37 недель

Дом… Он подарил ей чёртов дом! Может, как и героиням низкорейтинговых драм, с которыми она временами (а в последние месяцы так вообще) сравнивала свою жизнь, ей стоило бы долго отнекиваться. Как минимум пострадать перед тем, как милостиво сдаться, но, шаннаро, она же не идиотка, чтобы отказаться! — Спасибо, что согласились, — благодарит Мамору, как только они встречаются на лестничном пролёте, и это странно подходит под её мысли. — Пустяки, я всегда только за прогуляться, — отвечает она, улыбаясь, и удерживается от того, чтобы добавить: «особенно сегодня». — И давай без «вы», мы же не на работе. Предсказуемого развития сюжета всё же не удаётся избежать, и Сакура не знает, куда себя деть, с самого утра. Факт такого подарка видится ей теперь намного более неловким, чем вчера, словно магия задушевных разговоров рассеивается с первым звонком будильника над ухом. Когда Какаши заглядывает к ней перед завтраком, в глаза она ему не смотрит — он же, к её счастью, проявляет феноменальную чуткость и даёт время перевести дыхание. Для него это действительно важно, и он готов приложить любые усилия ради того, чтобы она не сменила своё решение. Сакура это осознаёт, и это помогает ей особо не убиваться, правда от тревоги до конца не избавляет. Придя на работу, до самого обеда она зачем-то носится по отделениям и к своему ужасу понимает, что всё прекрасно работает и без неё, и плевать она хотела, что шишо бы исправила: благодаря ей. От отчаяния Сакура даже хватается за вязание и в рекордные сроки мастерит крохотного лисëнка с девятью хвостами-пружинками — малышу он, наверное, не нужен, но нужен ей, чтобы отвлечься. Плюс, ей кажется, что это неплохая деталь на память. И она не ошибается: Мамору к концу обеда огорошивает её новостью, что лучшего подарка для перевода на второй этап не найти: там, в безкувезной жизни, ребёнку ещё учиться держать тепло, и игрушка из мягкой шерсти будет очень кстати. А ещё, впервые с их знакомства, он неловко запинается и спрашивает, не хочет ли она прогуляться после работы. Сакура на это предложение замирает, не донеся палочек до рта. С одной стороны, оно очень кстати, с другой… А нет никакой другой! Ничего странного, а тем более опасного в прогулке нет, поэтому она соглашается. — Если бы ты остался до конца недели, я бы сама пригласила тебя на прогулку. — Сакура шмыгает носом и отмечает, что кончик начинает замерзать. — Десятого же День Памяти. «И День рождения Наруто» — добавляет она про себя. — И в Конохе что, все гуляют? — удивляется Мамору. Сакура снова улыбается и качает головой. — Не совсем, это вроде как только наша маленькая традиция. И под «нашей», я имею в виду ирьенинов и медицинских работников. Далеко мы бы не ушли, конечно, обычно мы проводим обеденный перерыв с горячим чаем в парке. — У других шиноби… м-м, с другой специализацией, и традиции другие? — Ага, и от команды тоже зависит. Команда моей лучшей подруги, например, всегда ходит в ресторан Якинику, куда водил их сенсей. Смысл дня ведь в том, чтобы провести время в компании коллег и сокомандников, а еще в том, чтобы почтить память боевых товарищей, которых больше с нами нет. Мамору выглядит задумавшимся, и Сакура хмурится слегка, не понимая, что именно из её ответа могло его напрячь. — Прости, наверное… — бормочет он в итоге, чем озадачивает её ещё больше. — За что? — Ну… за то, что вам пришлось за нас умирать. Сакура тяжело вздыхает и запрокидывает голову на мгновение. Там, в октябрьском небе, свинцовые облака, прохлада всегда добавляет уму ясности. Асума-сенсей, отцы Ино и Шикамару и многие другие талантливые и смелые шиноби положили свою жизнь за то, чтобы другие были вольны сами выбирать свои судьбы. — Мы знаем, на что