37 недель

Крыши… когда она по ним бегала в последний раз? Кажется, что целую вечность назад. Кажется ещё дольше вечности. А ещё кажется, что это всё равно намного меньше того времени, что она просидела на полу своей кухни. Разбитая, как чашка, чьи осколки впились ей в колени, оставляя глубокие порезы. Преданная человеком, кому она верила почти так же, как самой себе. Бессмысленно обводившая пустым взглядом очертания лужи чая снова и снова. Снова и снова проигрывая чёртов разговор в своей гудящей голове. До единого слова, до малейшего изменения в мимике, до самого незначительного жеста. Как он мог? Как он посмел решать судьбу их ребёнка за её спиной? Как? Почему захотел забрать его? «Так будет лучше…» Чёрта с два так будет лучше! Чёрта с два она отдаст сына! И чёрта с два он забудет то, что она сейчас скажет ему! Он пожалеет, что посмел даже подумать об этом! Но страх, этот липкий, душащий ужас, уже вырвался из границ её подсознания и жёг грудную клетку хуже всех остальных чувств. Что если они смогут отобрать ребёнка? Отсудить, заставить её. Что если её, как мать-одиночку никто даже не станет слушать? Доводы Настуми отравляли не хуже ядов из её хвалёных лабораторий. Она права. Она была права в каждом своём поганом слове. Кто такая Сакура, а кто такой Какаши? Кому поверят, к чьим словам прислушаются? Что если она была слишком беспечна в своих расчётах и не справится с малышом в одиночку? Что если?.. Сакура перепрыгивает на очередное шиферное покрытие слишком близко к краю. Почти соскальзывает, но всё же умудряется сделать шаг вперёд и не упасть. Чакра в теле будто взбесилась. Бурлит и закручивается, особенно в животе. Не больно, но неприятно. Она останавливается, через силу делает глубокий вдох, прикрывая глаза. Нельзя. Нельзя так сильно волноваться, это очень плохо может закончиться. Это вредно для ребёнка. Она никому ничего не докажет, если будет вести себя так опрометчиво. «Выдох, Харуно. Ещё. Ещё. Вот так. Тише, не спеши. А теперь медленно воздух в лёгкие, чакру вверх, в голову. Потом через шею в стороны, до кончиков пальцев. Обратно, ниже через солнечное сплетение к лонному сочленению, по ногам до ступней. Вот так,» — она направляет поток, заставляя его течь туго и размеренно. Как и должно быть, как на медитации. Снова набирая скорость, она понимает, что ей чуть лучше. Помогло. Даже чуть прояснило мысли. Скинув ступор, она выскочила из квартиры, как ошпаренная, едва отряхнув осколки с щиплющей кожи и натянув майку и шорты. Залечивать не стала. Ей нужно было увидеть его, как можно скорее. Заглянуть в его бессовестные глаза. Убедиться, что это не чёртов ночной кошмар. Если потребуется, она выбьет из него все ответы вместе с дурью. А на Натсуми ей было плевать, она ей никто, как бы правильны ни были её размышления вслух. Она всего лишь гонец с плохими вестями. Она не стояла за её спиной с двенадцати лет. Она не подставляла ей своё чёртово плечо. Она не закрывала её собой во время сражений. Так почему?! Почему он? Дверь его дома возникает перед её лицом почти неожиданно. Слишком быстро. Она тупо смотрит на неё, и злые слёзы встают комом в горле. Но глаза сухие. Она вообще не плакала. Она не станет тешить их. Они не узнают, что таким заявлением им почти удалось надломить её. Однако она покажет им, насколько они заблуждаются в своих надеждах. Она никогда не сдавалась и никогда не сдастся. С боем или без. Стук костяшками, не кулаком. Сакура умеет брать себя в руки. Наверное. Потому что когда он открывает, и она видит его улыбку, у её ярости открывается второе дыхание. Она хочет навсегда стереть её с его лица. — Сакура? «Ты ещё и смеешь мне улыбаться, ублюдок, » — весь заготовленный минутами ранее спокойный разговор выветривается в долю секунды. — Какаши, — шипит она, хватая его за грудки и