Save me

Йеджи много о мальчиках разговоров не заводила, но все знали, что Югём-сонбэнним ей сильно нравился, и она, как-то от девичьей болтливости и греха не тая, рассказала об этом под общее единогласное улюлюканье подружек о том, что метит Хван очень высоко — она смущенно отводила лисий взгляд под маленькими смуглыми ладошками, но слов назад не брала. Лиа в тот день лишь скромно отшутилась тем, что пока её сердце ищет того самого, в надежде, что у них с «тем самым» позже всё произойдет по взаимности, а там дальше, как уж карта ляжет, Джису (настоящее имя девушки) пока гадать не станет. Рюджин не особо распространялась о конкретных своих предпочтениях, но сказала, что не прочь сходить с кем-то из бантан-сонбэннимов на свидание — Йеджи схохотнула со слов выпендрёжницы Рю, ловко и легонько толкнув ту в плечо, мол, у этой милочки уж совсем запросы олимпийские, губа, как говорится, не дура и вкусы, в принципе, что надо. Чэрён, нисколько не смутившись, заявила, что с Рюджин согласна на сто процентов, хотя бы потому, что все бантан — обладатели запредельной популярности и красоты, а их голоса, что рэперов, что вокалистов — услада для ушей и в то же время настоящее проклятье, за шкирку хоть тяни — не оторвешь от прослушивания. Когда ж настал черед Юны, она, словно не найдя ничего путного и дельного, что сказать, дёрнулась и виновато опустила голову — вот уж кто поистине ребенок, и о мальчиках совсем, ну, ни разу не думал. Любящие и заботливые онни, как и предполагалось с их стороны, не стали загружать младшенькую неудобными вопросами, Лиа с Чэрён, взяв в ситуацию в свои руки, скользко и незаметно для неё перевели неловкую в тему в совершенно другое русло: стали обсуждать проблемы злободневные и им пока непосильные — как же им красиво завершить их совместное дебютное выступление, чтобы сделать его запоминающимся. Йеджи подхватила, а Рюджин, как любительницу танцевать, сильно заставлять говорить и не надо было, через какие-то несчастные три минуты она галдела больше и громче всех, вызывая смех у присутствующих. Но Юна не такая глупышка, чтобы не понять, почему подруги вывернулись наизнанку, резко перепрыгнув через эту тему, думая, что макнэ этого не заметит, а если заметит, то к утру благополучно об этом позабудет. Только вот Юна, к счастью или к сожалению, проколы свои больно детские не забывает — бьёт подушкой себе по лицу в мертвецкой тишине, беззвучно стонет и безуспешно пытается прикрыть усталые глаза, уснуть удается всего-то на каких-то жалких три часа. Утром Юна понимает, что плохо спала, когда просыпается раньше всех под раннее и раздражающее щебетание птиц за окном, потягивается, после чего сонным и неторопливым шагом ползёт до ванной. В зеркале она встречает под глазами темные круги, которые не скроются, наверное, даже под слоями дорогой и недавно приобретенной ею самой тоналкой отечественного производства, ненормальную бледность и опухшесть её собственной кожи и гнездо из её длинных сухих волос цвета киновари. «И это мне предоставили возможность быть вижуалом группы, ха-ха?» Утренние процедуры были наконец-то с горем пополам окончены, красноволосая всё тем же неживым и медленным шагом плетётся, но уже до кухни, по пути решая, что бы ей сегодня приготовить. В холодильнике — Юна криво усмехнулась — ожидаемо, ничего, кроме просроченного молока с парой-тройкой овощей для супа не имелось, потому она, вздыхая, зашагала обратно в комнату, где, нащупав на столешнице усердно занимающейся отличницы Чэрён толстовку, поспешила её быстро и уверенно напялить на себя. Не получилось: засунув голову в рукав, она про себя тысячный раз успела матернуться и разозлиться из-за собственной неуклюжести, ведь со вчерашнего вечера у неё всё идёт наперекосяк, начиная от сплетен про мальчиков и шоубиз, с которыми им рано или поздно придётся столкнуться воочию, заканчивая сегодняшним и уже ей столь ненавистным пробуждением. Шин была готова рвать и метать, когда заметила на запястье слегка кровоточащую ссадину, которую получила