идём, ещё с начала обучения в Академии. Мы знаем, что и кого защищаем, это наш долг, наша Воля Огня. Мамору серьёзно кивает, кажется, действительно понимая её ответ, и ещё какое-то время они идут молча, оба погружённые в свои мысли. Она разглядывает отражения фонарей в лужах и думает, что ей повезло не потерять в той войне самых близких, а ещё немного о том, что ей будет не хватать Мамору в госпитале. Его свежего и непривычного взгляда на вещи и прямолинейности. У неё никогда не было друзей среди гражданских, а знакомство с ним как раз имело все шансы перерасти в добрую дружбу. Конечно, она подозревает, что это и так произойдёт, но скорее поздно, чем рано, когда она выйдет из декрета и вплотную займется отделением неонатологии. Говорить «до свидания» сейчас было немного грустно. — Тебе было страшно тогда? — неожиданно спрашивает он, и Сакура мерит его внимательным взглядом. — Зачем ты спрашиваешь что-то, ответ на что ты и сам знаешь? — Мне любопытно, — без обиняков признаëтся он, — с медицинской точки зрения, естественно. Никогда не работал под таким давлением. Было ли ей на самом деле страшно? После стольких лет некоторые моменты и сражения начинают походить на сон, несмотря на то, что она может пересказать события тех дней посекундно. Словно кто-то задокументировал их на плёнку и выпустил в эфир сотней красочных эпизодов. Она устремляет взгляд себе под ноги и поджимает губы. Очевидно, что тогда боялась она не за себя. — Если с медицинской, то лично мне, — тянет она, подбирая слова, — в обычной реанимации общая атмосфера кажется достаточно похожей. Говоря о давлении, ты, пожалуй, себя недооцениваешь. — Или ты мне всё-таки льстишь, — усмехается Мамору. Сакура фыркает и продолжает: — Сложность в том, что полевые условия далеки от комфортных и поток пациентов при этом колоссальный, но ты обычно не один. Хотя, в конце я осталась единственным ирьенином, да, но страшно за себя мне не было. Так что ответ на твой первый вопрос — нет. Не рядом с моей командой. — А в твоей команде было аж два будущих Хокаге… Сакура недовольно закатывает глаза, в его словах ей видится лёгкая насмешка, и ей это не очень нравится. — Дело не в титулах, — прохладно замечает она, их разговор встал немного не на ту колею, но сходить она не собиралась. — Прошлых или будущих. — А в чём? — его голос звучит примирительно, и она немного расслабляется. — В доверии. В командной работе. В преданности и во взаимной готовности пожертвовать собой ради товарища. Это, а не крутость титулов, делает команду — командой и убивает в тебе страх за себя. Любая передряга не страшна, когда рядом есть тот, на кого можно положиться. — И что, тебе вот прям так никогда не было страшно? — не отступает и недоверчиво посмеивается он. — То есть на слово ты мне за пределами госпиталя не веришь? — Сакура возвращает ему не менее насмешливую гримасу. — Хорошо, например, на первой серьёзной миссии, которая вообще оказалась не нашего ранга сложности, на нас напал один из мечников Тумана, а я тогда ещё только кунаем по дереву попадать научилась, но, клянусь тебе, мне не было страшно, потому что рядом был Какаши… — Ты была ребёнком, там критическое мышление ещё толком не работало, — подтрунивая, перебивает он, и Сакура возмущённо морщится. — Загибай пальцы. — Она набирает в лёгкие побольше воздуха: — Кошку бешеную ловили, в лаву я падала, шиноби Звука нападали… Да куча всего ещё! И ни разу мне не было страшно… — Потому что Какаши был рядом, — Мамору смеётся, но, поймав её строгий взгляд, поспешно поднимает ладони: — Ладно-ладно, мне просто не понять вашего командного духа. — В нём, кстати, есть и свои минусы. В определённые моменты я действительно боялась до истерической дрожи. — Она пожимает