Evidence

     A\N. Эта глава получилась размером с три полноценных части и даже с хвостиком от четвёртой, поэтому, может, задержка продолжения больше, чем на месяц, меня немного оправдает. Так же хочу поделиться своей печалью: приходится всё больше и больше убирать мои любимые японизмы, которыми написаны где 70-80% всех мыслей и диалогов и в которые можно запросто превратить оставшиеся. Перевод выживших после правки фраз и слов буду выкладывать перед частью, где они должны появиться, чтобы было удобней ознакомиться и не проматывать вниз. Мнения и тапки о порядке и системе выкладывания перевода принимаются. Например, не будут ли фразы перед текстом спойлером?.. Ёрощку).      1. «Дарэ мо инай?..» — «Никого нет?..»      2. «Аната ва дарэ?.. дэс ка?..» — «Вы кто?..» Разорванность японской фразы показывает, что говорящая пинала вежливые формы, однако похоже на русский я передать пока не могу. «Аната ва?» — «Вы кто?»      3. «Ёрощку онэгаи щимас-с», «Ёрощку», «Дозо ёрощку» и прочие формы — «Прошу любить и жаловать»      4. Соо ка, сокка, соо дэс ка и прочее в таком духе — «Вот как?..»      5. «Каноджо ва... канщикан?» — «Так она... Инспектор?»      6. «Сангакари но канщикан» — «Инспектор Третьего Отдела», «Сангакари но щиккокан» — «Энфорсер Третьего Отдела»      7. Ичигакари, Нигакари, Сангакари — Первый, Второй, Третий Отдел соответственно.      8. «Сорэдэ... камаимасэн» — «В таком случае... не возражаю» Вежливая фраза. «Камаванай», «Камаван» — простая, неформальная, может переводиться как «пофигу», «по барабану», «не имеет значения» и так далее.      9. «Сорэдэ нани?..» — «И что теперь?..»      10. «Нани о яттэн но ё?!» — «Что ты вытворяешь?!»      11. «Чикущо!..» — «Son-of-a-bitch!..»      Мерно и монотонно, похожий на взывающий к тишине судейский молоточек, в безлюдном, лишённом красок и безразличном ко всему живому коридоре раздавался стук каблуков чёрных, до матового блеска начищенных, заносчиво заявляющих о своём превосходстве дорогих мужских туфель, словно определяя для своего владельца точный ориентир необходимого для данной ситуации темпа биения сердца, как метроном — для репетирующего музыканта. Однако как бы создатель тревожащих пустоту звонким резонансом звуков не прислушивался к размеренным, отдающим уверенностью щелчкам обуви о холодный пол при ходьбе, стараясь таким образом отрешиться от неугомонных мыслей, одолевавшая его волнительная, даже милая в своём смущении нервозность в отношении предстоящего дня, менявшего привычную рутину на что-то определённо из ряда вон выходящее, совершенно не желала покидать полюбившуюся душу, заручившись поддержкой подбивавшего идти быстрее желания, томительного и приятного предвкушения и будто не замечавших запрет мыслить об этом ожиданий и представлений. Свежеиспечённый, снабжённый новеньким канщикан-девайсом и напутственным словом Кёкучо Инспектор Третьего Отдела Когами Щинья направлялся к долгожданному, далеко не сразу получившему предпочтение месту работы, чеканя твёрдые шаги и уверенно заявляя о своём присутствии, заставляя себя забыть о неровном, не попадавшем в ритм сердцебиении, как будто из вредности предательски рождавшем в нём волнение, в котором молодой страж закона не ощущал никакой необходимости и смысла и из-за которого даже отвлекался на назойливые укоры самому себе. Впрочем, переживать и снова переоценивать собственные движения, проверяя, чтобы основное, вполне естественное волнение не стало очевидным, у пополнившего ряды хранителей справедливости не было особенных причин: его серьёзный, полный надменности молодости и неумело скрытой самоуверенности, подчёркнутой некой намеренной расслабленностью, как будто всё происходит по предначертанному им плану, внешний облик не давал поводов сомневаться и в его внутреннем рационально-спокойном настрое. Идеально вписывающийся в атмосферу строгости и официальности, живущую в Бюро разленившимся, самовлюблённым, строившим всех питомцем, внушающий доверие и чувство защищённости, безукоризненно сидевшим на нём, оттачивающим все его движения незримым высокомерием дороговизны угольно-серым костюмом подавляющий безликую угрюмость металла и стекла, стройный и высокий, вскруживший разум многим девушкам одним лишь взглядом дымчато-серебристых глаз и нередко вызывавший у них желание запустить пальцы в его аспидно-чёрные, густые, коротко стриженые волосы, обласканный судьбой обладатель наилучших возможностей остановился перед плавно и покорно разъехавшимися перед ним стеклянными дверями, отчего мирно устроившийся, уютный полумрак кабинета был спугнут автоматическим освещением, которое, словно младший по званию офицер, заснувший на рабочем посту и не ждавший проверки, поспешно предоставило новоприбывшему возможность оценить помещение, отныне становившееся его вторым домом.      «Дарэ мо инай?..» — в сизом тумане глаз Щиньи проскользнула и скрылась растерянность, оставляя на его бледном лице в мягком, равномерно распределявшемся, устранявшем все ненужные тени свете лёгкий отпечаток удивления: юного Инспектора Бюро — своего только что назначенного коллегу — равнодушным молчанием встречали исключительно недовольная, апатичная тишина и скептически поблёскивавшие чёрными экранами, спавшие мёртвым сном компьютеры. Недоумевая, парень в рассеянной задумчивости медленно прошёл вперёд, на ходу закладывая руки в карманы брюк — вредная привычка, ставшая ничем не обоснованной необходимостью и потерявшая интерес внимания; мельком взгляд молодого сотрудника Коанкёку обратился к классически строгому, чёрно-белому циферблату, выносящему приговор времени на стене, противоположной дверям. «Девять часов… три минуты…» — сероокий брюнет остался не удовлетворён полученной информацией, а где-то глубоко внутри ловко не дававшая затоптать себя, злорадно хихикая, потирала ручки вредная мысль, только вчера твердившая ему о том, что необходимости спешить нет, саркастично добавляя, что пунктуальность ещё никого до добра не доводила. Лениво отмахнувшись от бессмысленной, не имевшей влияния идеи, как от бесцельно жужжавшей мухи, Щинья с флегматичным интересом разглядывал два отдельно стоявших стола, более массивных и удобных для работы, чем выстроившиеся в плотные ряды остальные, а значит, принадлежавших Инспекторам, пытаясь предположить, какой из них займёт он и, самое главное, кто уже занимает другой — ни один из двух не выдавал своего хозяина какими бы то ни было деталями личных принадлежностей, по которым можно было бы судить о портрете своего коллеги.      — Аната ва дарэ?.. — расколол милую слуху тишину женский, хрипловатый голос, тут же спонтанно, но будто нехотя добавивший: — … дэс ка?      Когами резко развернулся на звук, мимолётом укоряя себя, что не услышал отъехавшей с таким явным шёпотом двери, и в круг обзора туманной серости его глаз попала девушка, точнее, даже не сама она — пушистый ореол её золотисто-медных, мелко завитых волос, пышным и мягким облачком окружавших её голову и кокетливо прикорнувших на плечах, стянутая на затылке часть которых едва ли решала ситуацию с их воздушностью и непокорностью. Милая в своей простоте необычность вопрошавшей не ограничивалась лишь рыже-солнечным каскадом непослушных кудряшек, в игру со взглядом и воображением вступали и её круглое личико, на котором яркими, не допускающими в душу, непроницаемыми ониксами поблёскивали глаза, и её миниатюрность с невысоким ростом, не увеличенным визуально даже при помощи каблуков, и её женственность, соблазнительно строго подчёркнутая чёрным брючным костюмом, безупречно облегавшим приятные мужскому взору формы и лишённым привычного пиджака, заменённого жилеткой, вероломно лишавшей любопытную фантазию возможности лицезреть полупрозрачную, свободную блузу. Похожие на незнакомку люди с огненными волосами, из-за которых они становятся словно неправильные гигантские одуванчики, часто вызывают у своих эмоциональных сородичей беспричинное желание улыбаться или даже обнимать их, но было нечто неуловимое в девушке, заставлявшее подумать трижды, прежде чем приблизиться к ней без на то её разрешения, прятавшееся в глубине тьмы её глаз и отвечавшее оттуда пронзительным взглядом. Нарушительница гордого одиночества Щиньи в пустом, сонном кабинете могла бы показаться случайно заблудившейся посетительницей, если бы не одно но: посторонний не мог попасть в Бюро Общественной Безопасности просто так и уж особенно добраться до этого этажа, однако для более-менее точного предположения о том, кем именно являлась рыжеволосая, у новоявленного Инспектора пока не хватало информации.      — С этого дня назначен в Третий Отдел Уголовных Расследований в качестве Инспектора, — парень запоздало вытащил кулаки из карманов, наблюдая за пристально смотревшей на него девушкой. — Когами Щинья дэс. Ёрощку онэгаи щимас-с.      Подозрение во взгляде незнакомки растаяло, заменяясь лукавой, ненавязчивой улыбкой, едва тронувшей её губы.      — А, соо ка… — только-то и будто рассеянно ответила она, направившись к нему и проходя мимо, заставляя молодого человека снова развернуться к двум выделявшимся, массивным столам, и, неожиданно для него, ловким и даже в чём-то изящным движением отправила свою маленькую чёрную сумочку прямиком в рабочее кресло, резко поворачиваясь к своему собеседнику и широко, но хитро и явно не просто так улыбаясь ему. «Каноджо ва… канщикан?..» — несколько поразился Щинья; туман его глаз сгустился и потемнел, руководимый недовольным ропотом мыслей и догадок, главным из которых стало то, что в те редкие моменты после осознанного выбора профессии и назначения в Третий Отдел, когда предположения о будущей работе и коллегах всё-таки закрадывались в голову, нашёптывая множество вариантов развития событий, он никак не представлял себе напарницу и по совместительству школьного сэнпая его лучшего друга подобной… яркой девушкой, однако сказать точно и с уверенностью, в чём именно заключалось смятение и по какому поводу его интуиция хмурилась, не давая ему расслабиться, Когами не мог.      