вследствие всё той же спешки, когда она, на секунду-другую расслабившись, задела резко рукой длинные и массивные металлические серьги, которые предварительно нацепила для того же наведения минимальной красоты. Как долго и с каким настроением она доходила до ближайшего круглосуточно открытого супермаркета, девушка уже не помнила, не помнила она, как быстрыми и нервными движениями захватила первые попавшиеся ей на глаза продукты «первой необходимости» — яйца, молоко, сыр, кимчи и прилагающиеся к ним приправы, а также пару упаковок лёгкого и полезного для них завтрака (всё же диеты было необходимо придерживаться даже в их, казалось бы, таком раннем возрасте). Кассир, не глядя на неё и даже не подозревая о том, что перед ним — будущая кейпоп-звезда, селебрити, со скучающим и явно заспанным видом принялся пробивать купленное. — С вас ровно семнадцать с половиной тысяч вон, — занудно и монотонно проговорил мужчина, протягивая девушке чек, — Если можно, то без сдачи, хорошо? — Хорошо, — невнятно пробормотала про себя Юна, попытавшись быстро и, обходя непредвиденные ситуации, ловко выудить из узкого заднего кармана плотно и по фигуре прилегающих джинс нужные купюры. Наконец-то расплатившись, она под довольное причмокивание странно переменившегося в лице мужчины (который, в кои-то веки теперь удостоив её вниманием, принялся жадно разглядывать её моложавое красивое лицо, не забывая при этом одарить её хрупкое детское телосложение самым скользким, пренеприятнейшим взглядом) попыталась быстро отстраниться и схватить в охапку два тяжелых пакета с едой, но ожидаемо не справившись с весом непосильного её женским слабым ручонкам груза, рассыпала приобретенное прямо по полу. Последние минуты проходили, словно, в каком-то кошмарном бреду: совершенно позабыв о собственной безопасности, она, не думая, наклонилась в три погибели, дабы достать закатившиеся под стеллажи с приправами банки с солёными овощами, как сзади послышались шарканье и прерывистое дыхание, как Юна потом догадалась, того самого кассира, он шёл и свистел что-то странное себе под нос, а через пять шагов, ожидаемо для Юны, схватил её за руку, когда она поспешила удрать без любимых овощей восвояси, лишь бы только не стоять и уж тем более с ним разговаривать. — Успокойся, сладенькая, всё произойдёт быстро и безболезненно, — он безо всякого стеснения приблизил своё прыщавое и морщинистое лицо и, высунув язык, принялся вылизывать кожу в области шеи. Девушка замерла, настолько, что от страха, обдаваемого теперь по всему телу, не старалась оказать должное сопротивление. Секунда, вторая, и он, кажется, лезет своими липкими холодными пальцами ей под толстовку — там сплошное ничего, даже лифа не надела, дура. — Я ж сказал тебе, блять, успокойся, дура, или я тебя накажу куда более унизительным методом, — хриплый обкуренный голос мужчины, в той же степени, как и это действие, возымел поистине отрезвляющий эффект: Юна встрепенулась, укусила насильника за ухо, за что, конечно же, получила сильный удар прямиком в солнечное сплетение. Больше рисковать и провоцировать мужчину юница не стала — смирилась, тем паче никто ей, наверное, потом не поверит, а он всё также будет безнаказанно ходить сюда каждый день на работу, не боясь последствий (их не будет) испорченной репутации. Противная однобокая несправедливость. Юна, кажется, снова начинает ненавидеть этот мир. Победная ухмылка красуется на его препротивнейшей физиономии, а сам он, вдоволь насытившись своими грязными наглыми прикосновениями, начал переходить к главному и завершающему сиё действо акту — Юна, что больше не в силах была сдержать текучие дорожки слёз по щекам, наконец заплакала. Навзрыд. Время пять с половиной утра, вряд ли кто-то услышит и придёт ей на помощь. Юна ни на что и ни на кого уже не надеется. И обвинить, кроме себя и пения глупых птичек, вовсе некого и нечего. Finita la commedia.* «Это действительно конец». — Интересно, а светит ли мне миллион просмотров, если я вдруг рискну в интернет это выложить, дядюшка?

