На грани

Лэндон переходит границу Нового Орлеана пешком, потому что автобус ломается посреди дороги, а на улице кромешная тьма и полное отсутствие людей и машин вдоль протяжённой трассы. Лэндон уже даже не злится и не обижается на вселенную, которая в очередной раз поворачивается к нему неправильным местом, ведь за последние несколько лет (длинною в жизнь, вообще-то, но Кирби не нуждается в уточнениях) везение ему перепадет дьявольски редко, а к постоянным пинкам со стороны судьбы привыкаешь, как бы жалко это не звучало. Лэндон остаётся абсолютно незамеченным, потому что он, откровенно говоря, никто, до него никому нет дела; просто бездомный парень, спустивший всё до последней копейки на бесполезные поиски (он отдал последнюю двадцатку за билет Лафайетт-Новый Орлеан, и к слову не жалеет) и бесцельно бредущий под тёмно-синим небом, освещённым одной только полярной звездой, которая будто рассеивает своими лучами тьму, отражаясь ворохом абсолютно идентичных, но уменьшенных собственных копий. Звёздный небосвод для Лэндона единственное развлечение, не так уж и плохо для уличного бродяги, что неприкаянно блуждает по миру уже, кажется, целую вечность. Кирби даже не радуется, когда видит в отдалении мерзко-жёлтый фонарный свет, что разрезает дорогу будто на две части, потому что за одним фонарём ровным рядом следуют ещё, а это означает лишь одно — он выходит к городу. Настоящему, бурлящему активной ночной жизнью за стальными дверями клубов, а не формально очерченной городской линии на карте. В груди совершенно ничего, нет былой надежды, что робко поднимала свою голову каждый раз, когда Лэндон прибывал в очередной город или находил новую зацепку, нет ощущения свободы, которое мелькало всегда, стоило парню подставить смоляные волосы под обволакивающий, чуть прохладный ветерок, что всегда так приятно струился между растопыренными пальцами, проникая своей беспечностью под кожу и расслабляя уставшего Лэндона. Нет вообще ничего, будто он какой-то бездушный робот. И Лэндон бы соврал, если бы сказал, что его это не пугает. Лэндон в ужасе. Потому что кроме зияющей рваными краями наружу чёрной дыры в груди не осталось, кажется, ничего. /// Простая кофейня, что сияет абсолютно обычной вывеской, не выглядит как-то сильно примечательно, потому Кирби и забредает туда, спустя почти сутки в Новом Орлеане. Он вымотан поисками неизвестно чего, неизвестно каким образом, до такой степени, что просто хочет завалиться на ближайшую лавочку и забыться крепким сном, но ещё слишком людно, а на улице слишком много полицейских — поспать ему никто не даст, а потому он решает зайти в первое же место, где будут сидения и хоть что-то, похожее на обогреватель и попытаться расслабиться и отдохнуть хоть немного. У него, разумеется, не получается. Как только он открывает дверь, что чертовски ожидаемо и даже клишировано звенит висящими наверху колокольчиками, какой-то чересчур неуклюжий (даже по меркам Лэндона) официант проливает на сидящую за столом девушку горячий напиток, что Кирби идентифицирует, как американо. И он уже собирается закрыть дверь с другой стороны и убраться куда подальше, потому что скандалы явно не то, что ему сейчас нужно, но просто не успевает, ведь все дальнейшие события происходят буквально за считанные секунды. Парень успевает увидеть, как на лице русоволосой (учитывая пролитый американо, определить трудно) девушки проскальзывает сначала шокированное удивление, затем мимолётная обида, а после — неподдельная ярость, что искажает её лицо, проявляя мимические морщины, которые смотрятся на ещё совсем юном лице чересчур инородно; но когда Лэндон думает об этом, он ещё не подозревает, что слово «искажает» подобрано просто идеально. Симпатичное лицо разрезают чернильно-синие вены, проступающие под тонкой-тонкой кожей, что пониже глаз. Бедолага-официант пронзительно вскрикивает, когда его за доли секунды припечатывают к ближайшей стене, больно ударяя затылком о деревянную, наверняка недавно повешенную, полочку с пожеланиями от посетителей. Когда хрупкая на вид девушка отрывает его ноги от пола, поднимая наверх, крепко держа руками за шею, Кирби замечает на стене ярко-алое пятно, которое, что-то ему подсказывает, далеко не дизайнерская задумка. Немногочисленные посетители столь простого и уютного местечка одномоментно начинают кричать и пытаться пробраться к выходам, но девушка, что с проложенными кривыми и пульсирующими дорожками вен под кожей выглядит просто дьявольски устрашающе, разворачивается к ним, обводя всех смертельно-острым взглядом (в прямом смысле этого слова — острым, когда она останавливается на нём свои чёрные-чёрные глаза, он почти чувствует, как в грудь втыкают что-то неимоверно-умело заточенное). — Только попробуйте сделать хоть шаг