Бензиновый блюз

Абсолютно точно Лора не так представляла свою жизнь. Точнее, она вообще никак не представляла – однажды, она залезла в джакузи и распылила там средство от мух – разумеется, не потому что ждала свое «долго и счастливо». Но оказаться херовым зомби... Потом Лора думает, что, возможно, это не так уж и плохо – в конце концов, ни один ее знакомый не получал второго шанса, пожалуй, кроме Иисуса, если его вообще можно брать в расчет. Лора понимает, что могло быть и хуже, когда обнаруживает, что щелчком отправляет в нокаут пьяных болванов, кричащих ей вслед пошлые, грязные шуточки. Да, она разворачивается, хотя рассчитывать ей, по большому счету, не на что, подходит к мерзкому накуренному пареньку и спрашивает: «Что ты только что сказал?» Она толкает его прежде, чем он успевает сфокусировать на ней взгляд. Парень летит на асфальт, и Лора слышит, как хрустнули его кости. Когда он прижимает к груди кисть, и верещит: «Больная! Больная, сука!», Лора догадывается, что сломала ему руку, и что после ее возвращения, кое-что явно пошло не так. Лора понимает, что дела ее хуже некуда, когда рыжий верзила тычет ей пальцем в грудь, заявляя, что она должна ему какую-то монету. Точнее, ту самую монету, которая делает ее живой. Вот тут и пригождаются новоприобретенные навыки – она ему доходчиво объясняет, что так вот с дамами себя не ведут. Да и вообще идти бы ему на все треклятые стороны, потому что ничего-то он от нее не получит. Но мужик все равно не теряется, ходит за ней, как приклеенный. Рыжий шелудивый пес в джинсовой куртке с цветным заплатками. «Пока моя монета у тебя, мертвая жена, не рассчитывай от меня отделаться». Мертвая жена. Когда он называет ее так в первый раз, это кажется почти забавным. Когда он продолжает звать ее так все последующие дни, Лора думает, что однажды не выдержит и вышибет мужику пару зубов. Мужика, кстати, зовут Суини. Лоре его имя ужасно не нравится. – Суини? Серьезно? Кто называет своих сыновей «Суини»? – Говорящие мертвые девки вроде как тоже не по правилам, – скалит зубы рыжий. Лора закатывает глаза, но предпочитает не отвечать — она еще в первый день уяснила, что с этим упертым ослом лучше не спорить. Он повторяет снова и снова: «Кажется, Тень больше не твой мужик». Лора долго молчит. Очень, очень долго. Пока однажды... — … Еще раз скажешь это, оторву твой язык на хрен, — шепчет она, когда пьяный Суини в очередной раз заваливается к ней в номер со своей вечной песней. Возможно будь Лора не так зла, она и подумала бы над тем, отчего лепрекону так небезразлична ее личная жизнь. Но Лора думает только: «Он мой, Тень мой, черт возьми». И когда Суини предлагает ей отправиться в Кентукки, чтобы побеседовать со «знакомым своего знакомого», тем самым, что по воде ходит, и знает секрет, как после смерти вернуться в этот мир живым — Лора, конечно, соглашается. Выбора то у нее вроде как и нет. Лора крутит в ладонях флакончик с духами, когда за спиной раздается вежливое покашливание Салима. Она оборачивается, вопросительно приподнимает бровь. – Думаешь, он действительно знает что делает? Лепрекон? – спрашивает Салим, замирая в дверях ее номера, и не решается пройти дальше. Он смотрит на нее, как паломники в Наре на священных оленей. Будто она гребанное чудо. Только она никакое не чудо — она труп. Труп с волшебной монеткой между ребер. Труп, пахнущий гниением, чем-то неуловимо сладким, приторным, вызывающим рвотные позывы. Лора опускает флакончик с духами на тумбу и подходит к Салиму. Замирает в паре шагов от него, и говорит: – Он, конечно, тот еще псих, но пока его монетка у меня, можешь не волноваться на этот счет, Салим. Потом Лора выходит на улицу, стоит под дождем, не чувствуя ни его тонких струй на своей коже, ни ветра. Она курит и не чувствует во рту горечи. «По крайней мере, мух нет, — думает Лора, давя окурок носком ботинка». Она думает о словах Салима. Что если этот рыжий хрен и вправду решит их кинуть? Подкрадется со спины, рубанет по хребту тесаком и вытащит наружу свою волшебную монету. И тогда все. Все. Конец. И не видать ей тогда ни Кентукки, ни