Близость

Они стоят в разных углах её небольшой кухни и бесстрашно взирают друг на друга. Молчат. Изучают. Почти беззастенчиво. Первой сдаётся Настя: — Тебе налить ещё чай? Отталкивается от подоконника и делает шаг к широкой тумбе. Отворачивается от него. Прячет глаза. Прячет трясущиеся руки. — Нет, — почти беззвучно. Но Настя слышит. Качает головой, гнёт улыбку и ставит свою кружку в раковину. Солнечный луч старательно вылизывает её щёку и плечи, путается в собранных в низкий хвост волосах. Девушка глубоко вздыхает и просит Кирилла присесть. Отказывается. Стоять легче. Так легче отбиваться. Так легче…легче. — Так и будем молчать? — она вздрагивает от звука его голоса и хмурит тонкие брови. — Нет. Я просто думала, что ты будешь говорить. В квартире так тихо. Слышно только, как работает холодильник. Кирилл всё же садится, ставит локти на стол и складывает руки в замок. Подносит к сухим губам и приподнимает брови. Настя торопливо садится напротив и кладёт руки перед собой. — Как его зовут? Настя вопросительно смотрит на него. До неё не сразу доходит. А когда доходит, взгляд неожиданно теплеет и плечи расслабляются. Отлично. Отлично, блять. — Денис. Он очень хороший человек, — как будто пытается в чём-то убедить его. Хочет заставить поверить, мол, вот, Кирилл, смотри, смотри, как я счастлива без тебя. Какой Денис хороший и замечательный, как сильно я его люблю. Кирилла вдруг пробирает. — И давно вы вместе? — в голосе сквозит насмешка. — Десять месяцев, — отвечает и тут же кладёт ладонь на шею. Хочется взять её за плечи и хорошенько растрясти. Заставить вытолкать, выхаркать со дна все слова, вопросы, всё недосказанное и недописанное, чтобы призналась, рассказала правду. Её ужимки неимоверно бесили. Её скользящая по искусанным губам улыбка бесила. Перестань. Боже, да просто перестань смотреть на меня так, будто извиняешься за что-то, будто извиняешься за нас, за тех детей, которыми мы были, и за тех взрослых, которыми мы хотели стать, но так и не стали. Не смогли ими стать. Будто во всём этом виноват я. Будто просишь простить. Просишь меня простить себя. Просишь себя простить меня. Просишь меня простить тебя. Перестань. Между нами такая пропасть. Между нами ничего не осталось, кроме этой старой кухни и твоих блядских глаз непонятного цвета. — Я просто думал… — начинает и тут же прерывается. — Ладно, уже не так важно, что я думал. Хочется встать и опрометью броситься из окна. Просто чтобы не видеть и не слышать, и не говорить и не дышать с ней одним воздухом. Просто прекратить страдания обоих. — Что ты думал? — Настя знает всё наперед. Настя знает его. И этого достаточно. — Думал, что я буду вечность сидеть на том вокзале и ждать твоего возвращения? И этим вопросом она укладывает его на лопатки. Вот так просто. Неужели тебе не больно? Почему тогда мне так больно? — Если честно, нет, — пиздит, как дышит. — Я почему-то так и думал, — и обводит взглядом кухню, как бы давая понять, что он именно так и представлял её будущее. Съёмная квартира. Молодой человек, который сейчас на работе и даже не догадывается, что его девушка притащила в дом бывшего наркомана и любовника. Бывшего. — Чего? — ледяным тоном переспрашивает она наклоняется вперёд. Длинная прядь, выбившаяся из хвоста, мажет по костлявому запястью и столу. — Да всё правильно, — улыбается Кирилл и думает о том, на сколько ещё хватит его лёгких. Сколько вдохов и выдохов он успеет сделать прежде, чем Настя снова выдаст что-то. — Это было давно. Мы были подростками. Нам едва ли стукнуло восемнадцать. И было глупо верить, что сказки со счастливым концом существуют. Ты поступила так, как поступила бы нормальная девушка. Шлюха. На скулах заиграли желваки. Кровь ударила в голову. Настя приоткрывает рот и удивлённо распахивает глаза. Не верит ушам. Не верит ему. Переваривает сказанное. — Ты всегда видел всё в таком свете? — А ты нет? — он удивлён. — Чёрт возьми, нет! — она даже отшатывается от него. Ударяется о спинку стула и качает головой. — Нет… — Тогда почему ты с ним? — соскабливает эти слова с подкорки, выплёвывает перед ней. На, смотри. Смотри, слушай. Ответь же мне, иначе я задохнусь. Настя поджимает плечи и опускает взор на его руки. — Какая уже разница, — обречённо. И в следующую секунду, когда она ловит в его взгляде плохо скрываемую злость, её вдруг прошибает озноб. И ненависть. Горячая, пульсирующая ненависть. — Почему ты не отвечал на мои письма? — вопрос застаёт его врасплох. — Я писала тебе почти каждый грёбаный день. Я каждый день ходила на почту. Я каждый день ждала хотя бы одной строчки от тебя, хоть чего-нибудь! — её крик рвёт барабанные перепонки. Настя втягивает носом воздух и упрямо жмёт губы. В глазах стоят слёзы. — Я целый год ждала, что однажды письмо упадёт в мой ящик. Твоё письмо. Я приезжала в эту сраную клинику, я умоляла пустить меня к тебе, я на коленях там