядным упрямством продолжал говорить Гарри. Впрочем, не столько акцент, сколько похотливая интонация привлекла его внимание. Встав за углом, Фадж бросил взгляд в узкий проулок. Двое солдат с нашивками 1-й пехотной дивизии (и что они здесь делают? Они же в Палестине сейчас должны быть?) нависали над завернутой в паранджу женщиной.       — Молчит? Может, она тебя не понимает? — спросил второй солдат.       — Да все она понимает! — от чего-то слишком уверенно заявил первый солдат. — Видишь этот хиджаб? В такие наряжаются их шлюхи, которые идут в дом клиента.       Фадж подивился про себя, откуда у выходца из Лондонского Ист-Энда такие познания? Не похожа эта девица на гавази*. Слишком дорогая ткань.       — Может, она думает, что ты не сможешь ей заплатить? — сделал в целом логичное предположение второй солдат.       — Чего? Хотя… эй, ты это, не волнуйся! Я честный солдат Его Величества! Вот, смотри, — сказав это, солдат достал кошелек, — вот! Так что не волнуйся! Все бу…дет… — вдруг солдат замолчал и уставился на смотрящие из-под хиджаба глаза как кролик на удава. А Корнелиус… остро почувствовал вспышку силы и понял, что пора вмешаться!       — Мне показалась, что леди ясно дала понять, что не заинтересована вашим предложением! — громко и максимально официально объявил Фадж, выходя из-за угла. Из-за неожиданности зрительный контакт нарушился и оба солдата, заметив его, встали по стойке смирно.       — Мы не хотели сделать ничего плохого, капитан, сэр! — рявкнул второй солдат, преданно поедая Корнелиуса глазами. — Просто…       — Просто вы приняли честную мусульманку за гавази, — Фадж увидел, что до этих тугодумов наконец-то доходит, какая опасность пробежала рядом. — И вам повезло, что я появился здесь! Иначе гнить вам в каком-нибудь зиндане! Ее родственники не спустили бы вам с рук такое оскорбление! — он выдохнул и уже тише продолжил: — Я не буду докладывать вашему командованию, но чтобы я вас здесь больше не видел. Пошли вон! — после чего обоих солдат как ветром сдуло.       — Не нужно было заступаться, — вдруг Корнелиус услышал женский голос на чистейшем английском. Повернув голову, он понял, что женщина… точнее, судя по голосу, девушка, в хиджабе обратилась к нему.       — Ты… говоришь по-английски? — Фадж был удивлен. Меньше всего он ожидал услышать вполне себе чистую речь от этой… а, собственно, кого?       — Да. Не нужно было заступаться за меня, — повторила она свои слова, на что Корнелиус пожал плечами. На благодарность он и не рассчитывал.       — Я не за тебя заступался, а за этих идиотов, которых ты собиралась проклясть, — сказал и, развернувшись, ушел в сторону. Девица явно не простая и за себя постоять сможет.       — Ты — маг? — Корнелиус услышал вопрос из-за спины и, не оборачиваясь, ответил.       — Да, — после чего скрылся за углом. Он и так задержался. Хорошо, если Альбус или Барти не забьют тревогу.       И с этой мыслью Корнелиус исчез в толпе, не заметив того, как та самая девица, высунувшись из-за угла, посмотрела ему в след.       — Маг? — спросила она в никуда и… скрылась в тени. Ничто более не напоминало о тех минутах, что она стояла здесь, следя за человеком, которого встретила на грани дня и ночи.       Тьма вступала в свои права. Над Каиром зажигались первые звезды. А вдали виднелась полная луна.