плечами. — За Какаши, Наруто… и за Саске-куна. Я всегда могла, да и сейчас могу на них положиться, и мне было жизненно важно, чтобы и они могли рассчитывать на меня. Ещё я боялась не справиться, провалить миссию или быть бесполезной… — Разве благодаря этому ты не стала той, кем ты являешься сегодня? И это на самом деле здорово — такая связь, я даже немного завидую, — очень искренне, как ей кажется, отвечает он, притормаживая у забегаловки с такояки. — У меня есть своя команда врачей, с которыми мы работаем, но это другое. Коллеги — не семья. Есть Сакура не хочет, но его это, разумеется, не волнует: он заказывает две порции, рассчитывается и протягивает ей плоскую картонную коробочку с видом, не терпящим возражений, и со словами: — Я всё равно не верю, что ты никогда не боялась за свою жизнь. — Ладно, порадую тебя, — она заговорщицки понижает голос, и они останавливаются у первой попавшейся свободной лавки. — Да ну, вот так честь, — ехидничает он и как фокусник выуживает из внутреннего кармана сложенную газету — древесина, по его авторитетному мнению, слишком холодная и сырая. — Когда я сражалась против Сасори, мне было очень страшно, — признаётся она честно, покорно усевшись. — Я так понимаю, что Какаши рядом не было, — в тон ей отвечает Мамору, за что сразу же получает тычок в плечо. — Только не говори, что никогда не была в него влюблена… И Сакура не говорит, потому что те три дня подросткового гормонального бунта списывать со счетов нельзя. Но, к её счастью, на этот раз Мамору принимает молчание за немое возмущение и спешит оправдаться: — Я пока тут был, понял, что Каге у вас — как у нас киноактёры. Молодые медсёстры все поголовно вздыхают по Седьмому, те, кто постарше, — по Шестому, лавочник у моего дома при любом удобном случае восторженно вспоминает всех от Первого до Пятой… — Ты сейчас сам упомянул о Шестом несколько раз за один короткий разговор, — она невозмутимо улыбается, чтобы и дальше себя ничем не выдать, и дует пару раз на первый такояки, — неужели тоже поддался этим чарам? — Даже не знаю, — хохочет мужчина, — мой интерес зависит от того, что у него под маской. — Другая маска, — Сакура прыскает, вспоминая их ребячество в те времена, когда всё было легко и понятно. — Тогда я пас, — он отмахивается, — лучше попаду под чары Цунаде-сама. — Главное — под горячую руку ей не попадать, — хмыкает Сакура, и разговор переходит на менее тяжёлые и серьёзные темы. И подальше от темы её возможных неуместных чувств, от которой недалеко и до обмусоливания её изменившихся отношений с Какаши или его новой роли в её жизни. Они доедают за болтовнёй о жизни в Конохе и многочисленными рабочими сплетнями, не забыв помянуть не таким уж и незлым словом снова объявившегося отца малыша из их реанимации. Когда совсем вечереет, Мамору предлагает провести её до дома, Сакура, естественно, не видит в этом особого смысла (в Конохе она в полной безопасности), но возвращаются они всё равно вместе. — Мы ещё увидимся завтра, но хочу поблагодарить тебя сейчас, — он поворачивается к ней, когда до её квартиры остаётся с десяток шагов по неожиданно безлюдной улице. — Спасибо за всё. И жду тебя в моём отделении, обещаю быть не менее гостеприимным. — Я не собираюсь сбегать из декрета, — усмехается Сакура, ласково накрывая живот рукой, — так что скорой встречи не обещаю. — Другого я и не ожидал, — по-доброму щурится Мамору. — Хорошенько заботься о себе и, если тебе нужна будет помощь или консультация, даже личная — обращайся не думая. — Да, спасибо, я… — Сакура-сан! Сакура вздрагивает от неожиданности. Из тёмного узкого прохода между домами показывается мужская фигура. Всего на долю секунды ей на ум приходит Ли, потому что обычно это он к ней