Тени. Лора остается ждать в придорожном кафе, когда Салим уходит помолиться, а Суини заявляет, что должен повидаться со старым приятелем. Лора не спрашивает, что за приятель может быть у него в такой глуши. Она ковыряет ложкой сливочное мороженное, оставленное Салимом, и смотрит в окно, туда, где тонким лучом золотого света обозначено местоположение мужа. – Могу я присесть? Лора поворачивает голову — у ее столика длинноволосый мужчина средних лет, улыбается ей ненавязчивой улыбкой и держит в руках бумажный стаканчик с кофе. Лора пожимает плечами и снова отворачивается к окну. Золотое свечение на миг пропадает из поля зрения, скрывшись за поворотом, а потом появляется вновь — Лоре нравится представлять, чем мог бы заниматься в этот момент Тень. Может он сидит в машине, слушает радио, и вдоль тянуться длинные ровные кукурузные поля. А может он в магазинчике, во Фреш Маркет, например, покупает себе холодное пиво, а потом направляется в гостиницу, вытягивается в кресле, и тоже, прямо как она сейчас, смотрит в окно. – Красиво, правда? Мужчина тоже смотрит в окно, когда Лора переводит на него вопросительный взгляд. – Что именно? Пыльное шоссе? Или богом забытая забегаловка? – спрашивает она, оставляя на столе чайную ложку – сладкая молочная лужица от тающего мороженного тут же растекается по цветастой скатерти. – Свет, – говорит мужчина, качнув головой. – Я знаю, ты тоже видишь его, Лора Мун. Лора только вздыхает — она почти не удивлена. Мужчина улыбается, отпивает из стаканчика кофе и кладет поверх лужицы из мороженного бумажную салфетку. – В тех краях, откуда я родом – огонь и свет значат очень много, Лора Мун. Для тебя этот свет тоже важен, верно? – Верно, – кивает Лора. Вообще-то ей не хочется вести беседу с этим патлатым мужиком, одетым в дурацкую футболку с репродукцией картины Ван Гога, но и идти вроде как некуда. Поэтому Лора просто откидывается назад, смыкая на груди руки. – Я расскажу тебе историю, Лора Мун, – говорит мужчина, улыбаясь. Лора замечает, как блеснул в его рту золотой зуб. Она смотрит на его улыбку, размышляя пару мгновений, а потом отрывисто качает головой – рассказывай мол, раз так поболтать хочется. – Я знал многих людей, но лучшими из тех, кого я помню, были Дети Огня. Взращенные пустыней, южными ветрами и солнечными лучами, чернобородые, смуглые и крепкие – они жили честно и мудро. Почитали стариков, огонь и Бога. Они строили Дома Огня, где день и ночь горел очаг, и каждый странствующий и заблудший мог обратить свой взор к его свету. Они не хоронили своих мертвецов в земле, не позволяли плоти гнить, не предавали ее пламени, дабы не осквернить огня, который был воплощением их Бога. Они несли своих мертвецов в Башни Молчания и поднимали их на крыши, предоставляя плоть небу. И тогда стервятники склевывали кожу, мясо и мышцы, освобождая кости, и выпускали души. Дети Огня считали смерть всего лишь временной победой зла, недолгим торжеством алчного духа Друдж. Они молились за своих покойных и зажигали свечи, обращая к их свету свои лица. Они всегда обращали к свету взоры, когда искали ответ. Ты была мертва, Лора Мун. Но огонь вернул тебя к жизни. Дар бога – золотая монетка, полученная тобой по ошибке – я вижу, как ее свет тянется к свету того, кто преподнес тебе этот нечаянный подарок. И теперь ты смотришь туда, в окно, и золотое сияние согревает твое мертвое нутро. Ты будто одна из них, будто заблудшее Дитя Огня, что смотрит на свет и видит в нем своего Бога. Я вижу, что ты желаешь счастья тому, кто носит в своем сердце твой свет. Так не дай ему погаснуть, Лора. Когда мужчина поднимается из-за стола, Лора не находит в себе слов, чтобы сказать ему хоть что-нибудь. Она окидывает его взглядом — тощее тело бродяги, ранняя пробивающаяся у корней седина, и глупая футболка, на которой цветут на фоне морозно-синего неба ветви сакуры. – Счастья тому, кто желает счастья другим, – говорит мужчина, прежде чем выйти из кафе. Лора подскакивает с места только тогда, когда колокольчики на входной двери успевают звякнуть, оповещая о том, что странный незнакомец покинул заведение. Лора