***

      — С победой вас, мои друзья! — поднял пиалу с араком Ахмед, талантливый мастер-артефактор, один из многих друзей Дамблдора. — Поздравляю вас снова и снова и благодарю от имени моего дорогого дяди, короля Фарука, что избавили нас от шайтана Гриндевальда!       — Спасибо за сердечные слова Ахмед, — ответил ему Дамблдор и до дна опустошил свою пиалу вместе с Ахмедом. Чего у Дамблдора не отнять, так это способности пить и не пьянеть. Связано ли это с особенностями организма, или он разработал для себя какое-то хитрое заклинание, Корнелиус не знал. Но не прекращал попыток выведать у Альбуса эту тайну.       Они сидели в дальнем углу трапезной в чайхане Ахмеда, наслаждаясь вкусной едой и музыкой. Официальная часть, во время которой король Фарук сказал недлинную речь, которая сводилась к нерушимости дружбы между Британской Империей и Королевством Египет, закончилась, и теперь гости Ахмеда разошлись по своим компаниям. Сам Корнелиус, немного выпив, улегся на мягкие подушки и с удовольствием покуривал кальян с волшебным табаком. Эффект тот же, что и от обычного, но в отличии от него, волшебный табак не вредил легким, что было существенным плюсом.       — Альбус, родной, не обижай меня. У меня шесть сыновей и пять дочерей, да благословит их всех Аллах! — краем уха он слушал, как Ахмед сватает Дамблдору одну из своих дочерей, что давно уже превратилось в бородатый анекдот. — Возьми Зульфию. Она красивая, умная, хоть завтра может поступать в магическую Сорбонну, на юриста! Тебе же такая жена нужна, один ты пропадешь… — и так каждый раз. Ахмед предлагал, Дамблдор отказывался. Пару раз Ахмед и Корнелиусу предложил выбрать, но он наотрез отказался от столь сомнительной чести. Он просто не был расположен к женитьбе. Хотя и видел дочерей Ахмеда. Все они были очень красивы, каждая по своему. Например, у той самой Зульфии запомнились большие миндалевидные глаза зеленого цвета.       Впрочем, в этот раз спор прервался на полуслове. В пространство между трапезничающими гостями вышли несколько танцовщиц, которые окружили еще одну, в особенно помпезном наряде. Заиграла музыка, и все разговоры в трапезной стихли.       — Это одна из лучших гавази* во всем Каире! Сам принц Фуад приходит посмотреть на нее! — довольно сказал Ахмед. — Я с трудом убедил ее станцевать сегодня, ради моих гостей, — похвастал Ахмед, после чего Дамблдор осыпал его очередной порцией лести по поводу его щедрости и благородства. И не потому что хотел угодить. Просто это был такой негласный этикет, расхваливать хозяев, которые приняли тебя в их доме. Особенно, если ты сидишь за хозяйским столом.       Вдруг, Корнелиус услышал голос со стороны. Пение на арабском… совершенно не похожее на все то, что он слышал до этого. Он хоть ничего и не понимал, но это пение было настолько красивым, что Фадж полностью вырвался из кальянного дурмана, пытаясь понять, откуда эта музыка.       — Альбус. Что это за голос?       — О! Это поет альмея, — любезно просветил его хозяин дома.       — Это… имя? — спросил он, посмотрев на довольного Ахмеда.       — Нет. Это певица. Особая певица, которая может взволновать сердце любого человека, будь то мужчина или женщина, — высокопарно сказал Ахмед. — Говорят, пение альмеи способно удлинить жизнь, даровать покой или излечить смертельную рану, — сказал Ахмед и… замолчал, прислушавшись к музыке.       Воистину, это было настолько необычно красиво, что Корнелиус более не жалел о том, что пришел сюда. Он даже не смотрел на извивающуюся в такт музыке гавази, так его поглотило это сказочное пение. Фадж чувствовал, как усталость покидает его тело, а душа… душа радуется каждому смену тональности. Льюис настолько ушел в себя, что даже не понял, что первая песня уже закончилась, и музыканты заиграли веселую арабскую мелодию.       — Альбус, а эти альмеи… они кто? Ну… кроме того, что они певицы? Они гавази? Или как кайны-рабыни*?       — Нет. Нет… — Дамблдор покачал головой, — они… ну… ты слышал о гейшах?       — Ну да, — пожал плечами Корнелиус.       — Вот альмея это такая египетская гейша. Но если гейша это просто культурный феномен, хотя среди них хватает талантливых выпускниц Махутокоро, то альмеи… — протянул Альбус, завораженно прислушиваясь к новой песне, которую пела эта… альмея. Воистину, ничего и близкого в жизни Фадж не слышал.       — Альмеи что?       — Говорят, подчеркиваю, это слухи, что альмеи хоть, официально, и мусульманки, но до сих пор являются жрицами богини Исиды, — как какую-то великую тайну, сообщил Фаджу Дамблдор.       — Раслабься, Люис. Даже если бы мы спасли короля Фарука, нам бы не было суждено увидеть альмею вживую, — сказал Барти, качающий головой в такт музыке. — Их никто не видит. Их только слышат, — говорил Крауч, делая глоток гранатового сока.       — А почему?       — Им нельзя появляться среди людей, — пожал плечами Крауч, у которого, кроме родовых способностей к языкам, были воистину энциклопедические знания. — Уверен, она сидит где-то за стеной и оттуда поет в какой-то артефакт.       — Барти, — укроезненно полушепотом протянул Дамблдор, — поменьше цинизма.       — Ничего-ничего, дорогой, — Ахмед, впрочем, не обиделся. — Дорогой Бартемиус прав. Это так и есть. Но… не все ли равно, как достигается эффект, если он положительный? — спросил он, и, слушая альмею, Корнелиусу сложно было не согласиться. Крауч же хоть ничего более и не сказал, но по кривой ухмылке было понятно, что его подобными словами не проймешь. Впрочем, весь вид его говорил о том, что он спорит скорее по привычке, нежели желает кому-то что-то доказать. Уж слишком он был расслаблен сейчас, покуривая кальян и попивая гранатовый сок.       — Ахмед, ты превзошел самого себя, — сказал Дамблдор, хлопнув хозяина по плечу. — Услышать пение альмеи — это память на всю жизнь. Поверь моим словам, я, да и мои друзья тоже, оценили то, что ты дал нам эту возможность, — сказал Альбус и вновь прислушался к дивному и волшебному голосу, раздающемуся откуда-то из-за стен.       — Дивный вечер. Дивный город. Никогда не устану от Каира, — пробормотал Альбус, когда они втроем, покинув чайхану Ахмеда, шли по ночным улицам столицы Египта.       — Альбус. Мне показалось, или ты уже встречал альмей? — спросил Крауч, а Корнелиус прислушался. Признаться, сейчас его охватили противоречивые чувства. Когда пение закончилось и они покинули то место, в его душе образовалась ощутимая пустота. Он чувствовал ее слишком хорошо, слишком явно… настолько, что у него появилось нестерпимое желание найти ту, что взволновала его сердце.       — Да. Это было до войны. Мой учитель, Николас Фламель, и его жена Пернель пригласили меня на совместные поиски в Египте какого-то храма, уже и не вспомню какого, — сказал он с легкой улыбкой, а Крауч с Фаджем весело переглянулись. Ага, как же! Скорее всего, Альбус просто дал обет молчания, вот и не хочет рассказывать подробности. — Храма мы так и не нашли, но на обратном пути встретили альмею, что возвращалась домой из Абиссинии, — сказал он и остановился, подняв голову к небесам. — В благодарность за то, что мы довели ее до развалин в Фивах, она спела нам… и исчезла, — Альбус печально улыбался, рассматривая небо. Ночь сегодня оказалась на редкость безоблачной и звездной,       — Дай угадаю. Лица ее, как полагается, вы не видели, а утром недосчитались пары мешков с имуществом? — усмехнулся Крауч.       — Кроме мешков, разве что. Ты правильно понял, Барти, — кивнул Дамблдор, — лица ее мы так и не увидели. Но ты же не думаешь, что скроешь за сарказмом тоску в сердце? — улыбнувшись той своей улыбкой, которую Фадж про себя называл «я вижу тебя насвкозь», сказал Альбус, из-за чего Крауч стушевался. — Я тоже ее почувствовал. Тоску и пустоту. Словно меня лишили воды и воздуха, а вся радость утекла куда-то безвозвратно. Но это прошло, оставив за собой лишь светлую грусть, — он посмотрел на Фаджа. — Так что будьте уверены. Завтра вы оба будете чувствовать себя намного, намного лучше, — сказав это, Альбус пошел вперед.       Над Каиром сияли звезды. А над нами сияло волчье солнце.