впечатывая с разворота спиной в стену около входа, — ты… — Что?.. Сакура, что случилось? — его зрачки резко сужаются, и он хмурится, не делая попытки освободиться. Весь его вид выражает крайнюю степень растерянности, но Харуно не собирается обманываться. Довольно! Довольно лжи, которую он сладкой патокой лил в её уши. Волнуется? Переживает? Так вот, что всё это значило на самом деле! Она была просто нужна, как сосуд для наследничка! Может и образец спермы был подставой? Забавным спектаклем для такой наивной идиотки, как она! — Что случилось?! — из её горла вырывается рык. — Я тебе сейчас очень доходчиво объясню, что случилось! Так доходчиво, что ты потом костей не соберёшь после моих объяснений! Не прикидывайся дурачком! Я всё знаю: твоя девушка потрудилась мне рассказать перед своим отъездом! — Сакура, о чём ты… «Не ожидал, что я так быстро узнаю, да? Что твоя ненаглядная проболтается?» — Сакура с мазохистким удовольствием наблюдает, как в его глазах заплескалось даже не удивление — чистый шок. — А ты почему вместе с ней не пришёл? Когда ты планировал мне сообщить о моей роли во всём этом, а? Сразу после родов, или подождал бы с месяцок, чтобы я успела грудью покормить? — Так. Хватит, — он резко хватает её за запястья, пытаясь оторвать от себя, но она только сильнее сжимает его водолазку. — Успокойся немедленно. И объяс… — Успокоиться? — у неё вырывается неуместный смешок, и она вдавливает его в стену уже всем своим весом. — Да как ты смеешь?.. Он выше её больше, чем на голову. Он опытнее её, сильнее в ниндзюцу и гендзюцу. Но она уверенна — ничто и никто сейчас не поможет ему освободится. — Вы меня за дуру держите, да? Вы думали, что я когда-либо в здравом уме соглашусь стать для вас суррогатной матерью? Отдать своего сына?! Как ты мог? Как ты мог, чёрт тебя дери?! Я доверяла те!.. — она срывается на крик, но ей приходится оборваться на полуслове, потому что в следующий момент уже она оказывается припечатанной к стене грудью, с заломленными за спиной руками. — Ты!.. Отпусти меня немедленно! Ты!.. Ты предатель, Какаши! Она физически не может увидеть то, какой гримасой исказилось его лицо. Но её это и не волнует! — Сакура, послушай, — спокойно раздаётся над её ухом, — успокойся, клянусь тебе, я понятия не имею, о чём ты говоришь. Она сперва отчаянно пытается вырваться, но после заторможенно, как из-под тысячи льё воды начинает переваривать сказанное: «Нет?.. Клянется?». Проходит минута или две в такой позе, он больше ничего не говорит, и холод бетона начинает понемного остужать кипящую у неё внутри истерику. Капля крови щекочет голень, скатываясь по ней, чтобы впитаться и испачкать ремешок сандали. А ещё… она чувствует стук его сердца, такой отличающийся от её собственного… В голове будто что-то щёлкает. Она делает судорожный вдох, насколько ей это позволяет расстояние между ним и стеной. Он не врёт. — Н-нет? — наконец-то выдавливает она хрипло. Боги, он не предавал её?! — Ками, нет. Клянусь, я впервые слышу о подобном, — повторяет он уверенно. — На счёт три я отпускаю тебя, и ты рассказываешь мне спокойно, что произошло. Кивни, когда будешь готова. Сакура слабо кивает. — Раз. Он чуть отстраняется, теперь ей удаётся сделать глубокий вздох: «Успокойся.». — Два. «А если он лжёт? Шиноби его уровня не составляет никакого труда замедлить свой пульс,» — с этими мыслями её вновь пробивает крупная дрожь. — Поверь мне, Сакура, — он всё ещё читает её, как открытую книгу, — и… три. Какаши отпускает её и шагает назад. Она остаётся стоять на месте, уперевшись лбом в стену: «Успокойся, ну же…». Она не может найти в себе силы повернуться, поэтому начинает медленно говорить, как они и договаривались: — Я… это… Натсуми-сан зашла ко мне пару часов назад. Я была дома… Она сделала подарок. Мы сели пить чай… Она