Брызги безумия

Константин нервно втягивал в истерзанные лёгкие дым небрежно зажатой между пальцами сигареты, облокачиваясь на покрытые облупившейся краской перила областной психиатрической клиники. Невзрачное серое здание громадой возвышалось за его спиной, белыми, словно слепыми, глазами окон уставясь в шумящий зеленью бор. Ветер разрывал нежную вуаль дыма и швырял её обрывки в воздух. Из-за непрозрачных чёрных очков Константин видел наползающую грозовую тучу свинцовым покрывалом небес, вскипающим белой пеной по краям. В воздухе пахло бурей. Второй раз за месяц он не сумел сдержаться и приехал сюда. Клиника влекла к себе Константина, как огонёк лампы влечёт во мгле маленького доверчивого мотылька, лишь чтобы обжечь нежные крылья и обречь на скорую бессмысленную гибель; но он, в сотый раз обжигаясь, вновь поднимался и стремился опять вкусить по прихоти судьбы его одного не калечащий яд. Что толкало молодого человека на это – мелочное наслаждение мазохиста, желание помочь или тщеславная мечта побороть все людские страхи – он и сам не сказал бы точно. Это было непонятно и профессорам клиники, однако они не препятствовали ему в вылазках в мир ужаса и скорби – как-никак, хвалёная демократия Соединённых Штатов. А он не искал для себя никакой выгоды или славы, и многие воспринимали тридцатилетнего очкарика как обычного чудака, любящего поговорить с психами. И такие ведь встречаются. Стряхнув пепел сигареты на крыльцо дома скорби и проигнорировав неодобрительный взгляд охранника, Константин ступил под мрачные своды клиники. Его уже знали здесь и заранее хмурили брови, издали завидев фигуру человека со спрятанными в карманах джинсов кистями рук и слегка пружинистой походкой, но выписанный в незапамятные времена зеленоватый пропуск в его руках открывал любые, даже самые неприступные, двери палат. Механически перемахнув целых три пролёта крутой лестницы с парой заболтавшихся сестёр милосердия на площадке второго этажа, он оказался на третьем, в кабинете профессора Уильяма Клента, зрелого мужчины лет на двадцать старше его самого, с куцей бородкой и умудрёнными глазами доктора наук. Удивительный человек был Клент: он единственный в клинике не мечтал поскорее избавиться от назойливого парня в вечных тёмных очках. Тот явно забавлял его. - А вот и Вы, Константин, - начал Клент без церемоний, как только дверь в его кабинет (как водится, без стука) распахнулась настежь. – Давненько не заходили – я уж заскучал. - Пытался держаться, – недружелюбно проскрипел вошедший, захлопывая дверь и расстёгивая воротник куртки. - Трудновато, верно? Хорошо, не сверлите меня взглядом. Тут как раз свеженького подвезли, около суток назад. Шизофрения, я полагаю. Между доктором и пришедшим плюхнулась на стол толстая, туго набитая синяя папка с малопонятным номером на корешке. Открыв её, Константин обнаружил очередной бланк какого-то больного с основной информацией о новоприбывшем. Глаза молодого человека нетерпеливо запрыгали по строчкам. - Вчера с постели взяли, - сообщил Клент уже не слушающему его Константину, растягивая губы в мерзкой ухмылке, - порывался стать на колени перед санитарами, кричал что-то про Афганистан и бомбёжки. Дочь - по её вызову и привезли старика, кстати - утверждает, что ночью Джордан Смит кидался кухонными ножами в мебель и кого-то умолял простить его… - Тридцатая палата? – перебил его речь Константин, захлопнув папку. Клент кивнул. *** «Свеженьким» оказался пожилой мужчина с тёмными ещё усами и немного резкими движениями. От природы открытое и добродушное лицо этого человека производило на собеседника приятное впечатление, глаза выдавали опытность и недюжинный ум. Такой человек легко представлялся в окружении озорных болтающих без умолку внучат, облепивших деда и наперебой просящих кто выточить кораблик, а кто – рассказать сказку. Правда, сейчас он не сумел бы и такой малости: мужчина невидящим взором буравил лампу ночника и бормотал что-то себе под нос, явно крепко задумавшись и оттого не услышав стука закрывшейся двери. Константин окликнул лежащего, и только тогда тот обернулся. - Скажите, Вы доктор? – с надеждой спросил больной, слегка приподнимая голову от подушки. Только отчаявшийся человек сумел бы принять за доктора того, кто сейчас стоял у кровати: молодой человек в кедах и джинсах походил на сотрудника медицинской службы, как современный тинэйджер на рыцаря Круглого стола, и это чудовищное несоответствие усугублялось оставленными Константином тёмными очками, невольно подчеркивавшими резкость его черт и бледность незагорелой кожи. - Ну… можно сказать и так. - Помогите, прошу Вас, кто бы Вы ни были! – Больной болезненно скривился. – Она никак не отходит от меня, уже четыре дня не отстаёт ни на шаг, следует по пятам… Её нельзя убить, я пробовал, и убежать нельзя. Бедная женщина… - Стойте, какая женщина? Кто она? – Загадочный визитер сел в ногах у деда, заламывающего в тоске узловатые руки. - Не волнуйтесь. Кто Вас преследует? - Женщина, красавица в парандже. Платье цветастое, глаза такие… большие, и руки в крови. Я их окрасил… - Больше ничего понять из путаного рассказа безумца было нельзя, и Константин теперь вглядывался в манеру больного говорить. Мужчина с трудом держался относительно спокойного