Тем временем обладательница огненной копны волос, продолжая доброжелательно улыбаться, казалось, вовсе не собиралась представляться в ответ, и, даже не скрывая томной заинтересованности в бездонной, чернильной глубине полуприкрытых глаз, медленно и со знанием дела осматривала стоявшего перед ней молодого парня, будто ласково ощупывая его мечтательным взглядом и не намереваясь как-то оправдывать это; Щинья ощутил, как, без всякого на то разрешения, его сковывает приятное тепло, намеревающееся перейти в жар, и, спохватившись, подавил это вместе с подоспевшим смущением — редким и необычным для него чувством. Пытаясь отвлечься от эмоций и как можно вежливей подать незнакомке знак о несколько выходящем за рамки приличий её интересе, а заодно узнать, наконец, её имя и должность, Когами в нетерпении едва не позволил сорваться с языка вопросу «Аната ва?», как…      — Сангакари но канщикан, Китагава Щинобу дэ-эс, — опережая его будто намеренно, закончив осмотр и ничем не выдавая своё впечатление, протянула приятным, подозрительно потеплевшим голосом коллега. — До-озо ёрощку, — добавила Инспектор, словно поспешно вспомнив о навязанных, неписаных правилах общения, и аккуратно присела на краешек стола, становясь в глазах высоченного сотрудника ещё меньше и — неожиданно — более властной. Щинья поймал себя на мысли, что наблюдает за тем, как наконец-то назвавшая себя напарница неторопливо наматывает рыжую прядку на палец, позволяя ей соскальзывать и облегчённо свиваться в привычную кудряшку, но тут же снова вероломно захватывая её.      — Щинья-кун… — чем-то вдохновившись, начала Щинобу и, невинно распахнув глаза и случайно закусив губу, осеклась: — Я могу так обращаться?..      Когами, в чьём дымчатом омуте глаз тенью прошмыгнуло неодобрение ситуации, нарочно помедлил с ответом, нахмурившись и снова заложив кулаки в карманы, и она быстро заверила, невероятно точно считав его недовольство:      — Конечно, это только при нас двоих и ни в коем случае не при подчинённых.      — Сорэдэ… камаимасэн, — глухим, официальным тоном предпочёл согласиться на такой вариант Щинья, выбрав наблюдательную позицию и внимательно следя за малейшими изменениями в мимике своей коллеги. Не было ничего предосудительного в том, чтобы Китагава, фактически являвшаяся и его сэнпаем тоже, несмотря на то, что они обучались на разных отделениях Школы Социальных Наук Нитто, могла позволить себе быть менее формальной, ведь, рассудил Когами, это также давало ему самому возможность ослабить столь нелюбимый фрак официозности.      — Чуть попозже я ознакомлю тебя со всей необходимой информацией и введу в курс дел, — юный Инспектор неожиданно отметил про себя, что его напарница говорит серьёзным и спокойным голосом, в котором не чувствуются какие-либо посторонние интонации и который вполне можно назвать «рабочим», но при этом в её чёрных глазах, как звёзды на небе в летнюю ночь, мерцают огоньки лукавства, что его дезориентировало. — Однако сейчас я хотела бы обсудить с тобой другой вопрос, пока мы… одни.      Не оставшаяся незамеченной пауза, сопровождённая слишком интимным для офисной обстановки придыханием, заставила брюнета инстинктивно напрячься, а резкое движение поднявшейся с места Китагавы, будто бы подавшейся к нему, — отступить на шаг назад; лёгкая, снисходительная, двусмысленная усмешка на лице огненновласого Инспектора смешала все карты формальной вежливости и спокойствию, преобладавших до этого в её словах и взгляде.      — Гомэннэ, — нарочито виноватым напевом отозвалась девушка, в чьих глазах плясали бесята и при этом чувствовали себя весьма комфортно.      — По какому поводу вопрос? — отстранённо произнёс Щинья, угрожая бесятам заледеневшим серебром тумана и, к собственной досаде, лишь более раззадоривая их.      Щинобу неспешно приблизилась почти вплотную, грациозно скрещивая руки под грудью, таким простым жестом подчёркивая собственную женскую привлекательность, и глубоко, наигранно печально вздыхая; рассеянный, отвлёкшийся на её движение рук и не осознающий своего преступления взгляд Щиньи был пойман с поличным её торжествующим и великодушным. «Тс…» — раздражённо фыркнули мысли парня, он сузил глаза, отгоняя чувство неловкости, и сосредоточился на глазах лукавой, ведущей двойную игру собеседнице.      — Об Энфорсерах, — посерьёзнела или же захотела показаться таковою Китагава-канщикан. — Они…      — Мне известно, кто такие Энфорсеры, — сухо прервал её Когами, не спуская с неё зоркого, настороженного взгляда, намереваясь обнаружить любую её уловку как можно раньше.      — Хо-о… — с практически неразличимым сарказмом хмыкнула Инспектор, отводя глаза и делая пару шагов в сторону от своего напарника, проходя мимо него. Всего три или четыре равномерных удара о пол её каблуков успел услышать Щинья, как волна мурашек пробежалась по его коже, приятно будоража нервы: девушка прошла так близко, что будто случайно соприкоснулась с ним на несколько мгновений плечом, и он был готов доказывать, что она намеренно задержалась на доли секунды рядом, не прерывая тактильный контакт, вызвавший в нём ненужные и совсем не к месту эмоции, притупляя возмущённый разум и давая недопустимую волю инстинкту. Сдерживая себя и как можно незаметней восстанавливая сбитое на миг дыхание, парень, помедлив, оглянулся на уже отошедшую рыжеволосую нахалку, не утруждая себя разворачиваться полностью.      — Тогда… — всё таким же ровным голосом, слегка тянущим слова, продолжила Китагава, — должно быть, ты в курсе, какие это… необузданные,.. — она оглянулась через плечо, и Щинья почти физически ощутил, как её воспламеняющий взгляд дерзко касается его спины и спускается ниже; он не мог взглянуть ей в глаза, ибо облако пушистых волос служило преградой ему, а не ей, и поэтому парень, сохраняя непринуждённость движений, встал вполоборота, перекрывая ей доступ к обзору интересующей её спины. «Сорэдэ нани?..» — самодовольство, мелькнувшее в по-зимнему ледяных волнах сизой дымки его глаз, скрылось столь же быстро, как и показалось на поверхности: девушка ответила ему полным разворотом и совершенно спокойным, исключавшим двусмысленность взором, обескураживая юного сотрудника. — …не способные быть приручёнными,.. — как ни в чём не бывало говорила Щинобу, и нахмурившийся Щинья не мог отыскать в её глазах ни малейшего намёка на присутствие в их лукавой тьме отблесков игры, — свободолюбивые подневольные работники. Нашему отделу повезло, и у нас особенных проблем в управлении… гончими не наблюдалось.      — В таком случае в чём загвоздка?.. — нетерпеливо уточнил Когами, осекаясь и коря себя за несдержанность. Его собеседница усмехнулась и вновь медленно, уверенно прошлась перед ним, как главнокомандующий перед новобранцем, не теряя ни грамма томительной женственности и кокетства; на сей раз она, проходя мимо, подняла правую руку, по-прежнему поддерживая её локоть левой — рукав блузки соскользнул чуть вниз и обнажил тонкое запястье — и будто невзначай провела средним пальчиком вдоль шеи, едва касаясь, рисуя что-то загадочное и спускаясь ниже, пересекая ключицу и направляясь к достаточно открытому декольте. Когами стало жарко, захотелось ослабить галстук и вдохнуть свежего воздуха, которым окованное металлом и стеклом помещение, увы, не располагало. Нарушительница обычно столь непоколебимого самообладания сероокого брюнета бросила на него плутовской взгляд, вновь ловя его на месте преступления, и оштрафовала нескрываемым торжеством показавшихся чертят в непроницаемой бездне её глаз прежде, чем его собственные успели подёрнуться морозным узором серебристого инея в ответ и скрыть тем самым малейшие доказательства.      — Проблема в… — Щинобу снова демонстрировала Щинье спину, возвращаясь к столу, — … нашей единственной девушке-энфорсере. Видишь ли, она часто позволяет себе непростительные вольности. Например, нередко опаздывает, как сейчас, или даже фамильярничает с Инспекторами, — девушка запустила руки в волосы, словно бы заново закалывая заколку, однако запутавшиеся в огненных локонах белоснежные длинные пальчики действовали на воображение весьма неоднозначно, и Когами усмотрел в этом очередную двусмысленную уловку из игры, правила которой пока были ему непонятны. — На неё не действуют никакие внушения или штрафы, и поэтому…      — Так в чём же дело?.. — стараясь отвлечься от образа и отмахиваясь от мыслей не по делу, произнёс вконец отягощённый чувствами неловкости и смущения Щинья и жёстко, категорично добавил, вспоминая рассказы лучшего друга: — Увольте её к чертям.      Щинобу заглушила прорвавшийся смешок и обернулась к нему, снова присаживаясь на край стола и скрещивая ноги.      — Всё не так просто, Щинья-кун. У нас не хватает людей, да и работник она талантливый, и даже не потому, что так Сибил решила, — сдержанно пояснила Инспектор, возвращаясь к деловому и размеренному тону, усмиряя лукавые огоньки и высокомерных бесят. Когами перевёл дыхание, надеясь на полное спокойствие и нормальную, рабочую обстановку. — Но справиться с ней вполне возможно, достаточно лишь несколько раз подавить её морально, поэтому я советую тебе именно так и сделать, — её губы чуть тронула тень улыбки. — Она скоро должна появиться, так что для тебя же лучше продемонстрировать характер и указать гончей на её место. Не смущайся, ты наверняка не опознаешь в её миленькой внешности все описанные мною погрешности с первого взгляда. Уж такие эти Энфорсеры, — будто бы с грустью и знанием дела усмехнулась коллега, теряя внимание призадумавшегося новенького сотрудника.      