так обращается, но голос точно не его. — Сегодня у нас прямо корпоратив, — неловко шутит Мамору, и одновременно с этим ей тоже удаётся разглядеть… его. — Коун-сан? — она недоумённо вздёргивает бровь. — Чем обязана? — Вас не было дома… Дома? Откуда ему вообще знать, где она живёт? Вряд ли бы она не заметила слежку, хотя чего уж греха таить — беременность сделала её довольно-таки рассеянной… Вот только если она всё же прошляпила, то Какаши во время своих «дежурств» заметил бы наверняка. Должно быть, он разузнал в госпитале. В конце концов её домашний адрес не такой уж и секрет, однако менее не по себе от этого ей не становится. Выглядит он даже для себя самого странно: в жёлтом свете фонаря тени на его лице кажутся глубже, непропорционально растягивая черты. Но больше всего Сакуре не нравится его липкий взгляд. Она чувствует его кожей, и её профессиональная интуиция вопит, предупреждая о дурном. Коун мнëт в руках обёртку усталого букета и лихорадочно бегает глазами: её лицо, живот, Мамору, снова живот, снова Мамору… Последний, в отличие от неё, возникшего напряжения, кажется, не чувствует и всё ещё дружелюбно улыбается: — Тоже решили прогуляться, Коун-сан? — нарушая тишину, спрашивает Мамору и делает шаг вперёд. — Не хотите сходить со мной в бар? Сакура-сан — плохая компания для того, чтобы напиться на прощание. Сакура хмурится, потому что сразу почти на автомате замечает, что Мамору плавно переносит вес на одну из ног, прикрывая её собой — не явно, всего на полплеча. Значит, всё-таки почувствовал. И только этого ей не хватало. — Что думаете? — Я хотел поговорить с Сакурой-сан, — сквозь зубы цедит Коун и тоже шагает навстречу. — Наедине. С людьми не в себе лучше не спорить, не провоцировать их, а ещё лучше — попробовать их отвлечь, что и попытался сделать её коллега, но Сакура неожиданно сомневается. Может, это что-то срочное, и он по делу? А она тут напридумывала себе триллер… — По рабочим вопросам мы можем поговорить завтра… — спокойно предлагает она. — Это личное! — Выкрикивает он, взмахивая рукой так, что лепестки измученных цветов разлетаются во все стороны. Нет, не показалось. — Коун-сан, не забывайте о субординации, — Мамору пытается ещё раз податься вперёд, но Сакура безапелляционно кладёт ему ладонь на плечо, останавливая. — Заткнись! Теперь, значит, этот, да? — ядовито шипит он, тыча пальцем на её руку. — А я, как идиот, шёл сюда, чтобы сказать, как люблю тебя! — Вам стоит успокоиться, — чеканит Мамору. — Я более чем спокоен! Сакура не двигается и всё ещё не позволяет сдвинуться Мамору. Она даже не моргает: пристально следит за этим, как он сам выразился, идиотом. Безусловно, потенциально опасным идиотом, потому что шиноби вне зависимости от специализации в первую очередь были оружием. Поэтому она не сводит с него глаз, сразу подмечая про себя сотню деталей от положения его рук и ног до капелек пота на висках и над верхней губой. Под аналогично пристальным взглядом этого, очевидно, больного человека Сакура чувствует, как ледяные мурашки ползут по её спине. Онемевшие кончики пальцев и колотящееся сердце Сакура чувствует тоже. Ей нереально хочется обнять живот, спрятать его. Защитить любой ценой. Но она всё ещё не шевелится. Свои силы, даже без чакры, она оценивает здраво, а вот Мамору… Он гражданский. Он априори слабее даже самого бесталанного генина. Наверняка он вообще последний раз дрался ещё мальчишкой, так что он пострадает в первую очередь. А если и нет, то пострадать может она сама, ведь он точно будет мешаться. Он уже начал: прикрыл её (читай: ограничил в свободе движений и атак) и провоцирует Коуна. — Мной, значит, брезгуешь, — после натягивающей нервы минуты будто выплёвывает он и наконец-то бросает