тона, постоянно косил глазами на угол и бессознательно теребил грубыми пальцами покрывало постели. Больше тянуть не было смысла. Константин медленно снял очки, и его пронзительный взгляд серых глаз прорвался в душу лежащего на постели человека… *** Ослепительная вспышка ударила его по глазам. Так случалось всегда, стоило Константину снять очки в присутствии сумасшедшего. Теперь он окунулся в иной мир – мир безумца, видя его, чувствуя, осязая, осознавая как реальный и в то же время будто наблюдая свысока все, что мучило больного. Чужие эмоции и воспоминания захлестнули волной его разум, и в бешеном калейдоскопе лиц и звуков он скоро почти совсем перестал различать меж ними то, что принадлежало щуплому молодому человеку в тёмных очках. Он тут же увидел её. Черноглазая красавица, уроженка гористых краёв Бадахшана, смотрела на него прямо в упор из-за паранджи, мягко скрывавшей от дерзких чужих глаз её черты. Одежды женщины, скроенные из домотканой ткани с беснующимися традиционными афганскими узорами всевозможных расцветок, очерчивали её небольшую фигурку. Руки и плащ женщины действительно были окрашены свежей багряной кровью, и Константин откуда-то знал, что это кровь её зарезанного солдатами сына, тело которого кочевница баюкала, отчаянно прижав к цветастой груди, пока глаза мальчика не остекленели, а последний вздох его не унёс жаркий ветер. Донеслось до рассудка Константина и имя ребёнка. «Карзай…» Женщина не приближалась и не уходила. Она замерла, подобно античной статуе, в углу комнаты старого вояки, с неугасимой ненавистью глядя на него, и с каждой секундой её молчание становилось всё мучительнее. Константин с ужасом вспоминал (или же это вспоминал мистер Смит?), как он расстреливал и резал орущих что-то на чужом языке смуглых солдат, как их кровь хлестала на песок и на сухие былинки под его грубыми сапогами… И как после кровавой резни весь полк пил и веселился на развалинах разрушенных деревень. Ничего не боялся ещё молодой тогда Джордан Смит, патриот-американец, за честь любимых Штатов готовый пойти в огонь и в воду. И вот угораздило же его, героя США в Афганской войне, через столько лет увидеть на улице весёлую азиатку, идущую из университета, и вспомнить горящие болью, отвращением и жаждой мести глаза женщины, через труп которой он без раздумий переступил в далёком восемьдесят первом… Куда бы ни шёл ветеран, что бы ни делал, призрак убитой теперь не покидал его, заставляя сердце сжиматься тугим клубком липкого страха и горького, слишком поздно проснувшегося раскаяния. Не уйти теперь, не сбежать от этих глаз, не спрятаться от молчаливой кочевницы, не уничтожить беспокойный образ. Только уйти следом за ней, в мир теней. Умереть самому. Константин не был виден старику, нервно косящемуся на агрессивно настроенного фантома, а потому решился на нестандартный и почти наивный шаг. Подобравшись почти к самому уху Джордана Смита, он наклонился к нему и, пытаясь придать своему голосу хоть мимолетно женские нотки, тихо сказал: - Ты прощён, солдат. Мужчина даже не понял, что дитя Афганистана ничего не говорило – видимо, его сбила с толку разноцветная паранджа на лице пришелицы – и теперь во все глаза умоляюще смотрел на «впервые заговорившую» с ним женщину. Фигура не двигалась. - Ты уже немолод, - продолжал Константин, - я не приду к тебе, и сыны гор не побеспокоят тебя. Живи с миром, Джордан Смит. Мужчина напрягся, но ничего жуткого ему больше не предстояло. Константин встал и медленно закрыл ладонями болезненно горящие глаза старика, и эффект не заставил себя ждать - мужчина помимо воли зевнул, и натерпевшийся вояка спокойно отправился в царство Морфея, не веря своему счастью. Джордан Смит спал, а Константин, завершив своё дело, наконец позволил себе выйти из чужого сознания. Женщина в парандже растаяла. *** - Ну, как успехи? – Клент оживлённо встретил слегка дрожащего от недавно перенесённого утомления молодого человека. «Прогулки» по чужому мозгу всегда дорого ему обходились. – Чаю, кофе? - Чай, крепкий. – Константин упал на заранее поставленный медсестрой стул и поправил на переносице снова надетые очки. – Он будет здоров уже через полторы недели. - Каким же образом? - Сейчас ему нужны какие-нибудь сильные лекарства против галлюцинаций. И покой. Со временем, видя, что никто не приходит к нему, старик Джордан поверит, что этого больше никогда не случится. Память вновь затянется дымкой, как у всех людей – одним словом, вера подавит воспоминания. Да, и займите его делом. Пусть хоть скворечники строит, что ли – всё равно отвлечение. Профессор даже откинулся на спинку кресла от восторга. - И что, так просто? - Ничего сложного и не было, - ответил уже немного оправившийся Константин, закуривая прямо в кабинете профессора и стряхивая пепел в чайное блюдечко. За окном оглушительно грохнуло, и ползущая по небу свинцовая туча наконец разразилась проливным дождём, затараторившим по крыше и стёклам дома скорби. Струя свежего воздуха, ворвавшись в кабинет через приоткрытое окно, зашевелила лежащими на столе Клента бумагами, ещё не порываясь унести их, немного отнесла в сторону тюлевую штору и начисто слизнула дым сигареты Константина. – Человек даже проще, чем сам думает – нужно лишь правильно смотреть…