Щинья обдумывал всё сказанное старшим Инспектором, когда его размышления в поисках правильного решения были прерваны недовольным, тающим шипением разъехавшихся с целью впустить ещё одного человека дверей, и двум взглядам — растерявшемуся и вспыхнувшему весёлыми огоньками — предстала молоденькая девушка, как и изволила выразиться Китагава, «миленькой внешности»: прибывшая казалась скорее школьницей, примерной ученицей, строгой, но справедливой старостой — кем угодно, но не своевольным, нарушавшим устав и нормы приличий Энфорсером. «Непослушная гончая» отличалась от рыжей начальницы спокойным, умеренным контрастом во всём, начиная со сдерживавшего порывы чьей-либо фантазии, подчёркивавшего её юность, аккуратно сидевшего, нежного персикового оттенка брючного костюма и заканчивая идеально ровно подстриженными до плеч смоляными волосами; на её лице не было заметно ни грамма косметики в противовес воспользовавшейся её неуловимой магией Инспектору. Некоторое противоречие смутило Когами, однако…      — А!.. — воскликнула единственная в Третьем Отделе девушка-энфорсер, намереваясь продолжить и тем самым не оставляя новоиспечённому Инспектору, вступавшему в роль «каинущи» и берущемуся за поводок, никакого выбора.           — Щиккокан!.. — резко и жёстко бросил поймавший ободрительный взгляд рыжеволосой Щинья, уверенно развернувшись и направившись к опоздавшей. — По какому праву вы позволяете себе опаздывать на… — он оглянулся в поисках циферблата и снова вернулся рассерженным взглядом к Энфорсеру, в чьих агатовых глазах неявно заблестело… недоумение?.. — … пятнадцать минут? Если ещё раз такое повторится, я буду вынужден принять необходимые меры, и поверьте, так просто вам это с рук не сойдёт! Впредь извольте быть благоразумней!..      Тирада с напускным, призванным дисциплинировать гневом произвела на адресата неожиданное для Щиньи впечатление: брюнетка несколько оторопело смотрела снизу вверх на своего начальника, удивление широким почерком расписалось на её бледном лице, выражаясь даже в едва разомкнутых губах и распахнутых тёмных глазах. «Нани?..» — запоздало забарабанила всегда приходившая на выручку вовремя интуиция молодого Инспектора, как получившая его выговор девушка выглянула из-за него, устремляя раздосадованный взгляд на огненновласую, и уж совсем неожиданно рявкнула:      — Хиодощи-щиккокан! Нани о яттэн но ё?!       «Щиккокан ттэ?!..» — ужалила Инспектора быстрая, мгновенно расставившая всё на свои места — не дававшие ранее покоя детали и царапавшиеся сомнения — мысль, действовавшая словно пощёчина. «Чикущо!..» — не сдержался Щинья, непроизвольно сжимая кулаки так сильно, что короткие ногти впились в ладони.      Офисом завладел совсем не подходящий ему, звонкий, заразительный, невероятно приятный слуху хохот, разбивавший тишину на тысячи осколков подобно пробивающемуся в тёмный угол солнцу, отталкивавшийся от мрачных стен беспорядочными волнами удавшейся шутки, непринуждённым, живым и ярким весельем ударявшийся о напряжённую спину похолодевшего из-за промаха в первое же рабочее утро Когами. «Чи!..» — ещё только осознавая произошедшее и прокручивая возможные варианты последствий, он резко оглянулся через плечо, прищурившись: веявший настоящим зимним морозом сизо-дымчатый взгляд столкнулся с пылавшим в удовольствии, откровенным чёрным.      — Гомэннасаи!.. — вполне с искренним сожалением выдавила из себя рыжая, не тратя время и силы на объяснения с обоими, продолжая заливисто смеяться — её смех производил мягкое, сглаживающее впечатление, вызывая вместо раздражения или досады снисходительную улыбку. Она не могла справиться с ним и при желании, то пряча лицо в ладонях, чтобы вытереть подступавшие от хохота слёзы, то хватаясь за живот, будто могла остановить весёлый приступ, но не прерывая зрительный контакт со своими попавшимися на удочку подопытными, одаривая их очаровательным и обезоруживающим превосходством, лукаво сверкавшим во тьме её глаз.      — Я не для этого сообщила тебе, что задерживаюсь, Ёроко! — возмущённо продолжила раздосадованная выходкой Энфорсера, судя по всему, настоящая Инспектор Китагава, отчего лишь больше развеселила устроительницу путаницы. — Моо!..      Растерявшийся и разочарованный Когами вернулся взглядом к стоявшей перед ним тёмноволосой девушке, и она, поспешно вспомнив об обязанностях, взглянула в ответ в его туманно-серебристые глаза, в которых эмоции скрылись за покрытым узорами льдом.      — Прошу извинить её за ненадлежащее поведение, — быстро проговорила виновница произошедшего, привычным, отработанным движением поднимая левую руку с металлическим канщикан-девайсом — точно таким же, какой он сам получил лишь полчаса назад! — и демонстрируя Щинье неопровержимое доказательство собственного статуса — голограммное удостоверение, развевавшее любые остаточные сомнения и беспристрастно подтверждавшее личность девушки и фотографией, и словами: «Канщикан. Китагава Щинобу».

*****

     12. Кёджю — профессор. Аоки-кёджю — профессор Аоки.      13. «Кэйджи но кан ка на…» — «Интуиция детектива, что ли…»      14. «чиимувааку» — «командная работа»      15. «Ятто ё» — «Наконец-то»      16. «Мата ка?..» — «Опять?..»      17. «Отанощими» — «Жду с нетерпением»      18. «Канпэки да ё нэ-э» — «Идеально!..»      19. Кэйджика — 刑事課 (keijika),　Crimial Investigation Department, Отдел Уголовных Расследований      20. «Най ттэ… Муканщин сугиру на, Когами!» — «Нету… Не будь столь беспечным, Когами!»      21. Конпэито — конфетки японские. Маккуро-куроске — милые чёрные катышки пыли из аниме Миязаки Хаяо, изобретённые им же и впоследствии ставшие в ряд с существующими мифическими духами.      … — Соо ка… — задумчиво отозвалась на сообщение Щинобу, наблюдая, как сидящий напротив неё молодой парень аккуратно освобождает палочки от упаковки, отрывая краешек ровно по пунктирной линии и педантично укладывая обе части рядом с подносом. — Вышел на пенсию, значит… Жаль, ты не успел прослушать курс лекций по юридической психологии у него, он потрясающе читает, — девушка отвела взгляд от компаньона и осторожно коснулась одного из двух сэндвичей перед собой, неодобрение лёгкой хмуростью предстоящего ожидания пронеслось в её глазах в мгновение растаявшей тенью: «Ещё слишком горячие».      — Как бы то ни было, Аоки-кёджю весьма неплохо справилась со своей задачей, — тактично оценил уровень преподавания двух профессоров и тем самым плавно завершил тему, носившую оттенок ностальгии для собеседницы и ещё вчерашней будничности для него, назначенный сегодня вместе со своим другом Инспектор Первого Отдела Гиноза Нобучика, переключая внимание на покорно ожидавшее блюдо с рисом и маринованными овощами — на взгляд Китагавы, вряд ли из предоставленного выбора можно было взять что-то ещё столь же полезное и одновременно классически простое — и принимаясь за еду с аппетитом, но степенно и неторопливо, словно присутствующий на званом ужине единственный наследник аристократической семьи — образ, полный ненавязчивого, но ощутимого достоинства и такой естественный в его исполнении.      Мысленно сетуя на свои придирчивые вкусовые пристрастия, Щинобу облокотилась правой рукой на стол, подпирая голову и останавливая рассеянный взор на пополнившем их ряды коллеге и по совместительству её школьном кохае, в данную минуту маленькими порциями аккуратно и не спеша с удовольствием вкушавшем рис. Этот молодой человек, будучи младше её на два с половиной года и несколько дней — накануне Ёроко подговорила её взглянуть на личные дела новых сотрудников, а хорошая память на даты снова проявила себя безотлагательно — в свои неполные двадцать лет казался старше и держался по-взрослому уверенней, чем практически все его ровесники и даже она сама. Этому первому и постоянному впоследствии впечатлении о Гинозе Нобучике способствовала каждая деталь его внешности, безукоризненно отточенной и продуманной до мелочей, и поведения, подчинённого отлаженному контролю и уже ставшего привычным и единственно верным. Сколько бы Китагаве ни приходилось пересекаться с младшим студентом на внеклассных занятиях, более известных как добровольно-принудительные кружки по интересам, или на дополнительных лекциях преподавателей, которым они оба охотно отдавали предпочтение и время, Гино — без малейшего зазрения совести Щинобу переняла это обращение к нему, следуя примеру всех, кто его знал — всегда проявлял себя как сдержанный, исполнительный и серьёзно относящийся к учёбе, как и ко всему, юноша, не позволяющий царившей среди преодолевших барьер первого курса атмосфере расслабленности и коварно постепенно захватывавшей умы вседозволенности приблизиться к нему и отвергающий её одним только отчуждённым, гордым в своём одиночестве видом. Можно было лишь гадать, какие тайны и мысли находили убежище в изумрудной чаще его глаз, полной хмурых, беспокойных теней, лишавших лесную листву ненужной, праздной яркости и наполнявших его взор задумчивым, не подпускающим незнакомцев полумраком, незримо усиливавшимся за счёт контраста чернильно-чёрных волос, лишь самую малость ограничивавших ему обзор ровной чёлкой, аккуратно разделённой на прядки, с бледностью кожи, будто невзначай снова указывавшей нежным оттенком на благородство кровей своего владельца; в первую очередь удивляющие наличием простые очки в тонкой оправе выполняли две важных функции: ограничивали пропуск посторонних взглядов в сумрачную зелень глаз молодого стража справедливости и закона и придавали мягким, тонким чертам эстетически красивого лица столь любимую им, но не прижившуюся от природы строгость. Подчёркнуто вежливая жёсткость и безапелляционность в манере общения — неизменно исключительно по делу — вступившего в должность Инспектора и поддерживающая дистанцию прохладная отстранённость дополняли его облик серьёзности и вместе с всегда изумительно подобранным костюмом с иголочки укрепляли ощущение официальности, мотивируя любого его собеседника приосаниться и собраться, не тратить время зря и чётко выполнять обязанности. «Невероятно полезное качество, если приходится работать со своевольными, гораздыми на шуточки и подколы подчинёнными», — с некоторой долей уныния подумала Щинобу, отлично осознавая, что даже такое воздействие на