***

Кай долго корил себя за неспособность быстро и по одному лишь желанию засыпать тотчас, как предоставится для этого возможность. Он не без зависти с досадой оглядел сопящую какофонию изрядно уставших от тяжелых тренировок хёнов, принялся ворочаться, сначала в одну сторону, затем в другую, через пять минут невидящим и скучающим взглядом начал глазеть в потолок, думая о предстоящем дебюте. На них теперь лежала тяжкая ноша хубэ великих знаменитостей бантан, и потому, их будут, хотят они и их сонбэ того или нет, сравнивать, и, о, чёрт, сопоставлять по всем параметрам. Чонгук-хён был действительно великолепным вокалистом, танцором и центровым — Кай каждый раз пораженно следил за движением сонбэннима, за тем, как тот, чувствуя прелести и плюсы живого выступления, улыбался, подмигивал под удовлетворенные и восторженные крики их фанатов, которые подобные заигрывания с публикой встречали оглушительной теплотой и хоровым скандированием B-T-S, B-T-S, B-T-S. Как бы банально это ни звучало, но Хюнин действительно ставил Чонгук-хёна себе в пример, потому что, во-первых, они оба были вокалистами, и во-вторых, оба являлись самыми младшими членами в их группах. Кай кусал губы до крови и, честно говоря, при всей своей сверхподготовленности ко всему (начиная от беглого произношения корейского подстать уровню носителей и заканчивая оттачиванием навыков пения и танцев), волновался очень сильно. Неизвестность пугала, а ему, как иностранному мемберу, приходилось волноваться куда больше остальных — консервативное корейское общество могло попросту его не принять, игнорировать и считать Кая не более, чем грязью из-под ногтей. Подобные мысли терзали его в последнее время особенно глубоко. Иностранец за раздумьями своими безрадостными и не заметил, как время пробило к пяти часам утра: шатену приспичило сначала в туалет, а после подкрепиться. Кай со вздохом и с долей некого раздражения оглядел внутренности холодильника и близ стоящего к нему шкафа — внутри пусто, и, мыши, вероятно бы, повесились, будь они здесь. «Придется топать в магазин», — тоскливо умозаключил для самого себя Кай, не глядя напялив на тело красный худи Бомгю-хёна и короткие широкие штаны Тэхёна. Еще не светало, но ночного, усыпанного тысячами звёзд и созвездий, он, задумчиво проходя по слишком тихому переулку, уже не заставал. Горела единственная в своём роде и поистине яркая «утренняя звезда», воздух сеульский, что обычно был переполнен пылью и выхлопными газами от машин, пах растущими по обочинам дорог соснами и елью, хвоя приятно дурманила разум и одновременно успокаивала молодого человека, наконец-то освободившегося от оков тяжких для его еще неокрепшего сознания дум, которые он усиленно скрывал за уверенной широкой улыбкой. На асфальте россыпью мельчайших бриллиантов блестела роса, следы от шин различных транспортов нисколько не портили общий вид дорог, истёртые подошвами и всё теми же шинами линии пешеходных переходов казались Каю завершающим штрихом урбанистической эстетики. Сеул жил даже сейчас, просто он заснул на неопределенно короткое время, он ждал и ждёт, когда батарейки в нём (люди это) подзарядятся и заработают в своём обычном размеренно скором темпе. На наручных, отцом собственноручно присланных в честь дебюта, дорогих швейцарских часах показывало 5:25, когда он наконец-то добрался до конечного пункта. Кай вприпрыжку вошел в огромную залу со стеллажами различной кухонной утвари, по инерции и привычке повторяя какие-то важные элементы хореографии, требующие при лайв-перформансах особой отдачи. Вот он сделал волну, вот присел, не забывая при том покрутить пред собой указательным пальцем, вот слегка ошибся, поспешив на четвертую долю и оттого вновь заволновавшись. К витрине со сладостями он присматриваться долго не стал — сладкоежкам, вроде него и Ёнджун-хёна, потом бы за их незаконное употребление влетело бы — отошел к стенду с мягкими игрушками и хотел было уже начать умиляться, вспоминая дивные и уже забытые им времена, когда он весело проводил потешное детство в компании любимых старших сестёр, сильно его в то время опекавших, но не тут-то было — слева от него послышались слабые всхлипы и стоны, а после и вовсе звуки борьбы. Отец Кая постоянно учил своего единственного