Преклони колени здесь

Чезаре во сне имеет вид молодой, цветущий и производит впечатление человека, что-то мучительно вспоминающего. Раньше Мигель этого за ним не замечал. — Так вот, — говорит Чезаре, как будто они уже давно продолжают этот разговор. — Тут в общем-то неплохо, знаешь ли. Только холодно, и Шарлотту я так и не увидел. Не беспокойся за меня, Мигель. Беспокоиться уже не о чем. Хватит с него Флоренции, решает Мигель поутру. Два года передышки — роскошь, можно и привыкнуть. Когда во сне начинают мерещиться Борджиа, это знак того, что пора менять образ жизни. Он собирается ехать в Феррару — ходят слухи о том, что Лукреция собирает брату подмогу — а оттуда в Милан, прощупать глубину недовольства Римом и Ровере. Мигель думает, что они с Борджиа сильно засиделись. Вестей от Чезаре нет уже давно, но вдруг он все-таки захочет вернуться? * * * Он добирается до Феррары только к концу августа, Альфонсо — какое счастье — нет в замке, и Мигеля встречает Лукреция. Он говорит про Милан, про войско, про французов, про то, что можно попытаться еще раз, и осекается. — Ты не знаешь, Микеле? — спрашивает Лукреция. — Чезаре больше нет. Он сразу верит почему-то. Лукреция не могла бы об этом лгать. У нее кривятся губы, странно выцветшие за то время, что он ее не видел, но она не плачет, просто опускает глаза. И Мигель падает перед ней на колени, потому что больше ничего не может сделать для нее. Она обнимает его склоненную голову, зарывается легкими пальцами в волосы. — Мы теперь одни, Микеле. Теперь совершенно точно одни. * * * Лукреция предлагает ему остаться. Мигель отказывается, зная, что останься он здесь, в этом пропитанном горем и светом замке, рядом с этой женщиной и ее одиночеством — и зудящее, бессильное беспокойство опоздавшего отступит, а воспоминания притупятся. Он сбегает, боясь потерять то малое, что у него осталось. Милан, так Милан, смиряется он, наконец. Французы нынче в моде, и можно хоть напоследок досадить делла Ровере. Мигель сознательно не зовет его Папой, ему кажется, что так он отдает дань уважения самому большому провалу Борджиа. В Милане беспокойно и нездорово. В Милане есть, чем заняться и есть, что обсудить. Здесь не любят делла Ровере, поддерживают Альфонсо, кое-кто даже сокрушается о бывшем герцоге Валентино, мол, он-то бы не отказался присоединиться и попытаться надрать упитанные задницы римских святош. В Милане Чезаре снится ему во второй раз. Август медленно сливается с сентябрем, окно в переполненном зале постоялого двора открыто, и Мигель не сразу понимает, что спит. Чезаре плотно обосновался на узком подоконнике и весело болтает ногой. В этот раз он выглядит как положено — постаревшим и мертвым. Лицо изуродовано, он постоянно стирает выступающую из порезов кровь, но улыбаться не перестает. — Я же просил не беспокоиться, — укоризненно говорит он и качает головой, когда Мигель хочет подойти ближе. — Зря ты от нее уехал. — Ты знаешь? — Спрашивает Мигель. Чезаре пожимает плечами. Конечно, он знает, он же умер. В конце-то концов, должны же быть какие-то привилегии для мертвецов. Всезнание в этом качестве его вполне устраивает. Чезаре выглядит слишком реально, Мигель даже чувствует запах крови, видит, как она стекает по его голым лодыжкам, скапливается глянцевой лужицей на полу. — Ты настоящий? — Пробует Мигель еще раз. — Ты тогда за этим приходил? Борджиа морщится, ему не нравится вопрос. — Я мертвый. Какая теперь разница? Мигель хочет возразить, что разница есть, что это важно, но не успевает. В комнате резко светлеет, лучи утреннего солнца бьют по глазам, и Мигель жмурится прежде, чем понимает, что глаза его и так закрыты, что он на постоялом дворе, а рядом с ним на кровати храпят еще несколько человек. Кровью больше не пахнет. Пахнет немытым телом и залежавшимися простынями, а Чезаре нет и в помине. * * * Вечером Мигель меняет комнату — за годы службы он скопил достаточно, чтобы позволить себе отдельную кровать и одиночество. Он ложится спать, надеясь увидеть Чезаре снова, но тот не приходит. Вопрос было ли все, случившееся накануне, сном, провисает в воздухе, и ответов у Мигеля нет. Он мучается еще с неделю, потом перестает, решает, что это случайность, и он слишком много думал о Борджиа, который и при жизни имел дурную привычку появляться как только звучало его имя. Что спросить при следующей встрече он все равно обдумывает. Просто так, развлечения ради. К вопросам, придуманным