Завтра

Во Флоренции вешают на оконных решетках. Варварский обычай, от которого между лопаток ползет неприятный холодок. Оливеротто касается своего горла ладонью и чуть сжимает его. Ему интересно, что чувствует человек, которого вешают на оконной решетке. Что чувствовал Паоло Вителли? Вообще-то Оливеротто на очереди следующий, но он отчего-то уверен — не в этот раз. Он не может умереть так. Оливеротто ест, спит, пьет, справляет нужду, ходит по камере из угла в угол и ждет, что сквозь серый потолок явится ангел Господень и вручит ему если не необходимые средства на выкуп, то хотя бы веревочную лестницу и напильник. Оливеротто не думает о своем «завтра». К чему размышлять об очевидном? Завтра будут свет, камера, кувшин с водой, грязь. Жизнь. У него будет. У Паоло — уже нет, и это горько, и это жалко, и это не повод хоронить себя. Оливеротто живет жадно, взахлеб, и никуда не торопится – его «завтра» будет наступать всегда. Ангел является ему в облике Вителоццо Вителли, злого, как похмельный кардинал, и мрачного, как кондотьер, которому пришлось расстаться с деньгами. Синьория проглатывает выкуп и делает вид, что не замечает подкисшей ненависти в глазах вестника его, Оливеротто, свободы. — Мой брат ценил вас, синьор Эуфредуччи, — говорит ему Вителли, пока Оливеротто ногтями сдирает с себя тюремную грязь, сидя в бадье с горячей водой. — Он говорил, нет человека более преданного и лояльного к нашей семье. Оливеротто учтиво склоняет голову — он знает, что обязан жизнью словам Паоло и фанатичной братской любви. Они быстро начинают звать друг друга по имени. Оливеротто кажется, что он был рядом с Вителоццо всегда, что не было флорентийской тюрьмы, не было Паоло. Он забывает быстро, это не его дело и не его война. Оливеротто отчаянно скучно, а еще он не хочет отвечать самому себе на вопросы, от которых сбежал в кондотьеры. — Верь мне, — говорит Вителоццо. И Оливеротто верит только потому, что у него нет причин не верить. — Идем со мной, — говорит Вителоццо. И Оливеротто идет. У него нет причин не идти. У него нет причин остановиться. У него нет причин подумать зачем, куда и с какой целью он идет. Оливеротто легко и весело. Оливеротто восхитительно жив, и иначе быть не может. Вителоццо хлопает его по плечу и говорит, что они отомстят за Паоло рано или поздно. Да-да-да, кивает Оливеротто, это не его месть и не его желание, но Вителоццо лучше знать. Он вцепляется в Вителли изо всех сил, ведь тот — замена его собственному брату, с ним тоже можно не думать о том, что будет завтра, и не искать ответа на вопрос «зачем?». * * * Можно было бы остановиться после Фермо — родная кровь горяча и обжигает руки — но Оливеротто даже не задумывается об этом. Он идет за Вителли, а Вителли идет за Борджиа. Несет свою месть у сердца и ждет, когда папский сынок решит поточить зубы о Флоренцию. Оливеротто смотрит на Борджиа, как на подарок Небес. Он здесь, рядом, как и Оливеротто непрошибаемо уверен в том, что завтра наступит. С Борджиа весело. Почти так же весело, как было с Паоло, почти также весело, как с Вителоццо. И жутко, и страшно, как стоять на обрыве и смотреть в бездну под ногами, зная, что ты ни при каких обстоятельствах не можешь упасть вниз. Бог ты мой, думает Оливеротто, мы будем жить вечно, разве нет? Неаполитанское королевство агонизирует у них под ногами, Тоскана никак не потушит свои костры, и Оливеротто хочется орать от восторга, хочется, чтобы это не заканчивалось никогда. Он плавится от острого, жгучего удовольствия, ведь он так восхитительно жив, и смерть снова идет с ним рука об руку, а не за ним. * * * От Чезены до Синегаллии и обратно Оливеротто летит как на крыльях. Борджиа похож на пса, у которого отняли кость, но который слишком воспитан, чтобы лаять на обидчиков. Борджиа пристыжено улыбается и говорит, что все произошедшее – недоразумение, и что они друзья. Конечно, Флоренция ответит за смерть Паоло Вителли. Какие у дорогого Оливеротто могут быть сомнения? Они слишком важны для него, чтобы опускаться до мелочной мести. Борджиа говорит, они получат больше, ведь ему нужен лишь титул и только, пусть Романья будет поделена между ними, а он… Он удовольствуется тем, что у него есть сейчас. — Как мы могли поверить ему? — тоскливо спрашивает Вителоццо. У Вителоццо на щеках красная сыпь, глаза запали, он выглядит как один из тех, для кого не существует завтра. — Как, скажи мне, Тотто? — Прекрати это, — говорит Оливеротто и поджимает губы. Ему не нравятся эти вопросы, ему не нравится Вителоццо, разом погрузневший и постаревший. Ему не нравится, как смотрит ди Гравина, как Орсини (монна Паула, чтоб его, где только такие родятся?) любуется своими ногтями. Не нравится ветер за окном и сквозняк, обнимающий ноги. Оливеротто обжигает тянущим предчувствием чужой смерти и он мотает головой, чтобы отогнать его. * * * Холодно, холодно. Оливеротто дует на озябшие пальцы и с раздражением трясет ногой — попавший в сапог камушек впивается в пятку, мешает думать. Оливеротто хочется, чтобы все уже поскорее закончилось и они пошли в тепло. Камушек занимает все его мысли, он не сразу слышит возню где-то позади, а когда слышит, становится уже поздно. Солдаты вокруг есть, но это солдаты Борджиа, а рядом уже не ди Гравина, а Мигель да Корелла, и Корелла без улыбки говорит ему следовать за ним. Оливеротто покорно следует, смутно понимая, что однажды такое уже было. И был Вителли, и смерть была близко. Но они справятся, верно? У Борджиа нет никаких законных оснований им навредить. Камушек в сапоге мешает идти, Оливеротто прихрамывает и ежится под декабрьским ветром. — Завтра, — сообщает он Мигелю, — мы выпьем с тобой за здоровье нашего государя герцога. * * * — Помилуй нас, Боже, — роняет Борджиа, небрежно осеняя себя крестным знамением. Под телом Вителли растекается лужа мочи, сквозняк швыряет ее резкий запах Оливероттов лицо. Смерть смердит, он не хочет ее. Тогда Оливеротто делает то, что пообещал себе никогда не делать. Он захлебывается истерическими, женскими всхлипами и падает перед Борджиа на колени, прося, умоляя его не убивать. Он говорит, мешая рыдания с проклятиями, говорит, что он не хотел, что его заставили, что во всем виноват Вителоццо. Ему стыдно и гадко, но с совестью он договорится как-нибудь потом, только оставьте в живых, хоть в тюрьму, в изгнание, в монастырь, только дайте жить, ведь не бывает так, не бывает смерти, не с ним, не про него. Борджиа переступает с ноги на ногу и кивает Мигелю. Оливеротто в слепом, перехватывающем горло ужасе смотрит на пальцы, между которыми протянута тонкая проволока гаротты и понимает, что на этот раз действительно все. Но даже сейчас, опустив голову, уставившись тупым взглядом в дощатый пол, чувствуя движение воздуха за спиной, Оливеротто надеется, что это какая-то ужасная ошибка и завтра он будет жив.