***

      — …Фрукты! Фрукты! Свежие Фрукты!..       — …Посуда! Посуда! Английская посуда!..       — …Подходи! Подходи! Лучшие финики! Лучшие финики!..       Каирский рынок Хан аль-Халили всегда был местом притяжения самого разного люда. Кто-то искал здесь редкие диковинки, а уходил с дешевыми поделками, а кто-то наоборот, желая приобрести сувенирчик на память о Египте, приобретал моущественные артефакты, сам того не понимая. Всякое бывало на этом древнем рынке за те почти шестьсот лет, что он существовал. А сколько всего случится в будущем?       Никто не знает!       Корнелиус пришел сюда за сувенирами для родителей. Стыдно признаться, но с момента исчезновения из Британии он не виделся с ними, мотаясь из Африки в Европу и обратно. И хоть память его была фрагментарной, да и вряд ли когда-нибудь восстановится полностью, все равно он воспринимал этих людей как своих родителей. И это при том, что и память о прошлой жизни никуда не делась.       Может, на него так повлияло сиротство? В прошлой жизни он не знал отца и мать. Или же на него повлияло то, что он воспринимал себя именно Корнелиусом, а не… тем другим? Фадж не знал. Но сейчас он, пользуясь выдачей им премии (спасибо Альбусу) за успешный захват гриндевальдовских головорезов, решил купить парочку безобидных сувениров. На магический рынок в этот раз он решил не соваться. Мало ли, впарят ему что-то проклятое! Увы, но такое бывало, и не раз. Лишь бы сбыть товар, вот кредо местных дельцов. Какая там будет судьба у их незадачливого клиента, торговцев интересовало мало.       — Подходи, подходи! — на ломаном английском обратился к нему торговец, стоя у лавки со всякой всячиной, начиная от фиников, заканчивая вполне себе неплохими кинжалами и… вот уж неожиданность!.. Ночными горшками!       — Я ищу подарок. Мама и папа, — сказал Корнелиус, надеясь, что торговец его поймет.       — А! Мама, папа! Хорошо, хорошо! — радушно, словно родному улыбнулся ему торговец и позвал за собой внутрь лавки.       И так раз пять. Корнелиус заходил в лавку, смотрел ассортимент, спрашивал цену, извинялся и выходил, оставляя за собой явно недовольных торговцев. Увы, но даже на его дилетантский взгляд все, что он встретил до этого в лучшем случае было произведено где-то во Франции или Германии. Увы, но такова особенность глобального мира. Торговцам выгоднее сбывать дешевые поделки, сделанные даже не в Египте, а не свое родное. И теперь Льюис был не очень рад, что оказался на этом рынке. Хотя… а чем ему заняться еще? Отчеты все были сданы, тренировок не было, а джинн в чайнике, их самая большая головная боль, находился в надежном зачарованном сейфе.       В конце концов, после пятого магазина, Корнелиус решил зайти в чайхану, где он уже бывал пару раз. Здесь готовили очень недурный чай, а если еще и доплатить, то и кофе тоже. Почему-то кофе иностранцам продавали дороже, чем чай.       Усевшись на мягком кресле и сделав заказ, Корнелиус задумался. Чего бы он попросил у джинна, не знай об опасности? Не будь он заинструктирован Дамблдором по поводу того, что желания, исполненные джином, почти всегда несут опасность для мнимого «хозяина» едва ли не большую, чем битва с оборотнем или любой другой нечистью?       Он мог бы попросить денег. Мог бы попросить редкие артефакты. Книги, в конце концов, с уникальными знаниями. Вот только все это было слишком мелко… слишком… слишком… не тем, в общем!       Корнелиус, отпив терпкого, крепкого кофе со специями, задумался. В принципе, у него все было и грех было жаловаться на судьбу. Он капитан армии Его Величества короля Георга официально и офицер ОМО неофициально. У него много наград и хорошая репутация.       У него хорошая зарплата, карьерные перспективы… ДМП или аврорат как минимум. Ну или Отдел тайн, если он захочет остаться в структуре ОМО. Ведь ОМО формально подчиняется именно Отделу тайн. Реально же давно и плотно входит в структуру Управления специальных операций Великобритании. А может и вовсе перейти в МИ-6? А что? Тоже вариант. Магический департамент там есть, он это знал точно. Так что вариантов было предостаточно. Вот как думал Фадж, допивая свой кофе.       Он любил такой кофе: горький и острый, словно сжигающий язык и горло и дарующий небывалую бодрость. Вот только сегодня что-то было не так. Почему-то его стало клонить в сон. Зевнув, Корнелиус оставил деньги на столе и вышел на улицу. Чувство неправильности все больше и больше давало о себе знать. Клонило в сон. Подгибались ноги. На веки стала накатывать свинцовая усталость.       Отрава!       В кофе была отрава! Буквально на автомате Корнелиус сунул руку в карман, достав оттуда обычный прут. Это был экстренный портал в безопасное место, где он смог бы отлежаться и его очень быстро нашли бы свои. Но тут он почувствовал, как кто-то крепко перехватывает ему руку.       Последним, что он запомнил, стало нестерпимо яркое солнце, светившее прямо над ним.