на пути в Милан, добавляются новые. Если уж есть призрачный шанс, что Чезаре, пусть и во сне, на них ответит, Мигель не собирается молчать. Мигель тщательно гонит от себя мысли о том, что болтовня с мертвыми до добра не доводит. * * * Чезаре повторяет ему это соображение почти теми же словами в последний день октября. Милан гудит — Альфонсо Д’Эсте собирается во Францию: он верно сумасшедший, он верно храбрец, он идет против Рима. Мигель вдыхает предчувствие войны днем, чтобы не приведи, Господи, не задохнуться воспоминаниями о ней ночью. Чезаре улыбается ему той самой двусмысленной ухмылочкой, которую всегда приберегал для жадных итальянских князьков (я сожру вас, сожру с кожей и костями, не подавлюсь, однако, погода сегодня чудесна, не правда ли?). Мигель улыбается в ответ и бьет его наотмашь по грязной скуле, добавляя еще ссадину, а потом хватает за волосы и бьет еще. Чезаре не сопротивляется. Значит, это сон, Чезаре бы никогда не позволил, не стал бы улыбаться и слизывать кровь из лопнувшей губы. — Как же ты посмел сдохнуть, скотина? — спрашивает Мигель, оттягивая его голову чуть ли не до хруста. — Как ты посмел оставить меня… — Одного? — подхватывает Чезаре. — Я не знаю. Не мне отвечать на этот вопрос. Я умер, помнишь? Я только в твоей голове, и ответы тоже там. — Ты просто сон, — твердо говорит Мигель. — Оставь меня в покое, хватит. Я не могу… так. — Можешь, — отвечает Чезаре. — Не хочешь. Я не оставлю тебя. Мигель бьет его снова и просыпается. Кисть руки дергает и тянет, как после хорошей драки. Ночью он стесал костяшки в кровь, это точно, но сейчас рука гладкая, ни ссадин, ни грязи. Но боль есть. Мигель решает не думать о том, правда ли все это, или боль фантомная — как в старой ране, ноющей на погоду. Мигель уже не уверен, что хочет знать ответ. Он слишком устал. * * * В декабре Милан окончательно достает Мигеля. Он уже не хочет войны, ему надоедает знать, что воевать ему не для кого и уже не за что. Ему надоедает знать, что если бы он не сидел во Флоренции, грея задницу и зализывая раны, а поехал бы за Борджиа, тот, вне всякого сомнения, был бы жив. Ему надоедает вести с самим собой долгие, бессмысленные разговоры. Ему надоедает ждать, пока Чезаре снова соизволит явиться, чтобы снова молчать и вести себя так, как всегда хотелось Мигелю. Он думает, что надо двигаться, уезжать из города, ехать в Феррару, ведь в Ферраре Альфонсо и неизбежные проблемы с Римом, там можно солгать себе, что сражаешься за все, что осталось, за Лукрецию, за недобрую память. Думает, соглашается с разумностью доводов и откладывает отъезд до весны. * * * Весна не наступает. Январь и Милан приходят за ним в лице простоватого вида наемника, терпеливо ждущего его в темной подворотне. Мигель отбивает неумелый выпад и замахивается, чтобы добить спешно ищущего выпавший нож парня, и вдруг решает, что сопротивляться нет смысла. Правда в том, что Мигелю до смерти надоело жить. Надоело еще тогда, когда Лукреция обнимала его голову ладонями и говорила, что они навсегда одни. Мигель опускает руки и получает свой удар в живот. Годом раньше, годом позже. Разницы уже нет. Убийца убегает, ошалев от покладистости жертвы и даже не обшарив его карманы. Мигель отрешенно думает, что умирать одному — это не так уж и плохо. * * * Он не удивляется, увидев рядом с лицом мыски знакомых сапог. Поднять голову сложно, но упрямство сильнее усталости и боли. Чезаре снова молод, раны исчезли. Он выглядит, как человек, мучительно вспоминавший что-то и, наконец, вспомнивший. Он не на своем месте здесь, в грязной подворотне, рядом с умирающим Мигелем, гнилыми объедками и дохлой кошкой. Чудесная компания для того, кто собирается на тот свет. Мигель с трудом переворачивается на спину и отползает к стене, с трудом садится, приваливается щекой к холодным камням. Ему почти не больно и это плохой признак — боль означает жизнь, нет боли, нет и жизни. Чезаре смотрит на него сверху вниз и молчит. Он ждет вопросов, но Мигель их все позабыл. Дохлая кошка расплывается перед глазами, рука, зажимающая рану, тяжелая и как будто даже не его. Только Чезаре выглядит настоящим. И Мигель вдруг вспоминает. — Я забыл спросить, — слова тяжелые, упругие, толкаются в губы, которыми слишком сложно шевелить. — Что там, дальше? Рай? Ад? Борджиа нравится вопрос, он улыбается. — Пойдем, — говорит Чезаре. — Я покажу. Он протягивает ему руку, и Мигель принимает ее. Мигелю легко.