выбегает на улицу — но его уже нет. Только маячит вдалеке бредущая вдоль трассы фигурка Суини. Лора хмурится и обхватывает себя руками, потому что ощущает в своем нутре пронзительный пылающий взгляд. И Лоре это не нравится. Дети Огня, Башни Молчания — они были когда-то, а теперь их больше нет. Теперь, сейчас, есть только она — Лора Мун и есть Тень, и предупреждение незнакомца, которое сулит им неприятности. Поэтому Лора не дожидается, когда ирландец добредет до кафе, она разыскивает Салима, бросив ему короткое «едем», и Суини они встречают уже на дороге. – Что за муха тебя укусила, мертвая жена? – ворчит Суини. Но Лора ему не отвечает. Она смотрит вперед, туда, где золотом горит дорога к ее мужу. Лора наблюдает за молитвой Салима, за тем, как он преклоняет колени, за тем как шевелятся его губы. – Ты любишь своего Бога, Салим? – спрашивает она. Салим улыбается – он всегда улыбается ей – Лора думает, что, возможно, в одной из жизней они могли бы стать приятелями. Но в этой – она мертвая девчонка, а он влюблен в бессмертного джинна – хватит с них всякого волшебного дерьма, куда уж усложнять. – Да, я люблю своего Бога, – отвечает ей Салим. Лора кивает, а потом поднимает взгляд поверх его головы. «Ты будто одна из них, будто заблудшее Дитя Огня, что смотрит на свет и видит в нем своего Бога», – шепчут в ней слова незнакомца. И Лора думает, что возможно кое в чем он все же был прав. Там, где горит свет — Тень Мун — и он делает ее живой. И она любит его. Любит его, будто он ее гребанный Бог. Салим оставляет их через пару дней после того странного разговора с Лорой, что поселяет в ее нутре копошащуюся тревогу. Он заявляет, что отправляется на поиски своего друга – джина-любовника, со смешком поправляет Лора – и теперь бедняге Суини совершенно не на ком выпускать пар. Большую часть времени этот рыжий мужик взвинчен, как черт, остальную – молчалив и задумчив. Лора предпочитает первую версию. С бешенным Суини ей, по крайней мере, не приходится задумываться о том, что превращает в моменты задумчивости его дурные пустые глаза в глаза человека с разодранной душой. Лора знает, что это ее не касается – его прошлая жизнь, и все то, что случится с ним после Кентукки. Они тут временно – оба – в этом тесном напряженном пространстве взаимной неприязни, вынужденные идти рука об руку туда, где возможно их ничего и не ждет. Так вышло. Лора внутри себя смеется, думая эту мысль – однажды, с ней случился Тень, потом случился его лучший друг, во время секса с которым оборвалась ее жизнь. Эти мужчины вокруг нее – конфетти. Бессмысленные клочки бумаги, пролетающие кругом во время карнавала жизни. Она хватает ладонью один, затем другой – но они всегда оказываются не тем, что ей нужно. Ни один мужчина никогда не даст ей смысла, не наполнит целостностью, не ответит на вопрос: «Зачем это все?», так думает Лора. Только сейчас, может сейчас все иначе? Теперь, когда жар монеты выжигает в ее нутре любовь к мужу? Когда золотом горит та земля, где он ступает? Лора трогает грудину, будто может прощупать пальцами любовь, разросшуюся под ребрами, как если бы она была опухолью. Любовь – там, и она жжет. А еще она делает Лору не той, кем она была прежде. «А может, это горит не любовь? Может так горит долг, который я должна вернуть? Откуда мне знать, что такое любовь?». – Откуда, если я никогда не любила? – шепчет Лора эту засевшую занозой мысль, вглядываясь в собственные глаза, смотрящие на нее из зеркала. И это не делает ее несчастной, эта мысль не горчит на языке. Просто это – так. И грустить о непоправимом Лора не собирается. Суини злится. Еще бы ему не злиться — едут в фургончике с мороженным, и у него зуб на зуб не попадает, а Лора только смеется. – Ты все жаловался на запах тухлятины, а теперь его нет, – говорит она, кидая на Суини короткий взгляд через плечо. Если бы Суини мог, он бы точно вышвырнул ее из фургона к чертовой матери – и хрен с ней с монетой, хрен с ними всеми. Лора читает эту короткую мысль в его взгляде, прежде чем он отворачивается. Суини грызет мороженное – будто и без того ему недостаточно холода, и