Снег

      Белые хлопья размеренно падали с сероватых небес на землю, задумав потихоньку захватить весь мир и окрасить его в своё геральдическое серебро. Крошечные белоснежные воины один за другим опускались на дорогу, деревья, дома и даже людей, затесавшихся среди беспощадно спокойного нескончаемого войска. Единственное войско, кому Савойя беспрекословно мог отдать в подчинение свои земли.              Ницца, сидящий напротив него, увлечённо глядел в окно кареты на город, превращаемый в одно белое пуховое пятно. Альпы Альпами, но в родном городе Рафаэля даром снег увидишь хотя бы один раз в год… в Шамбери он выпадал явно чаще. И всё-таки, для сегодняшнего дня такой зимний спектакль был редким.              — Почти приехали, — Савойя потрепал Ниццу по макушке, возвращая того в реальный мир. Пьемонт это заметил и усмехнулся, но не высказал ничего едкого или ехидного, лишь хитро посмотрел сначала на наставника, а потом и на товарища. Не впервые в жизни Рафаэлю приходилось видеть снегопад не далеко на вершинах гор, а прямо перед собой — но каждый раз он наслаждался им, будто в первый.              Февраль на рубеже двух веков. Герцогство на рубеже двух великих сил. Позволено ли им хоть на миг забывать о вечной борьбе за жизнь?              Карета действительно скоро остановилась, и они все вышли на улицу. Раймунд отдал слуге распоряжение разобраться с их вещами самостоятельно, сами же воплощения остались здесь, у парка Верне, втроём. Савойя, Ницца и Пьемонт. Нет, в савойском доме были и другие обитатели, но многие из них уже либо сгинули, либо сбежали в поисках лучшей жизни. Либо и то, и другое. Один из них… Пинероло погиб совсем недавно. Несколько лет — для страны будто пара мгновений, а потому раны до сих пор не затягивались. То, с каким злорадством Франция спустя какое-то время после перемирия заявил о его самоубийстве и как самодовольно швырнул он его тело к ногам наставника, лишь подтверждало прямую причастность Франциска к смерти юноши. Больше не вернуть Пинероло, его воплощение и его крепость… Но он умер ради того, чтоб в их доме царил мир и спокойствие. И сейчас все трое могли им наслаждаться.              Даже если эта тишина, этот немой снегопад, это равновесие в душе — видение, мираж, чистейшая ложь, разве неправильно в кои-то веки почувствовать себя живым?              Едва Пьемонт коснулся земли, он схватил Ниццу за руку и утянул того вглубь парка, даже не собираясь дожидаться Савойю. Они ни о чём не думали и ни о чём не заботились, лишь оставляли на дорожке тёмные следы собственных ног. Не было за их спиной войн, неизбежной рутины для воплощений, не было голода, не было чумы, был только сегодняшний день — а зачем нужно было что-то ещё? Каждое государство ведь имеет право на отдых. Савойя медленно побрёл к ним.              Недолго они бежали, и вот уже Ницца валялся в снегу и смеялся, а с ним смеялся Пьемонт. Совсем ещё дети, хотя внешне обоим, наверное, около шестнадцати. А на самом деле… они говорят, что они старше Савойи, всех его братьев-сестёр и даже давно почившего отца. Около двух тысяч лет, говорят. Столько и не живут, наверное, да? Дети, всё равно дети. Дети кого, Раймунда? Да какой из него папашка-то, господи…              Они упорно считали себя семьёй. Они, вон те два мальчишки. И под этим снегопадом не существовало никаких войн, где Савойя бился с Пьемонтом практически насмерть, Ницца вместе с Пинероло пытался их образумить, а половина Европы плевалась на первого из своих обителей ереси. Не существовало поражения от заклятого врага и навязанного союза с ним, не существовало разорённых городов и пустой казны, не существовало ничего, только белый цвет. Рафаэль любил белый. Цвет солнца в зените, цвет снежной шапки у гор, цвет подснежников, отчаянно пытающихся выжить на холодной земле. Цвет надежды.              Странное чувство. И кто ещё здесь ребёнок, вы посмотрите… Как будто сотни лет на земле ничему не научили, и Раймунд снова стал тем мелким прохвостом, как и десяток веков назад. Но пусть уж лучше так. Не в первый раз ему лгать себе о хорошем завтра. Но сегодня тоже оказалось не таким уж плохим.              — Эй, по ту сторону Альп! — кричал ему Пьемонт, отчего Савойя осознал, как глубоко задумался и как сильно отвлёкся, разве что только чуть-чуть нагнав подчинённых. Тот уже соорудил прямо на земле совсем маленького снеговика из двух частей, прикрепил к верхней три обломка веточки в виде страшной злой рожи и поднял на руки перед собой, дополнив картину собственным высунутым языком. — Монумент имени тебя, смотри-ка!              — Вот паршивец! — как-то неправдоподобно зло прошипел Савойя и тут же принялся делать снежок из белого полотна прямо под ногами. Пока Пьемонт заливался хохотом, снаряд отправился в полёт в его сторону, но пролетел мимо, едва не задев веселящегося же Ниццу. Части снеговика также обратились в «оружие», и одна из них попала Раймунду в спину, пока тот нагнулся, готовя следующую атаку. На этот раз он почти попал, но и мальчишка промазал. Уже не выдержав, Савойя подбежал к нему, сгрёб в руку снега, схватил Робеля за шкирку и натолкал этого снега ему за шиворот, заставляя того возмущённо заверещать.              — У-у-у, козлина-козлина! — за последний век это было самым добрым, что Пьемонт ему говорил. Они привыкли общаться довольно грубо, но ещё недавно они проклинали друг друга от всей души и с настоящей ненавистью в глазах, а не вот так, играючи. Так странно, что всё вернулось на круги своя, они собрались с духом и приняли друг друга, отрёкшись от обещаний убить. Наверное, и к лучшему. Рафаэль не простил бы ещё одной смерти. Ни тому, ни другому.              Пьемонт принялся вытряхивать из-под одежды снег, Ницца подошёл к нему, желая помочь, а Савойя лишь отвесил щелчок Робелю по носу и довольно хмыкнул, глядя на его надутые губы и нахмуренные брови. Какая-то своя идиллия, неправильная, но оттого даже приятнее. Ложкой дёгтя в бочке с душой засело тягучее чувство тоски по тем, кто перестал быть частью этой идиллии, но пора было проснуться и научиться жить вновь. Наверное, для того люди и изобрели эти «года» и «века», чтобы начинать заново было проще. Наверное, для этого же природа придумала «зиму» с её «февралём», предвестником скорого всеобщего возрождения. В конце концов, у этой троицы всё ещё оставались они сами.              — Слышь, Раймунд, чё сказать хотел, — расправившись со снегом, Пьемонт оказался прямо перед Савойей. — С днём рождения!              — Опять твои еретические штучки, помилуй Господь… — фыркнул тот, отворачиваясь. Нет, ну вы посмотрите. Опять, опять за своё! И какой ещё к чёрту день рождения у воплощения страны может быть… Робель не первый раз за сегодня об этом заговорил. Начал ещё пару недель назад про это твердить, прямо с седьмого, если не раньше. Понабрался у этих своих наверняка… Но сегодня ведь девятнадцатое. Девятнадцатое февраля. Почти три сотни лет назад, в тысяча четыреста шестнадцатом Савойя стал герцогством. Всё равно что заново родился. Памятный день, как ни крути. Но день рождения?              — Да брось ты уже, святошка недорезанный! Раф, ну скажи ему хоть ты, а…              Ницца встал рядом с другом — или братом — и невольно привлёк взгляд Савойи. Две пары глаз, наглые тёмно-синие и добрые серо-зелёные, пристально смотрели на него, как будто что-то выпрашивая. Что-то… принятие их заботы, раз он не может позаботиться о них сам? Они ведь все, как один, просто мечтали иметь семью, как у обычных людей. Даже несмотря на то что сама суть воплощения подобное отрицает, а судьба постепенно отбирает жизни каждого, и однажды она дойдёт и до них.              Зимой просто хотелось тепла.              — С праздником вас, — Рафаэль умело находил более нейтральные понятия, но он явно подразумевал то же самое, что и его братец. Только вот он нашёл в себе силы сделать шаг вперёд и поймать наставника, с которым он так старался вести себя скромно и вежливо, в объятья, пусть и какие-то неуверенные.              — Мне оставь хоть немного! — Робель прилип к нему с другого бока, но уже цепко и размашисто, хотя едва ли проявлял подобные чувства вообще, а тем более в таком виде — даже до сдержанного Ниццы ему далеко.              Раймунд не смог сдержаться и негромко захохотал, только совсем без привычного ему ехидства, после чего прижал тех двоих к себе, да покрепче. День рождения или день становления герцогством, какая к чёрту разница? Девятнадцатое февраля — его день. И они — тоже его. И этот город — его, и эта страна, и весь мир, который сейчас был не больше этого парка. Только белые хлопья, молчаливые наблюдатели, будут отстранённо за ними приглядывать и гладить бледными руками по волосам, покуда воплощения не сделают свой последний вздох.                     А в Шамбери всё падал снег.