***

      — Герр Краузе. Как по вашему, не пора ли начать? — Корнелиус словно через вату услышал голос, говорящий на немецком с явным французским акцентом. Руки его были связаны веревками, а ноги свободны. Видимо, у похитителей совсем плохо со средствами, раз даже антимагических кандалов не нашлось. Конечно же, хладное железо удовольствие недешевое.       — Думаю да, мисье Дьюбуа, — ответил ему явно немец с чистейшим берлинским акцентом, после чего Корнелиус почувствовал обжигающую боль от пощечины.       — Вставай, лайми! — акцент немца был столь явный, что это можно было считать частью пытки. — Вставай! — новая пощечина, после которой Корнелиус открыл глаза.       Темное помещение с явно магическим освещением. От чувства дежавю Корнелиусу захотелось заржать. Уже во второй раз его захватили в плен. И если в первый раз это случилось по глупости без вести пропавшего Роджерса, то теперь… теперь он виноват был сам. Хотя, откуда же ему было знать, что именно в той чайхане его опоят отравленным кофе?       — Вы проснулись, месье, — у француза акцент был менее выражен. — Très bien*. Нас интересует кое-что из захваченного вами пару дней назад имущества, — сказал он, а Корнелиус увидел, что этот француз и не пытался скрыть своего лица. — Ответите, и мы вас отпустим, — сказано было очень уверено, но Фадж прекрасно понимал, что отпустят его, скорее всего, лишь на тот свет.       — Отвечай, английский пес! — закричал на него немец, видимо играющий роль злого полицейского. — Где джинн?! Куда вы его спрятали?! — после чего нанес удар кулаком по челюсти. — ГОВОРИ!       — Краузе, друг мой. Так вы не заствите говорить нашего юного гостя, — подал голос француз, игравший роль «доброго полицейского». Вот только даже в таком состоянии слащавый тон, с которым говорил этот… Дюбуа, кажется?.. был большей пыткой, чем избиение Краузе. — Просто расскажите нам все. И мы отпустим вас на свободу. Даю вам слово, как граф Дьюбуа, — сказал он и опустился на корточки перед Фаджем. — Ну так что? Где джинн?       — Не знаю, — с трудом двигая болящей челюстью, сказал Фадж, лихорадочно размышляя о путях спасения. Увы, но пуговица, служащая запасным порталом, была сорвана. Как и ботинки. Они тоже были сняты и стояли в углу. Вот только даже так он мог активировать хитрый артефакт, который был встроен в подошву. Нужно было просто подобрать момент.       — Ай-ай-ай, месье, — с фальшивым сочувствием покачал головой Дьюбуа. Это был худой, высокий человек. Странно, но весь его вид кричал о том, что он француз. Причем из старорежимной аристократии. Фадж знал парочку таких, состоявших в Свободной Франции. Отменные боевики, идейные фанатики-роялисты, при этом пламенные патриоты. Но было немало и тех, кто примкнул к Гриндевальду. Этот, видимо, был из примкнувших, — неверный ответ. Герр Краузе, — сделал он приглашающий жест, и на Фаджа обрушилась новая порция ударов.       — Ты нам расскажешь, где этот джинн, доннерветтер! — сказал немец, и Фадж почувствовал, как теперь уже кинжал уперается в его живот. — Иначе я сделаю колбасу из твоих кишок и скормлю вервольфам!       — Да кто вы вообще такие? — выдавил из себя Фадж.       — А! Кто мы? — весело переспросил француз. — Мы те, что сражаемся за высшее благо. За власть магов над нашим увядающим миром, — сказал Дьюбуа, а Корнелиус внутренне скривился. Понятно, сообщнички взятых два дня назад налетчиков. Глупо было ожидать, что у них не будет запасного плана. — Вижу, ты все понял. Ну что же… в таком случае, повторю свой вопрос: где джинн?       — Я… не знаю, — выдохнул Фадж, но ударов не последовало.       — Что же… хотели по-хорошему, да видно не судьба, — вздохнул француз. — Придется надавить на вашу совесть, если она, конечно, есть, — он гаденько улыбнулся и в эту секунду дверь в комнату распахнулась. Внутрь зашел тип в плаще, несущий на руках… ребенка? — Эта невинная душа — залог того, что вы будете правдивы, капитан, — сказал Дьюбуа. — Малышу всего-то полгода. И его жизнь… в ваших руках, — пожал он плечами, словно снимая с себя ответственность за то, что дальше будет происходить. Тем временем немец взял на руки малыша и затряс его так, что он проснулся и сразу же начал кричать.       — Ты знаешь, что прирезать этого унтерменьша мне ничего не стоит! — немец еще больше повысил голос, перекрикивая рыдающего малыша. — Говори, где джинн! Иначе я сверну ему шею!       — Это же клеймо! Предатель крови! — Фадж надеялся, что его услышат за рыданиями младенца.       — О! Этим моего друга не запугать, — весело заметил француз. — Одним больше, одним меньше… какая разница? Главное… это высшее благо! А высшее благо для нас — свобода великого Гриндевальда! — пафосно заявил этот Дьюбуа, а Корнелиус понял, что достаточно наслушался сегодня фашистского бреда.       — Хорошо! Я скажу! Положите только малыша, — сказал он им и, проследив, как немец кладет ребенка на пол, закричал, зажмурив глаза: — Лимонные дольки! — после чего раздалась вспышка, оглушившая всех в комнате.       — Ааааа! Мои глаза!       — Мэрд*! Ты умрешь!       — Уааааа!       Детский плач и крики похитителей слились в какафонию звуков, но Корнелиус, сам оглушенный, на автомате, так, как не раз отрабатывал на учениях, проговорил трансфигурационную формулу, превратившую веревки в нитки, и быстро освободил руки. Затем кинулся вперед, в сторону крика ребенка, схватил малыша, ботинки и выбежал из комнаты.       — Дамблдор, чтоб тебя, — бурчал он, несясь по каким-то катакомбам, еле разбирая дорогу. На его руках ревел младенец, а за ним явно бежали гриндевальдовские ублюдки.       — Хватайте его! Держите! — слышал он с разных сторон, но не останавливался. Бежать! Бежать! Вот, о чем кричали все его инстинкты. И плевать, что это супер-убойная штука, ослепляющая на сутки всех на полмили вокруг. Альбус не мелочился.       В конце концов он выбежал из того места, где его держали. На дворе была ночь. Не разбирая дороги, он все дальше и дальше отдалялся от того места, пока не добрался до одного из барханов, спрятавшись за которым, начал успокаивать малыша.       — Тише, тише, — говорил он, то и дело оглядываясь. Погони не было. Все как и обещал Альбус. Слепота на пару часов его преследователям гарантирована.       — Лимонные дольки, — хмыкнул Фадж, качая малыша, который, видимо, просто устав кричать, теперь спокойно спал. — И как нам с тобой отсюда выбраться-то? — спросил он в никуда. — Пустыня вокруг.       Действительно, вокруг него была египетская пустыня, освещенная идущей на спад луной.       — Может вернемся? Они сейчас не боеспособны, — рассуждал Корнелиус, — правда с тобой я не боец. Вдруг ты начнешь кричать. Вот где пригодилась бы беспалочковая аппарация. А я только скакать на сто-двести метров без палочки умею. Стыдного тут ничего нет, даже Альбус, и тот не может, но было бы неплохо. А впрочем… выбора у нас с тобой все равно нет, — покачал он головой и посмотрел на завернутого в пеленки младенца. — А ты у нас кто? Мальчик или девочка? — спросил Фадж и, приоткрыв пеленки, хмыкнул. — Пацан. Надо и твоих родителей потом найти… если живы, конечно, — Корнелиус посмурнел. Но быстро оставил бесплодные размышления и, перехватив ребенка поудобней, пошел обратно.       Заняв позицию на бархане, он стал рассматривать это место.       — Какой-то бункер, — пробормотал он и увидел, как перед входом в подземное убежище сидят двое в плащах и качают головами, явно пытаясь вернуть себе зрение. Видимо, когда он на адреналине убегал оттуда, просто не заметил их.       Осторожно, чтобы не спугнуть, Корнелиус сполз с бархана и подошел к одному из похитителей. На всякий случай положил малыша на землю и, подойдя к похитителю, резко свернул ему шею.       — Vas is das?! — второй, явно услышав характерный хруст, попытался найти источник звука, но тут же получил камнем по голове. Проверив бездыханное тело, Корнелиус обыскал трупы.       