ползала! И после всех этих унижений ты смеешь смотреть на меня так? Смеешь врываться в мою жизнь, намекать на то, что я шлюха и тварь, изменяю, пока ты лечишься? Где ты был, когда я лежала и задыхалась от слёз, где ты был, когда слёз не осталось вовсе, и я как зомби шаталась по этому вонючему городу? ГДЕ ТЫ БЫЛ?! Она не выдерживает. Встаёт из-за стола и отходит к окну. Её плечи трясутся, пальцы цепляются за шею. Кирилл не дышит. В лёгких не осталось воздуха. — Однажды я просто перестала писать, — надрывным шёпотом добавляет она. — Однажды я просто перестала ждать тебя. Потому что я, блин, устала, — Настя тихо плачет и низко опускает голову. Обнять её. Поцеловать мокрый нос. Схватить так крепко, чтобы почувствовать в себе. И никогда. Никогда не отпускать. Не отходить ни на шаг. Потому что Кириллу страшно. Потому что он трус. Потому что каждое её письмо, каждое её «я люблю тебя я не могу без тебя я так скучаю пожалуйста не игнорируй пожалуйста дай знать что ты в порядке умоляю» заставляло биться в предсмертных конвульсиях, кашлять, сдирая глотку, и харкать кровью. Потому что он хотел избавить её от этого. Хотел, чтобы она забыла, вычеркнула, стёрла его из памяти и просто двигалась дальше. Он прятал письма на дно ящика и пытался забыть. Перечитывал каждый вечер и пытался забыть. Жадно глотал строчки и слова и пытался забыть. Нихуя не вышло. — В какой-то момент я даже думала, что ты умер, — её голос звучал откуда-то издалека. Кирилл не был уверен, что реальность всё ещё с ним. — Я боялась этих мыслей. Но… иногда я так могла оправдать твоё молчание. Настя повернулась к нему лицом и выдавила: — Я тебя ненавидела, — пожалуйста. Получай. Ты ведь этого хотел? — Я любила тебя так сильно. Но в какой-то момент я не смогла унять ненависть и позволила себе ненавидеть тебя. Я чувствовала себя бесконечно уставшей и бесконечно не такой, как все нормальные люди. Я не хотела жить. В этом мы с тобой похожи. — Так что не смей говорить мне такое, — её голос стал крепче и ровнее. Настя утёрла слёзы и сопли и зачем-то поставила чайник греться. — Я бы ждала тебя, всю жизнь. Но для тебя это всего лишь подростковая сказка с плохим концом. Ты такая дура, слепая идиотка. И я так тебя ненавижу. — В клинике я пробыл чуть меньше года, — осмелел Кирилл. Голос сдавал его с головой. Но ему уже было плевать абсолютно на всё. — Остальное время жил один. В другом городе. Работал потихоньку. Приходил в себя. А письма твои… — он сглотнул слюну и прочистил горло. — Я храню у себя. Все до единого. Настя стоит к нему спиной. Прямая, как стрела, напряжённая. — Я не хотел, чтобы ты ждала меня. То есть… хотел, конечно. Я жаждал этого. Но больше всего на свете мне хотелось, чтобы ты была счастлива. Вот что по-настоящему имело и имеет вес. — Я выхожу замуж. Кирилл не слышит её. — Что? Настя резко разворачивается и упирается ладошами в столешницу у себя за спиной. — Я выхожу замуж, Кирилл, — повторяет она и кривит губы в горькой усмешке. — Денис сделал мне предложение. Я выхожу за него замуж. И я его люблю. Это оглушительно. Это как взрыв фейерверка прямо перед тобой. — Хорошо, — он смотрит ей в глаза и трясётся, как щенок. — Хорошо. — И он меня любит, — зачем-то добавляет она и начинает хныкать. — Боже… — отворачивает и садится на корточки. — Боже мой… Кирилл чувствует, как влага мочит щёки. Кухня плывет. Её сгорбленная спина плывёт куда-то вместе с этой чёртовой тумбой. Он поднимается на ноги и едва успевает ухватиться за края стола, чтобы не рухнуть под него. Не начать дрожать там, собравшись в болезненный комок боли, обиды и унижения. Остаётся просто собрать остатки сил и уйти. Но он не может. Подходит к ней, садится рядом и гладит по спине. Пальцы проводят по каждому позвонку. Касаются мягких пушистых волос. — Всё хорошо, — глухо шепчет он. Настя выпрямляется и смотрит на него красными опухшими глазами. С кончика носа капают слёзы. Она всё ещё держится за тумбу, вытянув руки. — Ты уйдёшь? — жалобно спрашивает. Кирилл ловит пальцем её слезу и приподнимает углы губ. Ему ещё никогда не было так больно улыбаться. — Только если ты прогонишь, партнёр. Она смеётся, и этот смех быстро перетекает в истерику. Тогда Кирилл цепляет непослушными пальцами её тонкое запястье и подносит к губам. Водит носом по мягкой персиковой коже и чувствует, как она покрывается мурашками. Целует подушечки пальцев и трётся о ладонь, как маньяк. Настя перестаёт рыдать. Только хлюпает носом и громко всхлипывает. Наверно, невозможно стать ещё ближе. Уже на пороге, провожая его, она вдруг говорит: — Я по тебе очень, очень скучала, — не робеет, смотрит ему в глаза. — Думаю, даже сильнее, чем по тебе кто-нибудь когда-нибудь мог скучать. Это была нечеловеческая мука. И мне жаль, что всё так случилось. Правда жаль. Кирилл боится спросить, о чём именно она сожалеет. И в то же мгновение понимает всё без лишних слов.