начала объяснять мне, как воспитывают детей в кланах, — Сакура старается закончить это чётче и быстрее, как отчёт для командира, но не сдерживает всхлип, и сразу же ненавидит себя за это. «Шаннаро, ну перестань!..» — Она… она сказала, что для всех будет лучше, если я отдам ребёнка вам, потому что у тебя есть на него время… — Сакура не хочет продолжать. Вдаваться во все подробности. Почему-то теперь это вроде как ябедничество. А ещё слабость наваливается от воспоминаний о более болезненной правде. Мать-одиночка, не способная поставить собственного малыша выше работы… Она сутулится и стискивает зубы от горечи. Какаши молчит. «Шаннаро, наверное думает о том, насколько я жалкая, прибежала сюда, чтобы нажаловаться о том, что сказала его девушка. Я должно быть выгляжу совсем сумасшедшей, идиоткой, не способной разобраться с конфликтом в одиночку… Но ведь мне показалось, что он!.. Я не могла! Не могла не убедиться!..» — тремор усиливается, и ей приходится обхватить себя руками, чтобы кое-как унять его. Похоже она дошла до своего предела. За спиной происходит какое-то движение, но у неё не хватает смелости посмотреть. — Она действительно так сказала? — шепчет он в тяжёлый застывший воздух в прихожей. Сакура вздрагивает от какой-то незнакомой нотки в его баритоне и не отвечает. Он снова замолкает. И это невыносимо. Ведь теперь между ними пропасть недоверия. Впервые за всю жизнь… И она понимает, что она сама в этом виновата. Она поддалась порыву, гормонам, чёрт знает чему, вместо того, чтобы обсудить всё спокойно с самого начала. Чёрт. Чем больше она об этом думает, тем навязчивее позорное желание сбежать. Но внезапно случается то, что превращает её мозги в кашу: Какаши осторожно кладёт ладони на её плечи и, легко, как тряпичную куклу, развернув к себе, обнимает её так крепко, что у неё перехватывает дыхание. Его водолазка пахнет стиральным порошком, её шампунем и мокрой собакой. Та слабость, которую она испытывала ранее — ничто по сравнению с тем, что она ощущает сейчас: облегчение, стыд, смущение, страх, злость на весь мир, но в первую очередь на саму себя… Этим объятием он будто сорвал предохранитель с её нервов. У неё подгибаются ноги, но он лишь прижимает её к себе. Она всхлипывает. Раз. Второй. И сама не понимая почему, начинает плакать. — Прости меня. Прости, пожалуйста, Сакура… — Я… я… З-за что? — икает она, не отрывая опухающего лица от его груди. — За всё, — болезненно вздыхает он, — за то, что давил на тебя. За то, что ошибся в том, как вести себя настолько, что ты подумала, будто я хочу отобрать нашего сына. За то, что тебе пришлось выслушивать всё это. За то, что я не поговорил с ней раньше… И от его слов она зарыдала ещё сильнее, ведь от них почему-то стало ещё больнее, она почти физически почувствовала отвращение к себе: «Не надо, я не заслуживаю такого, после того, как повела себя. Не надо…». — Я беру всю ответственность за случившееся на себя. — Не надо… Какаши, я не должна была… — Ты испугалась и защищала ребёнка. Это нормально. — Но ты… как я могла только подумать, что ты?.. — Тише, — он успокаивающе поглаживает её спину между лопатками, — ты ни в чём не виновата. Всё будет хорошо… Вместо «прости меня» она несмело обнимает его в ответ, в надежде, что он поймёт. И он понимает. — Поверь, я бы умер, но никогда не предал бы тебя, — Какаши бормочет слишком тихо, но ей удаётся расслышать. Кто-то в один прыжок оказывается перед оставшейся в открытой настежь входной дверью. — Лобастая, мать твою, если ты жива-здорова, я тебя сама покалечу! Почему я тебя должна искать по всей деревне?! Ты хоть понимаешь, как сильно ты меня напугала? Квартира незаперта, на кухне кро-о… о-ой!.. Они не успевают отскочить друг от друга до того, как Яманака врывается в дом. «Ой» — слишком мягкое восклицание.