изредка отпускает какие-нибудь шуточки, на которые Лора только глаза закатывает – мужику туча сотен лет, а шутит он как малолетки из пабов. Но когда Суини засыпает, закутавшись в куртку почти с головой, Лора с удивлением отмечает, что ей не хватает его болтовни. Этот здоровый рыжий ирландец, чей кулак без проблем размозжил бы ее черепушку в еще совсем недавнем прошлом, храпит, вытянув, насколько возможно, свои длиннющие ноги, и Лора не может не бросать на него коротких взглядов. Вообще-то она никогда прежде не верила во всю эту магическую херь – фей, волшебников и гномов. А теперь посмотрите-ка – на соседнем сиденье самый настоящий лепрекон, раскидывающий направо-налево золото, потому что каждая из этих монет для него ничто – ничто, пока главная из них покоится в ее – Лоры – грудной клетке. На самом деле, эта монетка ей и не нужна вовсе – как только знакомый Суини вернет ее к жизни, она отдаст это сокровище владельцу – пусть идет на все четыре стороны, честное слово. Так думает Лора, бросая очередной взгляд на спящего ирландца. А потом Лора думает иначе. Думает, что станет с ней и Тенью, когда свет монеты больше не будет связывать их, когда огонь потухнет — думает, останется ли все как прежде. Будет ли она любить Тень так, как любит сейчас. Потому что иначе... ...Лора помнит, что чувствовала, когда жила. Ну, стоит уточнить, жила чисто технически. Она ела — и желудочный сок растворял пищу, она спала — заряжала тело, чтобы утром пойти на работу. Кровь циркулировала по ее венам, легкие получали кислород, кожа — загар, мышцы — тренировку. Да, с физиологической точки зрения Лора была когда-то живой, а теперь перестала таковой быть. Но разве были тогда это пламя и этот свет, и любовь, что сейчас заставляют ее упорно гнать к Кентукки фургончик мороженщика? Разве было прежде это нестерпимое желание жить? Лора ищет внутри себя ответы на каждый из вопросов, что жужжат в голове. Лора ищет. И не находит. Они останавливаются на съезде с шоссе, чтобы скоротать ночь, не потому что Лора хочет спать — давно уже не хочет, но ей, вдруг, становится до ужаса жутко, и она говорит Суини, что должна отдохнуть. Суини не возражает и вопросов не задает — Лора не знает, холод ли или что-то другое сделали его таким молчаливым, но чем ближе становится их цель, тем мрачнее кажется ирландец. Лора бродит по гравийной дороге, разбрасывая носками босоножек серые острые камешки. Обхватывает себя руками, то и дело поворачивая назад голову — проверяет не исчез ли свет. Теперь, когда им осталось до Кентукки не больше пары сотен миль, становится очевидно, что Тень движется в том же самом направлении — это значит, что встречи не избежать. И все что она чувствует — потерянность. Будто-то ее, маленькую, забыли в Рождественской суете посреди огромного супермаркета, и вокруг люди — много, очень много людей с этими громоздкими тележками — а она стоит совсем одна, не зная куда идти, и даже голос от страха забивается куда-то в легкие, не желая прорваться наружу, чтобы попросить о помощи. Лора неосознанно тянется к груди, касаясь того места, где жар монеты согревает ее кожу. Прикладывает ладонь, надеясь отогреть пальцы, и стоит так долгие полчаса, разглядывая золотой столп света, горящий на черном беззвездном фоне неба. Потом ее плеча касается ладонь Суини. – Нам пора, мертвая жена, – говорит он, качнув головой. Лора не сразу ему отвечает, а он еще несколько мгновений не убирает с ее плеча руки. – Есть у нас пара дней, прежде чем я окончательно развалюсь, как думаешь? – спрашивает она, развернув к нему свое задумчивое лицо. Суини хмурится и тонкие полосы старых шрамов на его лбу сплетаются в какой-то странный, будто знакомый узор. У него на лице написано сомнение и что-то еще, чего Лора не хочет понимать. Она опускает взгляд и встряхивает головой, позволяя волосам рассыпаться по спине и плечам. – Что ты задумала? – наконец, спрашивает Суини – тогда Лора вновь перехватывает его напряженный взгляд. – Что на счет выпить, а, лепрекон? – подмигивает она, и разворачивается к машине прежде, чем Суини успевает хоть что-нибудь ей ответить.