сына, наследника то бишь, не бояться давать отпор обидчикам, не убегать, по-заячьи поджав хвост, когда кому-то требуется оказать срочно помощь и быть достойным, прежде всего для себя, человеком. Хюнин-младший внимал каждому отцовскому слову с благоговением, впитывал их губкой и смаковал, формируя собой крепкую и довольно справедливую личность. Кай рос гордостью семьи и выполнял роль свою безукоризненно и безупречно. Между тем, возня за стеллажами становилась всё более явственней на слух, стоило парню ускорить свой шаг на несколько миллисекунд быстрее обычного. Мгновениями позже он окончательно убедился в правоте своего неподдельного любопытства и беспокойства: обрюзшего и невзрачного вида мужчина (по форме было ясно, что кассир) измывался над бедной и почти больше не брыкавшейся юной кореянкой, которой тот прям таки норовил нырнуть в трусы. «Отвратительно, как же отвратительно». Звать на помощь взрослых в данный момент — совсем не вариант. На всякий запасный случай включив и наведя объектив камеры на обидчика, Хюнин про себя прикинул парочку планов на тот случай, если неуравновешенный кассир решит отобрать его айфон, чтобы стереть с его памяти заснятый и покажущийся любопытным любому из стражей порядка материал. В принципе, в рукопашную одолеть он его сможет, стоит также отметить, что мужчина по своей натуре нетороплив, а значит скорость его реакции будет соответствующей. Ре-ше-но. «Будем действовать в лобовую и по старинке. Прорвёмся, если что. Не в первый ж раз нам геройствовать»: — Интересно, а светит ли мне миллион просмотров, если я вдруг рискну в интернет это выложить, дядюшка?

***

Для Юны всё происходившее в данное время суток казалось чьей-то злой и вовсе несмешной шуткой. Она и надежду-то уже последнюю потеряла, как и свыклась с мыслью, что целомудрие своего несовершеннолетия отдаст первому встречному и, куда унизительнее об этом еще думать, насильнику. Её никто не заставлял сюда приходить, никто не заставлял просыпаться ранней пташкой под щебет надоедливых ей синиц да воробьев, никто, под дулом пистолета заведенного, не заставлял вообще заявляться за порог, зная, какие в это время могут шастать по мертвецки пустынным улицам люди, зная, в принципе, какие опасности в это время могут её ожидать. «Твоя и ничья более вина. Смирись с этим позором». Юна чувствует неприятное жжение в спине и где-то в области поясницы особенно, упаковки из-под приправ неприятно колются и, вероятно, оставят немалое количество «воспоминаний» в не самом приятном смысле этого слова. Когда свет от дешевых кварцевых лампад застилает её и без того помутнённый разум, она вдруг отчётливо слышит голос юноши, громко и с хрипотцой рассуждающего о том, что с его только что полученным видеоматериалом делать. Сначала Юну чуть ли не вывернуло от тошноты, потому что ей из-за полуобморочного состояния было совсем невмоготу. Потом, походу приходя в себя, она, сквозь пелену застывшего горячего водопада слёз, застилавших обзор, всё же смогла разглядеть и окончательно убедиться в том, что её спасли. По крайней мере, это планируют. Парень, по внешнему виду примерно её возраста, иностранец — это видно по выступающим европейским чертам лицам, светлым радужке глаз и коже — спаситель — сиял своей уверенной улыбкой и шёл навстречу противнику не менее уверенной поступью, словно знал, что тот вычудит наперед. Мужчину эта уверенность и вздорность вывела из себя в ту же долю секунды, когда он, застигнутый врасплох, осознал потенциальную опасность свидетеля в лице этого парниши, полез в драку с последним, совершая удары довольно стандартным образом (шатен все его движения с легкостью отражал и предугадывал). Наконец, спустя несколько минут откровенного хождения по мукам, Юна услышала, как по голове кого-то из противоборствующих ударили чем-то действительно тяжёлым. Шин, зажмурившись сильнее прежнего, мысленно призывала всех существующих ей богов, чтоб это был тот бесстрашный незнакомец, благодаря которому ей посчастливится сохранить свою честь, как девушки и тем самым вновь вернуть веру в жизнь. Боги на её молитвы, кажется, смилостивившись, ответили быстро и положительно: — Ты как, встать сможешь? Не беспокойся, сегодня больше никто не осмелится причинить тебе вреда. Обещаю.