окружающих, какое досталось в дар Гино или же являлось предметом его долгой работы над собой, вполне возможно, на её рыжеволосую подругу — уже давно не просто подопечную — не окажется эффективным, однако нужно было признать, что и сама-то Инспектор Третьего Отдела вовсе не стремилась к подавляющим мерам контроля, и эта тема изредка становилась предметом разногласия — обычно не высказываемого вслух, но неприятно покалывавшего искорками тока — между нею и определённо прирождённым начальником Гинозой. Сковывающее каждый раз при малейшем упоминании вопроса о лучшем варианте руководства прохладное напряжение, аккуратно, но болезненно впивающееся в душу коготками, достаточно доходчиво растолковывало Китагаве на основе не робкого десятка предположений две вещи: что не допускающий своенравия и попирания официозности и необходимой дистанции Нобучика уж точно не попадётся под розыгрыши способных на это от скуки Энфорсеров и сможет пресечь такие попытки на корню и что сработаться с не выносящим нарушения порядка, в том числе и иерархического, категоричным и требовательным Гино у неё бы не вышло. В то время как его лучший друг Когами Щинья — девушку уже уведомили о факте их многолетнего знакомства — совсем не представлялся ей сложным для коммуникации и успешной работы вариантом напарника, особенно после двух лет работы с непримиримым Икэдой, подход к которому всё ещё был не найден. Щинобу не доводилось лично сталкиваться с Когами во время учёбы, несмотря на общего знакомого, — случайная оговорка об этом в разговоре с Ёроко послужила, как оказалось, мотиватором для сегодняшнего представления в театре одного несостоявшегося, неугомонного рыжего актёра; новый сотрудник Третьего Отдела напоминал тёмноволосой представительнице закона скорее соседского отзывчивого парня, восприимчивого к компромиссам и ценившего их, предпочитавшего свергать холодность формальности во имя прогрессивной «чиимувааку». Китагава пока только предпочитала оставаться нейтральной и не спешила доверять этому, к её досаде, устойчивому, не сбивающемуся, как высокая температура, интуитивно подсказанному впечатлению о своём новоприбывшем коллеге, однако что-то среди её мыслей, купающихся в естественных сомнениях не привыкшего к открытости человека, упрямо твердило Инспектору об итоговой правоте суждения. «Кэйджи но кан ка на…» — с самоиронией усмехнулась девушка, не сильно веря в собственную ленивую до невозможности интуицию, но, глядя на приближавшегося к их столику несколько расслабленного и уже явно освоившегося Щинью, снова, словно чётки, перебирала сомнения и наблюдения, собираемые дотошной внимательностью, и взвешивала их с въедливой точностью, как будто проверяла неизученный самородок, пытаясь определить его ценность и полезность.      — Ятто ё, — вместо всякого приветствия с тенью полуулыбки произнёс задержавшийся Когами, отодвигая стул и присаживаясь за стол к другу и напарнице. Противоречащий официально строгому виду Инспектора Третьего Отдела и столь же сдержанному, как и он сам, выбору Гинозы гамбургер невероятных размеров на подносе был поставлен Щиньей на стол и тут же стал объектом внимания Щинобу и Нобучики. «И он всё съест?» — изумилась про себя Китагава, будто забывая о собственных двух сэндвичах, пусть и маленьких, но вдвоём становившихся завидно плотным обедом.      «Мата ка?..» — раздосадовано нахмурился Гиноза, одарив «бестселлер» фаст-фуда неприязненным взглядом, как если бы это помогло уничтожить оскорбляющего его взор любимца ленивых и не заботящихся о правильном питании людей, и не преминув уделить частичку убийственной сердитости и неполезному, почему-то до сих пор не тронутому ею выбору своего сэнпая: «Они определённо найдут общий язык, не сомневаюсь».      Проигнорировавший оба бессловесных осуждения — особенно явное неодобрение, последовавшее от друга — Щинья с некоторым облегчением ослабил галстук, благо обстановка позволяла, и, ловким движением разделив гамбургер на две части при помощи ножа, со здоровым аппетитом принялся за одну из них. Определённо, с предвкушением рассудил обладатель серебристых глаз, работа в Бюро обещала оказаться весьма и весьма интересной, судя по одной только первой половине дня, насыщенной неоднозначной информацией, а ведь ранее молодой человек даже не предполагал и уж тем более не ожидал, что представлявшаяся полной рутины, бумажно-электронной волокиты и обычных офисных дел специализация может хоть чем-то заинтриговать его блуждающую в поисках чего-то неизведанного и обязательно способного встрепенуть, неспокойную отчего-то душу, едва ли принимающую формальность и упорядоченную реальность жизни. «Отанощими, — пробуждающий интерес в компании с любопытством потревожил серо-дымчатый взор Щиньи, всколыхнув серебристый туман малозаметной рябью, — Осталось сделать только две вещи...» — пробежавшаяся по его губам предвкушающая что-нибудь из ряда вон ухмылка сменилась сосредоточенностью: необходимо было понять, как поставить Энфорсера на место и не дать сегодняшнему повториться, и внести в меню хотя бы несколько разновидностей его фаворита среди быстрого питания — ведь работать ему тут не один год. Однако сплотиться в цельную идею и расписаться по пунктам плана разрозненным, абстрактным мыслям в голове молодого человека не дал насмешливо заданный, с дружески весёлой издёвкой, провокационный вопрос:      — Когами… почему ты решил стать Инспектором?..      Едва только якобы без всякого умысла небрежно оброненные слова вторглись в безмятежное молчание, уютно устроившееся между их троицей, как это произвело эффект громоподобного взрыва в немом кино, заставлявшего вздрогнуть и напрячься от неожиданности и дискомфорта, разрывавшего благословенное безмолвие и одним движением сминавшего мысли в не распутываемый клубок ниток. Лишь мгновение и зоркий взгляд набравшейся от подруги невинной хитрости Китагавы были одарены возможностью запечатлеть замешательство, вынырнувшее словно молния среди грозовых туч в глазах Щиньи, задержавшего на полпути на секунду кружку с кофе и вперившего недоуменный взгляд в сдерживающую с трудом усмешку напарницу. Неизменно хладнокровный Гиноза не позволил встрепенувшимся чувствам показать себя столь ярко, как это произошло с его другом, цепкий самоконтроль моментально перехватил покрепче окованные в стальные путы эмоции, незамедлительная реакция которых на не оставляющий равнодушным, всколыхнувший старые мысли и переживания вопрос сумела прорезаться сквозь тщательно продуманную блокаду исключительно слегка, просеявшись, словно рис через мелкое решето, являя нежелательные зёрнышки, портящие идеально белую картину: нахмуренные тонкие чернильные брови вразлёт утяжелили взор тёмно-зелёных очей, в чьих изумрудных лесах притаились интерес и ворчливое неодобрение — обсуждение личной темы было несколько непозволительным для замкнутого, строгого Инспектора Первого Отдела. Довольная вызванной озадаченностью у своих коллег Щинобу ненавязчиво вежливо улыбнулась Когами и в ожидании ответа наконец-то вкусила один из сэндвичей. «Канпэки да ё нэ-э», — удовлетворённо оценила ситуацию девушка, не заостряя собственное внимание на том, к чему именно — не имеющему точного и честного ответа вопросу или идеально лично для неё тёплой еде — относится её мысленное замечание.      Рассёкшая слабую тишину за их столом на неравные, рассеивающиеся лоскуты, словно острейшая катана — нежнейший шёлк, поднятая тема была не более чем своеобразной, изощрённой проверкой на изобретательность и фантазию: словно жизненно важная необходимость в мгновение ока наполнить лишившуюся грубо сдёрнутого, защитного покрывала неприглядную клетку дивной певчей птичкой, способной отвлечь красивой песней общее внимание от неказистости и несовершенства своей тюрьмы — личных мотивов и кишащих неопределённостью желаний, которые никто не должен знать или заметить, подвергнув критике и осуждению. Ещё ни один сотрудник Кэйджика не сумел избежать неприятного вопроса, ставящего в тупик и заставляющего облекать слова в наскоро выстраивающийся связный ряд, маскирующий не подлежащие огласке причины. Сие напоминало игру с мячом, наполненным краской, который так или иначе ввязавшиеся в это игроки перекидывают друг другу, сопровождая каверзными вопросами, и который взрывается в руках того, кто замешкался с ответом, окрашивая беднягу с ног до головы — словно выставляя его на потеху. Редко непоколебимые и не склонные к сочувствию мощные стены Бюро слышали честные ответы, высказываемые искренне и с надеждой на осуществление собственной выдуманной миссии, часто они же беспощадной реальностью раздавливали мечтателей, обжигая их раскалённым стальным кнутом правды и навсегда пробивая сердца выдержавших это испытание зеркальными льдинками расколовшихся иллюзий, лишая своих подопечных возможности жить за гранью их работы под тёплым колпаком фантазий, опуская с небес на землю и знакомя с настоящей жизнью — редкий дар и одновременно проклятье для наступившего мира благоденствия и счастья под присмотром системы Сибил.      