из этого помещения. Обещаю, вы сильно пожалеете. Её голос звучит так, будто она одновременно дитя самого дьявола — со всеми этими мультяшными преувеличенно-громкими, зловещими интонациями, но в то же время, словно она прямо сейчас читает какую-то максимально скучную книгу. И это должно пугать, и оно пугает. Всех. Но не Лэндона. Он считает это эффектным, завораживающим, грациозным, но никак не отталкивающим. Даже когда девушка впивается внезапно появившимися клыками в шею несчастного парня. Это вызывает новый приступ крика, кафе будто наполняется воплями ужаса, но всё заканчивается также быстро, как и начиналось. Девушка вгрызается в шею ещё яростнее, чем раньше, явно получая наслаждение от того, что делает; Кирби читает её эмоции на лице совершенно беспрепятственно, потому что она и не пытается их скрывать. Все посетители всё равно отворачиваются, закрывая глаза руками, начиная плакать, крича, вопя что-то о помощи, даже официант, который висит в воздухе, уже, кажется, целую вечность, закрывает глаза, не издавая больше ни звука. А Лэндон не может оторваться. Он смотрит за отчаянно бьющейся на шее жилкой, за струйкой грязно-багровой крови, стекающей на пол и пачкающей белоснежную форму парня и чёрные кеды девушки, за незнакомкой, что, наконец, отрывается от официанта, у которого на бейдже корявым подчерком выведено «Саймон», пряча свои клыки и вены, удовлетворенно и совершенно по-маньячески облизывая губы, собирая остатки крови руками. Лэндон загипнотизировано прослеживает кривоватую дорожку красновато-багряной жидкости, что стекает по её подбородку, исчезая за краями такой же кроваво-красной футболки, Хоуп даже почему-то не протестует на такую наглость. Она, наоборот, заинтересованно оглядывает Лэндона с ног до головы и растягивает припухшие губы в улыбке. От звука падающего на пол тела, Лэндон будто просыпается, приходя в себя и осознавая, что она смотрит прямо на него, немного сужая свои лазурно-голубые глаза, но это скорее от интереса, чем от желания проделать с ним то, что с несчастным парнем, попавшим в неправильное место, в неправильное время. Хоуп улыбается, наблюдая, как в карих глазах напротив медленно проступает осознание произошедшего, того, что на его глазах только что выпили кровь у человека. Лэндона прошибает ужас, проходясь своими скользкими мерзкими пальцами вдоль линии позвоночника и парализуя всё тело; он не может двигаться, не может ничего сказать, а лишь стоит беззвучно открывая и закрывая рот, моргая так быстро, как только это возможно, настойчиво прогоняя остатки кровавой пелены перед глазами, что застила их считанные секунды назад. На заднем фоне появляется куча людей (буквально появляясь, внезапно материализуясь из неоткуда), каждый из которых подходит к отдельному свидетелю и, не обращая внимания на попытки сбежать или мольбы о помощи, грубо заставляют посмотреть себе в глаза и начинают что-то им говорить, но Кирби будто выключают функцию слуха, он видит, как открываются их рты, как все что-то говорят, но абсолютно ничего, кроме своего, колотящегося где-то на уровне горла, сердца, не слышит. Майклсон подходит к нему почти вплотную, а он даже не пытается закрыть глаза или что-то предпринять, просто стоит, как примороженный к кафелю злосчастного кафетерия, и смотрит на неё каким-то неприлично зачарованным взглядом. Он бы и хочет его отвести, но это желание возникает где-то на уровне мозга, но до конечностей не доходит. Лэндон впивается в её образ, оставляя его где-то на изнанке век и подкорке головного мозга, что сейчас абсолютно бесполезен. Хоуп мило-мило улыбается (хотя, казалось бы, куда уж шире), а затем произносит: — Забудь всё, что здесь произошло. Иди домой и никогда больше не приходи в это место. Она ещё непозволительно долгую секунду выжидающе на него смотрит, словно пытаясь запомнить эти карие глаза, этот странный момент, этого необычного парня, а затем осторожно ступает, обходя Лэндона и выходя из кафе, жестом приказывая сделать тоже и остальным вампирам. Когда Кирби оборачивается, он видит лишь кромешную пустоту. Она растворяется в медленно опускающейся на Новый Орлеан ночи, словно солнце, что медленно угасает, уступая своё место тонкому месяцу, который только сегодня рождается. Лэндон никогда не любил полнолуния, но то, какой красивый, изогнутый и совсем ещё маленький месяц появляется на небе после, почти заставляет его ждать момента, когда ночное небо достигается своего апофеоза, разливая своё искряще-белое свечение по всему городу. Ведь, конец всегда означает новое начало. Но, а сейчас, он, наконец, отмирает, после перехватывая свой упавший рюкзак покрепче и убегает из этого проклятого места как можно дальше. Наблюдающих за ним с крыши заинтересованных глаз он, разумеется, не замечает.