букет на асфальт. — Накрасилась, принарядилась… Только вот зря, этот тоже уедет. Я! Я — единственный, кто был готов принять тебя даже с твоим, — Коун запинается и, делая неопределённый жест, презрительно морщится. — Шестому ты не нужна, для Казекаге, наверное… Да чего «наверное»? Ты стара. А этот вообще… Он хотя бы удовлетворить тебя смог? Или выдохся? — Чтобы разбить тебе рожу, силы у меня остались, — Мамору неожиданно ухмыляется, чем отдалённо напоминает ей Саске, и это заставляет её напрячься ещё больше: совершенно не ясно, что он попробует выкинуть в следующую секунду. — Давай! — скалится Коун, и его ладонь вспыхивает свечением чакры. Шаннаро. В этот момент Сакура клянётся, что заставит побывать у психиатра, а лучше вообще у Морино всех коллег. Так, для профилактики. Они что, рехнулись? Но испытать праведный гнев она успеет всегда, а сейчас в первую очередь надо понять, как разрулить ситуацию без нанесения вреда ребёнку. Права на ошибку у неё нет. Вырубить бы их обоих… Хотя проще, наверное, будет опрокинуть Мамору и прямым ударом ногой в челюсть обезвредить Коуна. Так максимально сохранится дистанция между ними. Сакура ещё раз оценивает его стойку и прикидывает ещё пару вариантов того, как и куда можно бить, и как, если что, увернуться от ответных ударов. Чёрт возьми, будь у неё хоть капля лишней чакры, этот разговор был бы совсем иным… — Уходи, я справлюсь, — она решает вначале просто попросить, моля про себя о том, чтобы он просто послушался и не испортил самый безопасный из просчитанных вариантов. — И оставить тебя с этим психом? — Сакура не успевает ответить: Коун срывается с места и в пару прыжков оказывается почти вплотную; Мамору, к её несчастью, тоже успевает среагировать: тут же подаётся вперёд, закрывая её собой окончательно. Выверенным движением она делает подсечку и валит Мамору на землю (благо вырваться из её хватки он так и не смог), а сама отпрыгивает в сторону, игнорируя протест ноющей поясницы. Позже Мамору её ещё поблагодрит — ушиб на бедре всяко лучше, чем когда лезвие чакры пробивает тебя насквозь, а единственный ирьенин в шаговой доступности не может использовать чакру. Но больше Сакура ничего сделать не успевает: хрустят кости (она задней мыслью отмечает, что локтевая и лучевая), и вечерний воздух сотрясается от вопля. — Прости, я немного задержался, сама знаешь, как легко заблудиться на дороге жизни. — Какаши буднично улыбается одними глазами, и она облегченно вздыхает под скулёж Коуна. У безумца вдобавок вывихнуто плечо и из носа натекает на землю лужица крови, но Какаши это не волнует, и он невозмутимо продолжает вжимать его лицом в землю. — Ага... так, прости, Мамору, ты в порядке? — Тот ошарашено смотрит на неё снизу вверх и кивает, Сакура подаёт ему руку, помогая подняться и вдыхает ещё раз, только теперь до конца осознав, насколько были напряжены все мышцы в её теле. Волна адреналина отходит, и поясница ноет с новой силой, но вместо того, чтобы потянуться, Сакура снова переводит взгляд на Какаши. Тот просто излучает фальшивое дружелюбие, но её морщинками в уголках глаз не обмануть. Если она его знает хоть немного, то можно не сомневаться, что он вне себя от ярости. Она замечает, как усиливается давление его колена между лопаток Коуна. Привкус озона чувствуется даже на языке. Злость поднимается и в ней, хотя шок не даёт её почувствовать в полной мере. — Вот что бывает, когда ты опаздываешь, — Сакура отшучивается, давая понять, что с ребёнком и с ней всё в порядке. — Я исправлюсь. Не сваришь мне кофе? Подобные ситуации в моём преклонном возрасте… — Конечно, — сейчас она и не думает пререкаться и, махнув Мамору на прощание, разворачивается к дому. За спиной слышится ещё один сдавленный крик.