Бессознательно всматривавшийся в тёмно-карие глаза Китагавы Когами Щинья, неспешно и чинно отпивая крепкий кофе, раздумывал, какой ответ следует вручить неспроста любопытствующей девушке, однако одна-единственная мысль, выходя из темноты сгруппировавшихся в нечто неясное своих собратьев, пресекла его поиски твёрдым и неопровержимым даже им самим уведомлением: «Причины как таковой-то нет!». Рассмотрев немало вариантов, мало-мальски заинтересовавших его, Когами отбросил пинком раздражения без преувеличения все из них: они не могли предложить ему ничего, что надолго зацепило бы избалованную судьбой, тоскующую в красивой клетке упорядоченной системы душу и удержало бы столь крупную, своевольную и потенциально сильную добычу, как он, в своих сетях. Если изначально Щинья не торопился определяться с направлением в жизни, то равнодушное к любым человеческим заслугам время, словно педантичный тиран, однажды поставило его перед фактом, что ещё немного — и решение за него примет лаконично строгая и не принимающая в расчёт желания Сибил. Именно тогда, впервые услышав от Нобучики о том, что он нацелен получить должность Инспектора Бюро, парень окончательно вынес отрицательный вердикт собственным грёзам, в которых он, в общем-то, не сильно отдавал себе отчёт, и заковал их в облачение практичной логики: самая трудно достижимая и высокооплачиваемая работа на пару с другом никак не может являться предметом жалоб и досады. Но сдружившееся с совестью разочарование всё-таки преследовало Щинью, не уставая напоминать ему о неспособности — в принципе ему не свойственной — постоять за собственную судьбу вплоть до того, что столь важное решение принято спонтанно и фактически перенято у другого человека, хоть и самого близкого. Признавшись себе в этом единожды, Когами отложил подобные раздумья, словно стопку просмотренной, но не прочитанной литературы, но мысли, в отличие от книг, имели свойство отвоёвывать позиции обратно, цепляясь за душу острыми коготочками в упрямом намерении не покидать своего владельца как можно дольше. Награждённый природой контрастно-красивым сочетанием серебристо-дымчатых глаз и оливково-чёрных волос парень пребывал в столь же противоречивых, как его внешность, борющихся за внимание, непохожих чувствах: вызванное вопросом и осознанием, нахально воцарившееся смятение стремилось побороть просыпавшуюся уверенность в неукоснительно верном выборе профессии, пусть даже молодой человек впервые задумался о такой вероятности лишь этим утром, пусть даже однажды спонтанно принятое решение пойти по той же стезе, какую для себя определил его лучший и, пожалуй, единственный друг Гиноза, стало определяющим, пусть даже только Сибил благодаря его высшему — и рекордному по стране — баллу в её тесте убеждена в том, что у него есть все данные для подобной специализации. Твёрдо второй Инспектор Третьего Отдела знал две вещи: что никто не в силах запретить ему покинуть нелюбимую работу и отправиться искать то, что придётся по душе, и что не питающий иллюзий и надежд относительно своего занятия в жизни человек способен справиться с этим делом лучше, чем погрязший в фантазиях талантливый самородок.      — Причины… в общем-то и нет, наверное, — вежливо и с прохладцей медленно сознался Щинья, отвечая Щинобу едва тронувшей тонкие губы улыбкой, отчего сгустившаяся гроза в его глазах уступила место спокойной серебряной пасмурности. Честное по отношению к собеседнице и, в первую очередь, к себе признание с вызовом заявило о своём существовании, сообщая деловой атмосфере Бюро об отсутствии необходимости испытывать нового сотрудника на прочность и практически подтверждая очередное правильное распределение Сибил.      Идеально прозрачные стёкла очков в тонкой оправе, оберегавших тёмно-зелёные глаза Гинозы от излишнего, навязчивого света, будто влюблённо и с нежным томлением обнимающего каждую его чёрточку, и визуально совсем немного ужесточавших мягкие черты его лица, сверкнули мимолётным отражением Инспекторов Третьего Отдела, в упор смотревших друг на друга и якобы дружелюбно взаимно улыбавшихся, когда Нобучика поднял тёмноволосую голову, отвлекаясь от обеда и награждая обоих, особенно друга, острейшим, способным при случае приковать неугодных ему людей к месту взглядом, в ночной зелени которого возмущённо показалась толика удерживаемого раздражения. «Нет, говоришь?.. Не смеши меня!»      — Нет?.. — Щинобу недоверчиво приподняла бровь, скрывая растерянность усмешкой. — Почему?      Гиноза не привлёкшим внимание сотоварищей лёгким движением облокотился на стол обеими руками, длинные, тонкие пальцы переплелись в изящном замочке на уровне тонкой линии твёрдо сжатых губ, и тёмно-зелёные глаза, частично скрывшиеся упавшими на очки из-за наклона головы чёрными прядками чёлки, приютили сердитую мысль: «Ну, расскажи нам, Когами». Недовольству Инспектора Ичигакари, витавшему в его душе слабой обидой, вызванной непониманием, с устойчивым послевкусием беспокойства за друга, послужило немало причин, похожих на опавшие листья, ожидающие часа, когда шумный, беззаботный ветер закружит их в тревожном, воздушном вальсе, устроив листопадный хаос, сталкивая друг с другом, или же не тронет и оставит в безмятежном спокойствии, предав забвению. Отдавший принятию решения стать Инспектором Бюро столько времени на размышления, взвесивший все за и против, предъявивший по отношению к себе безжалостные требования, всецело осознавая грядущую ответственность, и не позволявший своим чувствам хотя бы раз солгать или оправдать желание явить собой пример сотрудника Коанкёку, прекрасно отдававший себе отчёт о том, что его будет ждать в случае удачного распределения и в чём именно будет заключаться его работа, Нобучика никак не ожидал от своего поверенного и проверенного лучшего друга, поделившись с ним окончательным решением и планами, услышать в ответ пусть добродушное, пусть со светлой, дружеской улыбкой, пусть радостно-облегчённое, но: «А, соо ка?.. Тогда… Я тоже стану Инспектором». Удручённого на тот момент из-за надвигающегося экзамена, после которого следовал вердикт Сибил относительно профпригодности бывших студентов, и мрачного из-за того, что не мог сам определиться с главным и единственным занятием в жизни и не желал слепо следовать предложениям системы, Щинью не разубедили никакие доводы Нобучики, огорошенного столь спонтанным, безответственно необдуманным решением и попытавшегося разъяснить необходимость быть благоразумней и не поступать поспешно: едва услышав о такой идее, Когами словно сроднился с ней и не видел смысла подыскивать что-либо ещё, беспечно отмахиваясь от его тревог: «Всё в порядке, Гино. Я справлюсь». Не привыкший ослаблять контроль над ситуацией да и попросту не умеющий пускать всё на самотёк Гиноза потерял немало драгоценного времени, стремясь осознать, какие причины могли толкнуть друга на столь необдуманный шаг, и ответы нагромождались и выскакивали, как стайка требующих конпэито бессмысленных маккуро-куроске, отнюдь не подсказывая искомой точки отсчёта. «Из-за меня ли…» — вспоминая все случаи оказанной Щиньей поддержки, рассуждал Нобучика, пытаясь понять, мог ли Когами великодушно отказаться от далеко идущих возможностей, чтобы всегда быть способным протянуть ему руку помощи в трудные моменты — такое предположение, обернись оно правдой, даже задевало и сердило Гинозу: он давно и сам прекрасно мог постоять за себя, и его обидчикам не повезло бы быть филигранно пристыженными, и уж тем более никто не посмел бы проявить неуважение к нему на желаемой работе — Щинья должен был это понимать. «Тогда почему? Мы не дети, обещающие друг другу работать вместе!» Однако купавшееся в мыслях недовольство из-за столь легко и беспечно «сворованной» тщательно продуманной мечты постепенно оказывалось потеснено робким облегчением, что их дорожки не расходятся, и надеждой, что причина на самом деле ясна, как день в солнечную погоду, вполне соответствуя словам Когами: «Ха? Да просто кажется занимательным». Единственным не стихавшим ветром, по-зимнему холодным и сгущавшим краски в глазах Гинозы-канщикан, заставляя случайно взглянувших в них поёжиться и выпрямиться, было укутанное в рассерженность и даже покровительственную опеку беспокойство за Щинью: скоропалительный шаг способен быть чреват совсем неприятными последствиями, если существует хоть малейшая возможность, что обладающий быстрым умом и смекалкой, но при этом лениво и расслабленно относящийся к ответственности друг может не справиться и даже уйти из Бюро — тогда как идея сотрудничества, хоть и в разных Отделах, уже успела приглянуться не слишком-то общительному и нелегко сближавшемуся с людьми Нобучике; да только Когами на любые слова находил утешительный ответ, уверяя, что работа ему по плечу, полушутя добавляя, что система Сибил не ошибается, и его беззаботность — совершенно не приличная для полученного статуса — лишь больше расстраивала и сердила Гинозу. «Най ттэ… Муканщин сугиру на, Когами!»      — Если говорить, почему… — издалека начал Инспектор Сангакари, осекаясь и замолкая. Облокотившись левой рукой на стол и подперев ею голову, касаясь мягкой и белой, словно детской, щеки ухоженными пальцами, Щинья отвёл затуманившийся взгляд в сторону, обрывая зрительный контакт с Китагавой, и предался не таким уж долгим размышлениям: — Личной причины как-то нет, но… знаешь… — расплавленное серебро его глаз вновь столкнулось с мягким агатом её, неосторожно обжигая несдержанным, проглядывавшим сквозь сизый туман превосходством правильно подобранного ответа. — Подобную работу хочет получить любой.      «Что?..» — аккуратно оперевшись на спинку стула, с некоторой долей досады мысленно прокомментировал ответ друга Гиноза, бессознательно-отточенным движением поправляя съехавшие с переносицы очки за правую дужку, выпрямляясь и возвращаясь к обеду — непозволительно терять здесь время за глупыми, ничего не меняющими и не разъясняющими разговорами. Однако Щинья явно не считал также.      — А… какова твоя личная причина поступления на службу в Бюро?      Щинобу усмехнулась и отвела взгляд от вежливой полуулыбки Когами, который по её же примеру задавал личный вопрос с подчёркнуто вежливой заинтересованностью, ни в коем случае не приправленной хитростью или желанием смутить. Девушка не могла не ожидать, что мгновенно раскусивший эту маленькую игру молодой человек откажет себе в удовольствии взять реванш и перевести тему на её причины: с каким бы сильным замахом и при каком бы то ни было ветре бумеранг будет брошен, он непременно вернётся к хозяину.      — Саа нэ, Когами… — Китагава откинулась назад и, задумавшись, скрестила руки под грудью. От Щиньи не укрылось, что её выражение лица изменилось, преисполнившись некой лиричной иронии, читавшейся даже в неоднозначной улыбке, едва мелькнувшей на её губах, и в потяжелевшем взгляде.      