× × ×
Джин бы и дальше спал, но звонок в дверь просто долбится в голову. И так голова тяжёлая, а тут такой неприятный громкий звук. Кто-то настойчиво звонит, не собирается отступать. Джин прикрывает глаза, немного приходит в себе и открывает. Всё та же комната. Всё то же состояние. И снова тот же звук звонка в дверь. Это точно не мама, она ушла в обиде. Точно не вернётся так. «А вдруг Чжихё? — проскальзывает в голове, и Джин сразу поднимается. — Вдруг она передумала?» Он даже надеется. Надежда умирает последней. Он спешит открыть дверь, несмотря на свою походку, он тянет ручку на себя. — Здравствуй. А вот это довольно неожиданно и не очень приятное. Перед ним стоит причина всех проблем, улыбается и пытается дотянуться до него поцелуем. Джин от шока сталкивается со стеной, лопатками чувствуя боль. — Ты теперь встречаешь меня так? Я же тебя всегда тепло и страстно встречала, когда ты убегал от своих проблем. А были ли проблемы тогда? — Чонён, уходи, — Джин отталкивается от стены и тяжело вздыхает. — Мы же договаривались. — Договорился ты, а я ничего не сказала, — Чонён осматривает коридор, видит беспорядок и морщит нос. — Вдруг тебе понадобится женское присутствие. — Пожалуйста, уходи, мне и без твоей болтовни плохо, а тут ты мне втираешь, — Джин пытается не применять силу, он женщин не хочет обижать. Стоп, он уже обидел двух женщин, да куда же с третьей. — Я просто пришла узнать твоё состояние. Меня отправили с работы! — Чонён упирается, смотрит обиженно. — Джин-и, ты ведь директор отдела, что с тобой? Вернись на работу, иначе тебя уволят. Нас ждёт ревизия, а ты тут валяешься. Подумай о нас тоже. — Кто бы подумал обо мне, — Джин уже даже не борется, просто машет рукой и направляется в сторону кухни. Грязная посуда и её запах уже режет глаза, без слёз глянуть невозможно. А в холодильнике «мышь повесилась», а ведь он никогда не пустовал. Всегда был полон вкусной и полезной едой, сверкал от чистоты. — Ну и ушёл ты в запой, страдаешь тут фигнёй, — Чонён открывает окна, проветривает комнату, чтобы ушёл этот ужасный запах. — Чжихё — не фигня, поняла? — Джин поднимает голос, а Чонён тут же останавливается. — Джин-и, — она поворачивается к нему лицом и с улыбкой берёт за руки. — Если бы твоя Чжихё любила тебя, она бы не ушла. Джин снова делает шаг назад и убирает руку. Почему он до сих пор не выгнал эту девушку? Что держит её здесь? — Она… беременна, — он опускает голову, а в голосе слышится горечь. — Носит моего ребёнка. Я хочу вернуть её. Чонён напрягается, чуть не доходит до белого каления. Джин хочет вернуть жену? Какого чёрта он до сих пор бредит? Ребёнок? Ребёнок… — Сама сказала тебе? — не отступает она, снова приближается к нему. — Она тогда попала в больницу, когда я вернулся, — Чонён даже не дышит, когда он произнёс это. Когда Джин вернулся… она же была здесь. После её ухода было это? — Там и узнал. — Джини, — она поднимает его голову, радуется, когда он не отталкивает. — А сама знала, что беременна? — Да, — Джину сейчас так нужна поддержка, он просто сейчас так одинок. А приятный тон девушки так успокаивает его. Вот почему он не выгнал её. Он пьян. — Почему тогда она сообщила тебе об этом раньше? Почему она ушла от тебя? — Чонён говорит о тех вещах, о чём Джин ломает голову в последние недели. Он сам не знает, но так сгорает от горечи. Если бы она сообщила об этом пораньше, он бы всё бросил, лишь бы она осталась. Но Чонён озвучивает то, что просто морально убивает его. — А вдруг это не твой ребёнок?16.
25 мая 2019 г. в 19:42
Свет еле проникает в квартиру, освещает комнату тускло. Видно, что в этой комнате давно не прибирались. Пыль, которая слоями лежит на поверхности, доказывает это. Разбросанная одежда на полу, грязные посуды в раковине, одинокий мужчина — всё будто кричит об отсутствии женщины в этом доме.
Джин снова отклоняет звонок с работы, знает, что его больничный закончился. Отправив короткое «болею», он снова сидит на полу около кровати. Нет, он не болеет, не болел. Или… болел. Он не помнит это. Всё, что помнит: ссора, уход и ссора. На этот раз с мамой. Женщина не знает реальную причину, почему он не останавливает её. А может быть, и знает.
Джин хмыкает и поднимается, чтобы бросить бутылки в мусор и забрать остальную заначку. Он презирает людей, которые сразу прибегают к алкоголю, чтобы запить своё горе. Думает, какие они слабаки. Ведь в этой жизни можно бороться, можно до конца в своей жизни действовать. Уверен, что у всех всё получится, если постараться. И тут созревает новый вопрос: а старался ли он?
Открутив крышку бутылки, он выпивает содержимое залпом наполовину. Слишком обжигает горло, по идее. Но он уже не чувствует. Горечь должна отрезвлять его от чувств, но ощущает себя лишь пьяным.
— Мудак, изменщик, — он смотрит на своё отражение напротив, перечисляет свои «достоинства». — Моральный урод. Жалкий ты, Ким Сокджин.
Если бы тут была мама или Чжихё, они бы согласились с этими высказываниями. Кивали бы на каждом слове. Наверное, Чжихё ещё добавила бы несколько от себя.
— Дурак, — продолжает он. — Тупой, мерзкий.
Но тишина тут вместо женщин, она ничего не отвечает, но эта тишина оказывает давление похлеще слов. Будто тишина укутывает его, держит в своих объятиях и шепчет «привыкай». И Джин поддаётся ему, располагается на полу и закрывает глаза. И тишина передаёт его в мир Морфея. Как и всегда. Будто они поделили Джина, взяли на себе ответственность над ним.