Улов вполне себе. Два люгера, правда сильно потасканных, и две палочки. Вот только колдовать ими Фадж не решился. В руках они ощущались то скользкими, то холодными, то горячими подстать своим хозяевам. Такие и руку оторвать могут. Бывали прецеденты. Так что он не придумал ничего лучшего, чем сломать их и отбросить в сторону.       Затем, взяв младенца на одну руку, а люгер в другую, он вошел в бункер. Оставлять ребенка на улице он не хотел. Это место кишело змеями, скорпионами и другой подобной живностью. Это только безграмотным идиотам кажется, что в пустыне жизни нет. На самом деле ее здесь полным полно. Дикой, страшной и ядовитой.       Он шел по коридорам, стараясь обходить те комнаты, откуда раздавались звуки. Парочку шатающихся туда-сюда колдунов он вырубил рукояткой люгера. В целом, подземное убежище произвело на него гнетущее впечатление. Абсолютно убогая ночлежка, явно выстроенная впопыхах. А ведь в памяти то и дело всплывали шикарные бункеры с кучей золота, что приспешники Гриндевальда выстроили для себя любимых по всей Европе.       — Вот так проходит мирская слава, — шепотом сказал Корнелиус, осматривая очередное помещение. Никого не было. Обычная спальня с двумя кроватями. И Корнелиус решился. Он положил малыша на стол, проверил, еще раз, нет ли поблизости колдунов Гриндевальда и, вздохнув, пошел дальше по катакомбам, удобнее перехватив люгер и создав вокруг себя магический щит. Беспалочковое Протего было его главным козырем.       В конце концов он, обходя ослепших, подошел к допросной, надеясь найти там портал и палочку. Открыв дверь, он осмотрелся. Никого не было.       — Стой! — вдруг услышал он взводимый курок. — Руки! Пистоль! — приказ был четкий и однозначный, но Корнелиус, уверенный в своей защите, резко обернулся и выстрелил во француза. Дьюбуа успел сделать несколько выстрелов и кинуть в него гранату-колотушку. Корнелиус спрятался за дверным проемом, на секунду потеряв концентрацию.       Произошел взрыв.       Корнелиуса контузило. Пистолет выпал из руки. Он тряс головой, пытаясь прийти в себя, и видел как Дьюбуа входит в комнату.       — Зря ты не ушел в пустыню, мерд, — граф Дьюбуа явно получал удовольствие от этого действия. — Так бы ты умер не от моей руки, — усмехнулся он. — Думал, что какая-то хлопушка остановит меня? Великого графа Дьюбуа? Я не этот жалкий предатель крови Краузе. И теперь — я убью тебя, — но Корнелиус не собирался умирать. Резко нырнув, он чисто на рефлексах нанес удар поддых французу, но тот успел выстрелить.       Пуля попала в плечо.       Корнелиус кинулся на француза и свалил на землю, схватившись за его горло.       Он не обращал внимание на боль и кровь, что текла по руке. Не обращал внимание на то, как гудит голова и как звенит в ушах. Он душил, душил, душил, душил…       Душил, пока трепыхающийся под ним француз не замер и не уставился на него мертвым взглядом. Дьюбуа был мертв.       Обессиленный, уставший Корнелиус оперся о стену. Через звон в ушах он слышал грохот наверху. Судя по этому, самому Корнелиусу жить осталось не очень долго. Поборов накатывающую слабость, головокружение и рвоту, он бросился в на поиски своей палочки. Забрать ребенка и бежать, бежать, бежать из этого места!       Но ее не было! Как не было и портала-пуговицы!       Отчаяние, боль… все перемешалось в его голове. Зря, зря он сюда пришел! Лучше бы он ушел в пустыню! Может быть, он наткнулся бы на караван… а может быть и нет.       Оперевшись о стену, Корнелиус попытался остановить текущую из раны кровь. Грохот и крики становились все громче, и он еле успел соорудить что-то вроде повязки из порванного рукава своей гимнастерки и навел люгер на дверной проем, создав слабенький беспалочковый щит. Он уставился на распахнутую дверь, в которой лежал труп француза. Может, он был прав? И нужно было уйти? Впрочем, теперь поздно рассуждать.       — Жаль, малыша не спас, — пробормотал он и приготовился к своему последнему бою. Вот только никого не было. Грохот прекратился, и прежде чем сделать первый выстрел, Корнелиус рухнул на землю. Силы оставили его. Веки закрылись. А сознание ушло в мир грез.