Как отличник до мозга костей знает выученный урок, так Щинобу прекрасно знала ответ на поставленный вопрос, убеждённая, что нельзя спрашивать у других людей то, что ты ещё не выяснил про себя, только совсем не спешившая озвучивать готовые сорваться с языка слова, чтобы показать младшему напарнику необходимость твёрдо осознавать своё решение и без запинки произносить его, как собственное имя. «Подобную работу хочет любой? Соо на но ка?.. Ха… Вероятно…» Облачённая в столь привлекательные условия, предоставлявшая такие возможности, возвышавшая над остальными людьми и открывавшая двери в самые высокопоставленные палаты профессия являла собой будто нежданный для ребёнка сюрприз, упакованный в блеск красок и глянцевую нежность, однако каждый соблазнившийся открыть подарок будет разочарован и растерян, обнаружив в лучшем случае пустоту, а в худшем — воплощение собственного страха. Лично Щинобу работа напоминала наряженную в дорогие и шикарные одежды безобразную старуху, скрывшую своё искорёженное шрамами жизни и неприглядной старостью тело шелками, своё высохшее лицо — разукрашенной маскарадной маской, свою духовную убогость — обезличенным молчанием, свою слепоту — прожигающим души, жестоким и пустым взглядом; отвращающую и даже пугающую старуху, обитавшую в огромной, безлюдной зале с высокими потолками, отвергающей лучи солнца и утопающей в каком-то грязно-коричневом мраке; неподвижную старуху, казавшуюся не более чем каменным изваянием, если бы не рождавшиеся в её ветхой груди, являвшиеся всего лишь дыханием хрипы, наполнявшие пространство судорожным, шипящим эхом. Всякий раз, задумываясь о собственной специализации и порученных обязанностях, Китагава находила себя один на один с этой старухой в сием помещении, бесстрашно встречаясь с её отсутствующим взором побелевших глаз, почти скрытых маской, и тщетно пытаясь разгадать для себя, что за ассоциации произвели на свет это жуткое создание и каково его значение. Её не покидало стойкое ощущение, что так или иначе все Инспектора и Энфорсеры знают о существовании сей разодетой молчуньи, находясь в зале вместе с ней и Щинобу одновременно, но при этом невидимые друг для друга и способные лицезреть исключительно странное существо. «Любой хочет?.. Когами дурачок. Пока ещё не знает…»      22. «Омотта доори» — «Как я и думал»      23. «Кимочи варуи ходо насакэнай, корэ ва. Дэмо саа…» — «Так жалко, что даже противно. Но, знаешь...»      24. «Очитске!» — «Успокойся!»      25. «Вакатта зо?» — «Усекла?»      26. «Намаэ ва Щинобу да!» — «Меня зовут Щинобу!»      Впрочем, Щинобу вполне могла понять новоприбывшего коллегу: не так уж давно для неё всё было так же просто. Поступая на службу ровно год и одиннадцать месяцев назад, девушка с самонадеянностью юности являла собой точно такое же сосредоточие уверенности и готовности выполнять обязанности любой сложности со всей накопленной за годы учёбы решимостью и столь свойственным ей перфекционизмом, подкреплённым чувством ответственности. Однако в первый же рабочий вечер ожидания и представления Китагавы были беспощадно разорваны, словно нить жемчуга, разлетевшейся в разные стороны тут же терявшимися из виду белоснежными бусинами.      — Ну-ка, поведай мне свою уникальную причину, по которой ты пошла работать в Бюро, Нобуко, — с ядовитым сарказмом, который он даже не пытался скрыть, криво усмехнулся Икэда Такахиро, когда они остались одни в кабинете Третьего Отдела, и достал из нагрудного кармашка тёмно-бардовой рубашки пачку сигарет и зажигалку, лениво закуривая. Щинобу как можно незаметней отошла назад: сигаретный дым она не переносила.      — Щинобу дэс га… — вежливо, но непременно с нажимом и льдом в голосе поправила Инспектора Китагава.      — Камаванай, — раздражённо отмахнулся Такахиро, художественно выпуская круги из дыма и ссыпая пепел прямо на пол, не потрудившись взять со стола позади себя пепельницу. — Ну так?      Неприятно удивлённая подобным отношением девушка сердито нахмурилась, но Инспектор преспокойно позволил себе проигнорировать её реакцию. На тот момент Щинобу уже знала, что её старший грубиян-напарник отслужил практически семь лет в Коанкёку и являлся одним из почётных работников Бюро, пользовался всеобщим уважением и особенно был ценен для Кёкучо, однако ей коллега категорически не приглянулся с первого взгляда: слишком самоуверенный и грубый, любящий командовать и сваливающий работу на Энфорсеров, а теперь и на неё, шовинистически и деспотично настроенный мужчина с задатками самого настоящего тирана и, как выяснилось, поклонник вредных привычек, попирающий права и чувства окружающих, которых он явно ставил ниже себя — вряд ли столь уж заслуженно, язвительно рассудила девушка, стараясь как можно реже вдыхать отравленный сигаретным дымом воздух. Даже его внешность, привлекавшая стольких сотрудниц Бюро, судя по одному только дню совместной работы, отталкивала Китагаву: атлетически сложенный, высокий мужчина казался лет на десять старше своего возраста из-за редкого дефекта — ранней седины, грязно-серой паутиной окутавшей его волосы, которые впоследствии он стал сбривать практически полностью — и из-за постоянно нахмуренных бровей, придававших тёмно-серым — Щинобу они казались каменными, словно галька на морском пляже — глазам с прищуром больше жестокости. «Как я с ним работать буду?.. — тоскливо думала девушка. — Вот же не повезло…» В дальнейшем Такахиро своей манерой поведения и общения не раз напомнил ей потенциального преступника больше, чем их подчинённые, которые вели себя гораздо более подходяще для такой работы и офисной обстановки в принципе.      Рассудив, что вежливость режет глубже хамства и что она не опустится до уровня напарника, Щинобу как можно независимей и уверенней отчеканила:      — Цель моего поступления на должность Инспектора Бюро Общественной Безопасности — защита мирного населения, искоренение преступности, установление справедливости и поддержание закона и порядка. Пока система Сибил не достигла пика своего развития и считает необходимым наличие Кэйджика, мой долг — использовать свой потенциал во имя всеобщего блага и процветания страны и предпринять любые меры по улучшению и совершенствованию сегодняшнего мира.      Красивые, с пылким, но простительным по юности пафосом, твёрдые слова рассекли прохладный воздух, выстраиваясь невидимым щитом вокруг хозяйки, в упор смотревшей на своего собеседника хмурым, гордым взглядом. Щинобу облекла в высокопарную фразу весьма простую личную причину, прекрасно осознавая это условное, создаваемое не ради воздушно-изящной формы, а ради привычных правил вежливости, витиеватое прикрытие: наверное, сейчас уже не существовало для человека с обострёнными чувствами справедливости, долга и ответственности лучшей профессии, чем работа полицейского, изначально позиционируемая как работа «защитника» — а именно таким человеком по натуре являлась Китагава, давным-давно смирившись с собственным падким на бескорыстную и благородную помощь другим характером. Икэда с безучастным лицом и всё ещё «каменными» глазами, в которых поселилась бездушная скука, бросил догорающий окурок в пепельницу и равнодушно произнёс:      — Омотта доори.      Скрестив руки на груди, Инспектор вцепился жёстким взглядом в стоявшую через несколько рабочих столов «свалившуюся на его голову» юную напарницу и прищурился:      — Кого ты собралась защищать и от кого? Какую справедливость ты хочешь поддерживать? Какие такие меры? — намеренно растягивая хлёсткие, падающие ударами слова, холодно проговорил Такахиро. — Ты понимаешь, о чём вообще идёт речь? О каком предназначении и собственном вкладе ты вообще думаешь, когда решать сама ты никогда не будешь? Ты будешь делать только то, что тебе скажут. И не больше. Бессмысленно рассчитывать, что от тебя потребуется что-то иное, кроме безукоризненного исполнения приказов, а ты не имеешь права их оспорить или не подчиниться. Причины, по которым тебя сюда взяли, очевидны: судя по твоему досье и школьным заслугам, ты примерная студентка-отличница, беспрекословно выполнявшая любую заданную домашнюю работу, не интересуясь её важностью как в целом, так и для себя лично, и слушавшая преподавателей, как последнюю инстанцию правды; успешная, якобы справедливая староста-активистка, прекрасно отрекомендовавшая себя, заслужившая разного рода преимущества и расположившая к себе немало человек, — усмехнулся Икэда-канщикан. — Наблюдая за тобой сегодня, я понял, что ты действительно именно такая, ты делала это не ради собственной выгоды. Тобой руководят наивность, честность, доброта... Кимочи варуи ходо насакэнай, корэ ва. Дэмо саа… Со всеми этим качествами и принципами, подобной исполнительностью и ответственностью ты почти идеальный человек Коанкёку. Знаешь, почему почти? Ты не справишься. Послужившие тебе добром черты характера однажды обернутся против тебя, и ты не выдержишь моральной нагрузки. Сегодня, завтра, через пару лет — не имеет значения. В один прекрасный или не очень день ты сломаешься.      Щинобу почувствовала, как дыхание свело, в глазах на мгновение потемнело, и она судорожно вцепилась в спинку стула, рядом с которым находилась; даже спустя время она не смогла бы подобрать описание разорвавшемуся шоку, на несколько секунд парализовавшему её, и вырвавшимся из-под контроля, словно языки пламени, чувствам. Намеренно оскорбительная грубость Икэды возымела, наверное, самое сильное влияние, действуя такой ощутимой пощёчиной, что девушку пробил жар и щёки полыхнули огнём. «Что он за человек такой? — гневно звенели мысли Китагавы, заглушая собой остальные и бунтуя против вежливости и терпения, пока она, устремив на напарника сверкающие возмущением и обидой глаза, старалась буквально прожечь его взором и высказать ему бессловесно всё своё презрение к такому не подобающему отношению. — Кто ему дал право так говорить со мной?» Однако помимо вспышки гнева и раздражения, попиравших спокойствие и толерантность девушки, среди пожара чувств проглядывало что-то ещё так же, как сквозь костёр — то, что даёт ему жизнь; что-то, вызванное словами Икэды; что-то, о существовании которого девушка подозревала лишь на бессознательном уровне; что-то, жившее в глубине души ещё не очнувшимся страхом, занесённым ожиданиями и надеждой, как илом — морское дно; что-то, чему она не уделила должное внимание и теперь боялась наделить именем, в нём абсолютно не нуждавшемся. Разочарование — следствие не воспринятого всерьёз предупреждения интуиции, что за яркой обёрткой может ждать ветхая коробка, полная пустоты, что нужно быть готовым к любому негативу, ибо всё существующее имеет недостатки... Но в тот момент Щинобу ураганом окутали мысли, обнимавшие её душащим, из некачественного материала шарфом, и гневные чувства, поставившие мирный настрой и уверенность на колени; сбитая с толку девушка совершенно не понимала, отчего горьким ядом разливается в душе саднящая досада и почему слова Инспектора кажутся столь отрезвляюще правдивыми.      — Запомни одну вещь, Нобуко-чан, — Такахиро и не думал сменить ледяной тон поучения, несмотря на снисходительно-мягкий суффикс, снова будто намеренно ошибаясь в имени. — Что такое справедливость и закон, решает Сибил. Она же выносит приговор и делит людей на нужных и бесполезных. Принимает меры и использует потенциалы тоже Сибил. И всё в таком духе. А мы все — слышишь, все! Инспектора, Энфорсеры… никакой разницы нет на самом деле — являемся всего лишь её поводырями, потому что она обездвижена и слепа. Вакатта зо?      Щинобу промолчала и отвела взгляд, чувствуя, как его реплики связывают её и запирают в выстраивающуюся из них же клетку, и пытаясь взять себя в руки. «Очитске!» — строго и холодно приказала себе девушка, частично восстанавливая утраченное самообладание.      — Джя… — с надрывом в голосе, вызывающе решилась спросить Китагава, вскидывая голову и снова встречаясь со скучающим взором Икэды. — Тогда почему вы решили стать Инспектором?      Мужчина хмыкнул и, забрав дипломат с документами со стола, расслабленной походкой направился в её сторону, отчего Щинобу в кратковременном испуге сжала спинку кресла сильней, но не дёрнулась с места. Икэда медленно подошёл к ней вплотную, возвышаясь над девушкой и явно забавляясь её реакцией, и отчётливо и лениво соизволил ответить:      — Статус. Деньги. Женщины. Эта работа предоставляет мне доступ ко всему, что я пожелаю, и не меньше.      — И ради этого вам всё равно, чем заниматься, даже если это способно помешать личностному развитию? — храбро глядя ему в глаза, не удержалась от хамства Щинобу. Такахиро лишь коротко рассмеялся, и она снова растерялась.      — Что угодно. И чем проще, тем лучше, — откровенно пояснил мужчина. — Чем меньше усилий я трачу на работе, тем больше времени и сил остаётся на развлечения после неё, — Икэда впервые за день не усмехнулся — исказившее его линию губ нечто можно было с натяжкой назвать улыбкой — и, замолкнув на мгновение, неожиданно со скукой и вернувшимся на суровое лицо безразличием добавил: — Хотя вряд ли ты понимаешь, о чём я, Нобуко-чан.      И, обойдя Китагаву, словно она была не человеком, а предметом обстановки, Икэда, насвистывая какую-то мелодию, направился к выходу. Перед Инспектором с учтивым шипением разъехались стеклянные двери, как, спохватившись, задумавшаяся Китагава запоздало бросила ему вслед, не оборачиваясь:      — Намаэ ва Щинобу да!      Ответ не заставил себя ждать, долетев равнодушным вызовом.      — Заставь меня запомнить.      Двери закрылись, отделяя Инспекторов Третьего Отдела друг от друга и избавляя Китагаву от необходимости слышать удаляющиеся шаги высокомерного и циничного напарника. «Значит, вы думаете, меня надолго не хватит?.. — с усталой усмешкой подумала девушка, присаживаясь на служивший ей весь разговор опорой стул и окидывая пустую, полутёмную комнату рассеянным взглядом, и твёрдо решила про себя: — Вы, наверное, никогда не ошибаетесь, да?.. Что ж, всё бывает в первый раз...»      27. «Ия да ё…» — «Я не хочу…»      28. «Доо щиё…» — «Что же делать…»      29. «Ёкатта…» — «Слава богу…», «Это хорошо…»      30. «Дамэ…» — «Нельзя…»      31. «Наника… тадащикунай… Корэ!» — «Что-то… неправильно… Всё это!»      32. «Дамарэ…» — «Заткнись…»      Потребовалось всего три месяца, чтобы врезавшиеся в память Щинобу слова старшего Инспектора напомнили о себе с той резкой болью, как это делает случайно задетая, успевшая затянуться, но теперь заново разодранная и опять кровоточащая рана. Сердце бешено металось в груди, будто желая вырваться из стягивающих его узлов железного долга и неизбежного приказа, протестуя относительно готовящегося свершиться действа, и билось отдававшей в ушах хаотичной барабанной дробью, замедлявшей мысли и вызывавшей головную боль. «Ия да ё…» — пробирающийся под кожу ледяным дыханием, ставивший ниц остальные чувства страх, стремившийся перерасти в ужас, практически парализовал юную сотрудницу Бюро, растерянно замершую и оттого закованную в холодные объятия февральского ветра. «Коэффициент преступности выше трёхсот», — пропел холодно прекрасный и нежный, безжизненно человеческий голос, притаившийся в сознании Инспектора Китагавы, словно подстерегающий в темноте своего часа паук. «Доо щиё…» — девушку, направившую Доминатор на «цель», которая сама себя заточила по глупости в тупик, пробила дрожь, отчего вытянутая с тяжёлым, бездушным оружием рука начала мелко подрагивать, но только это наводящему устройству совершенно не мешало готовиться вычеркнуть из списка живущих очередного преступника. Пусть даже если им был шестнадцатилетний мальчишка, нанёсший смертельный удар ножом своему сэнпаю — тому, кто позволил себе грубо надругаться над его безответно любимой девушкой и отдать её затем на потеху своим друзьям. Бледный и перепуганный, но ещё храбро хорохорящийся, худенький и невысокий, совсем не выглядящий на свой возраст паренёк жался спиной к кирпичной, тёмно-красной стене, будто хотел пройти сквозь неё и убежать без оглядки, но, решительно вскинув голову, из последних сил, как ему, вероятно, казалось, сдержанно и с вызовом сверлил Инспектора взглядом широко распахнутых глаз, в которых плескались чёрные воды океана беспомощности и безысходности. Он определённо замёрз — ни верхней одежды, ни пиджака или свитера от школьной формы при нём не было, свистевший ветер безжалостно трепал его белую рубашку с короткими рукавами — и был столь же перепуган, как Щинобу по безопасную сторону оружия, не уделявшего ни капли внимания и сочувствия растерянным, не справлявшимся с сердцебиением, продрогшим от непривычно лютого зимнего дня юноше и девушке — одна должна была решить судьбу другого так же, как он прервал жизнь ровесника пару часов назад — и продолжавшего равнодушный отсчёт: «Уровень…»      — Ано-о… — неожиданно и быстро заговорил малолетний преступник, словно торопясь и боясь не успеть узнать ответ. — С Хикару всё будет в порядке?..      «…опасности цели…»      — В порядке… — севшим голосом прошептала Щинобу и, откашлявшись, громче повторила ложь — ведь правда была ещё совсем неизвестна, а благополучный исход маловероятен: — Думаю, всё будет хорошо…      «…обно…», — ожившее агрессивное существо в руке Инспектора ярко осветило её побелевшее лицо неестественным бирюзовым светом, перестраиваясь в нечто более устрашающее. — «…влён».      — Ё-ёкатта, — облегчённо выдохнул мальчишка сопроводившийся холодным паром ответ, якобы приободрённо и храбро выдавливая из себя улыбку, несмотря на весь исходивший от него ужас, пропитавший воздух словно какая-то ядовитая краска, не позволяющая дышать полной грудью. Школьник расслабился и полностью прислонился спиной к стене, позволяя тёмно-синей мешковатой сумке соскользнуть с локтя и упасть в слякоть, понимая, что она ему больше не понадобится, взглянул вверх, отпуская взгляд в мрачное, безразличное небо, затянутое серыми облаками, и продолжил улыбаться печально и устало.      «Как так всё вышло?..» — мысль, бившаяся в голове, словно попавшаяся в сети рыбка, взбивала отчаяние в душе Щинобу, поглощавшее её, как чёрная дыра — свет. — «Почему?.. Дамэ… Я не верю…»      «Приведён в действие…»      «Дамэ да ё!.. Моо!.. — Щинобу сцепила зубы, чувствуя нарастающий, рвущийся криком бунт в душе, застилающий непонятной пеленой глаза, накатывающий тяжёлой, повелительной слабостью, склоняющей к земле. — Я не хочу этого делать!» Но Доминатор намертво впился прицелом в жертву и словно не давал Китагаве разжать онемевшие пальцы или опустить подрагивающую руку; для стальной твари не имело значения, куда именно впрыснуть превращающий ещё живого человека в кровавое месиво яд и в кого, поскольку единственно верный и существующий смысл для бирюзовых глаз Сибил заключался в трёхзначной цифре и потускневшем оттенке — других критериев не существовало. «Наника… тадащикунай… Корэ!»      «…режим «Летальный Элиминатор»».      — Почему ты не позвал никого на помощь?! — сорвалась Щинобу. — Зачем было нужно… самому… — упавшим, почти жалобным голосом не смогла закончить она мысль: осознание жестокости вопроса ударило её словно молнией и подкосило бы окончательно, если бы не сверхъестественная в этой ситуации выдержка, не дававшая упасть на колени прямо здесь и уронить решивший оборвать жизнь мальчишки — будто какая-то имеющая на это право Мойра с нитями судеб — Доминатор в грязь.      «Цельтесь…»      «Дамарэ…» — беспомощно, впустую мысленно умоляла Китагава, бессознательно рассматривая грязный после вчерашнего дождя со снегом асфальт под ногами.      «…внимательно и ликвидируйте…»      «Дамарэ ттэ ба!..» — опустошённая, она подняла глаза на всё ещё наслаждающегося вечерним небом, расцарапанным небоскрёбами, мальчишку и будто даже не слышавшего её неосторожного вопроса.      «…объект», — закончил полную бессмысленности тираду нежный, девичий голос Сибил; Доминатор едва заметно вибрировал в руке, словно в нетерпеливом, будоражащем его воображение — хотя вряд ли оно существовало — ожидании момента, когда было бы позволено умертвить добычу.      — Канщикан… — тихо произнёс малолетний убийца. — Взгляните на небо. Сегодня… впервые видно, как сияют звёзды…      Щинобу резко запрокинула голову до боли в шее и послушно взглянула в тусклое, грязно-серое небо, на котором чем-то недовольные облачка, больше похожие на дымное недоразумение, разбежались в разные стороны, поджав хвосты, открывая двум обречённым взглядам тёмную, дорогую и роскошную небесную ткань, пронзённую маленькими, но с вызывающей гордостью блестящими зёрнышками — редкая ночь, когда обороняющийся неоновыми огнями и постоянным светом Токё посещали звёзды, видимые невооружённым глазом.      «Его убьют. Икэда-канщикан или Энфорсеры. Или кто-нибудь ещё из Бюро. Они всё равно его убьют. А если не они… То его отравят газом в изоляторе в первую же ночь по прибытию. Он даже не сможет пойти в Энфорсеры… Ведь он не латентный, он убил человека, каким бы плохим тот ни был и что бы ни совершил. Сибил всё равно, её не интересуют подробности, вершить правосудие может только она… и она не позволит кому-то вместо неё выполнять этот долг», — устало и повержено осознавала Щинобу, чувствуя, как колпак сверкающего мелкими бриллиантами неба жмёт её к земле будто в попытке раздавить — хотя что ему до такой пылинки, как она — высокомерно насмехаясь и лишая её свежего воздуха, наполняя лёгкие чем-то тягучим и с каким-то неприятным привкусом.      — Канщикан… Стреляйте… — мёртвую тишину нарушил хриплый, горький голос мальчика. — Не заставляйте ждать…      Китагава заставила себя оторвать взгляд от небесного полотна и взглянуть в ответ на того, чей уже вынесенный приговор она собиралась подписать — такая простая и пугающая формальность. Школьник смотрел на неё устало и безжизненно, засунув кулаки в карманы и крепко прижав руки к телу — последняя, неудачная и неосознанная попытка согреться.      Она не имеет никакого права отвести глаза. Она ни за что не смеет позволить себе зажмуриться или расфокусировать взгляд. Она должна смотреть прямо на него от начала и до конца, а иначе это низко, подло, трусливо — особенно, когда он так уверенно и спокойно ждёт своей смерти от её руки.      Заледеневший, практически потерявший чувствительность палец дрогнул и нажал на курок; щелчок сработавшего спускового механизма показался Щинобу оглушительней самого выстрела и казни, впервые произведённой лично и увиденной так, что это навсегда осталось в памяти, затмевая воспоследовавшие, редкие остальные случаи.      33. «Ахо ка?.. Самуи да ё, коко ва!..» — «Дура, что ли?.. Здесь же холодно!..»      34. «Ия, бэтсу ни» — «Не за что»      35. «Ваканнэ ё…» — «Не понимаю…»      36. «Мада… ваканнай...» — «Пока не знаю…»      … — Ои, канщикан!.. Ахо ка?.. Самуи да ё, коко ва!..      Утонувшая в мыслях, запутавшаяся в них, как в водорослях, тянущих на дно, Китагава вздрогнула, но не от рассерженного возгласа, потревожившего открытую, продуваемую всеми ветрами площадку, служившую Инспекторам и Энфорсерам временным убежищем от работы и любимым пристанищем спокойствия и размышлений, а от неожиданного, даже резкого потока тепла, недовольно окутавшего её благодаря наброшенному на плечи плащу. Продрогшая девушка с судорожным вздохом облегчения завернулась в него, защищаясь от разгулявшегося, грубо ласкавшего холодными прикосновениями ветра.      — Аригато, — неловко пробормотала Щинобу, не глядя на нарушительницу своего одиночества, направив взор куда-то в даль и не сосредотачиваясь на чём-то конкретном, ибо в том не было необходимости: кровавая, терзающая её мысли картина услужливым кошмаром не покидала её, снова и снова демонстрируя произошедшее во всех красках и заставляя пересматривать бесчисленное количество раз, истощая морально и лишая будто даже физических сил.      — Ия, бэтсу ни, — расслабленно и нарочито равнодушно отмахнулась Хиодощи Ёроко, поворачиваясь спиной к избранному Китагавой направлению и с удобством облокачиваясь на высокие перила. Девушки замолчали, погружённые каждая в свой внутренний мир, позволяя объятиям безмолвия говорить за них.      Разыгравшийся ветер, раздражённый вмешательством посторонних звуков, почти скрыл тихие, с болезненной грустью слова Щинобу, с трудом долетевшие, словно птица со сломанными крыльями, до рыжеволосой подчинённой:      — Ано… что-то же не так, не правильно, да?.. Как-то… это не справедливость, не правосудие... Ваканнэ ё…      — Маа нэ, — легко и быстро откликнулась будто ожидавшая вопроса Ёроко с кривой полуулыбкой, запрокидывая голову и устремляя взгляд в небо — такое чистое и безмятежное, с завидной выдержкой увидевшее столько жестоких убийств и преступлений и оставшееся прекрасным и равнодушным — подневольная сотрудница Бюро всё отдала бы за обладание подобным качеством. — Это не правосудие, это Сибил, — девушка хмыкнула, провожая взором белоснежные, похожие на полностью покрытые пудрой пончики, облака. — Любой Энфорсер так ответит… Китагава… сан.      Щинобу, не упустившая промелькнувшую щемящую тоску в голосе подопечной, искоса бросила короткий взгляд на казавшуюся спокойной и лениво снисходительной Хиодощи. Подтверждающий самые неясные мысли ответ лишь упрочил маявшееся в душе чувство безнадёжности, свинцово-тяжёлым обручем сдавившее грудь; казалось, будто ограждение перед Инспектором неожиданно стало голограммой и будто кто-то со смехом столкнул её вниз, чтобы лицемерно и хладнокровно замерить, как долго она будет падать и как сильно разобьётся. Новая, развернувшаяся перед глазами картина собственного падения, бьющий в лицо воздух, терзающий обессиленное тело, и даже на мгновение сбитое дыхание так ярко представились сутки не спавшей, усталой Китагаве, что она невольно отстранилась от перил, убирая с него замёрзшие, лишённые перчаток руки и делая шаг назад.      — Канщикан… — как можно равнодушней и безучастней начала Ёроко, задержав на Инспекторе взгляд чёрных глаз, в которых вырвавшимися из-под контроля огоньками вспыхнуло волнение оттенка грусти, и с коротким вздохом продолжила: — Что теперь?.. Вы собираетесь уволиться?..      «Уйти или как…» — эхом отозвались мысли занятой совсем другими размышлениями Щинобу, справившейся с воображением и вновь подошедшей к перилам, чтобы встретиться лицом к лицу со своим страхом.      — Мада… ваканнай, — отвлечённо, неразборчиво и полушёпотом ответила Китагава, разглядывая мечущиеся внизу человеческие фигурки и машины, с высоты сорок первого этажа казавшиеся совершенно крохотными, постигшими мудрость цивилизации, но при этом оставшимися самими собой муравьями: трудно представить, что ты — один из них, стоит лишь спуститься со своего искусственного — духовного или материального — возвышения и влиться в поток бегущих по своим делам людей, от мала до велика преследующих какие-то цели и мечты, ощущающих себя в полной безопасности и защищённых небесно-хрустальным куполом из иллюзий комфорта и счастья. Когда твой собственный щит спокойствия и умиротворения треснул и рассыпался на тысячи мелких осколков, насколько честным будет разбить хрупкий хрусталь чужих заблуждений, какими бы они ни были ложными и оберегающими одновременно? Насколько честным будет сохранить недолговечные и изнеженные представления ныне живущих людей о мире? «И что будет наиболее честным по отношению к себе?..» — бесформенные, абстрактные мысли Щинобу неспешно, но верно подчиняли себе внимание девушки, как безразличные пушистые облака — лазурное небесное полотно. «Разве выбранная мною работа не должна учитывать абсолютно все чувства и мир в душе, кроме моих собственных?»      — Канщикан, — снова заговорила тяготившаяся мрачным молчанием Ёроко. — Скажите, обладая теперешним восприятием собственных обязанностей, вы пошли бы в Бюро снова?      Удивлённая и всё ещё потерянная в мыслях Китагава развернулась к Энфорсеру полубоком и взглянула в якобы скучающее, но серьёзное и строгое лицо с непоколебимой беспощадностью, таившейся в чёрных глазах. Несколько неуверенно и медленно, будто пытаясь удостовериться в правдивости своего же ответа, Щинобу кивнула и рассеянно пояснила:      — С таким восприятием больше некуда было бы идти… Наверное.      Но на достигнутом Ёроко вовсе не собиралась останавливаться, пренебрегая даже каплей сочувствия к тоскующей начальнице-ровеснице, несмотря на то, что совсем недавно Хиодощи сама мучилась этими вязкими, разрушающими мыслями и могла представить себе, как никто, все переживания Китагавы.      — Если бы вы могли сейчас вернуться в прошлое, но с чистой памятью, поступили бы вы на службу в Бюро?      То ли несбыточно смешной вопрос, то ли настойчивая дотошность Энфорсера послужили тому причиной, но на губах Инспектора возникла слабая, неясная, как прореженный солнечный свет в пасмурную погоду, улыбка.      — Я бы опять бросилась в этот омут с головой и не прислушалась бы к интуиции, — с осуждением самой себя, но честно призналась тёмноволосая пленница иллюзий, ещё мгновение назад туманом окружавших её и теперь постепенно рассеивавшихся под натиском жгущих лучей реальности.      — Уволитесь ли вы сейчас, чтобы перейти на более мирную работу? — гнула свою линию Ёроко, не давая Щинобу своим тяжёлым взглядом отвести всё ещё неуверенный её.      «Икэда-канщикан прав, — с неспокойным сердцем признала поражение удручённая Китагава. — Я, как и все остальные, всего лишь поводырь для слепой Сибил, которая отдаёт приказы и не считается с мнениями подчинённых и тех, кого сама же должна оберегать. Её суждение о справедливости непоколебимо и нет никаких шансов избежать её правосудия, — девушка сжала кулаки. — Быть может, и так, но поводырь вполне способен влиять на путь своего хозяина… Если я уйду сейчас, я потеряю возможность что-либо изменить вообще. У меня есть обязанности, которые я не имею права сейчас бросить. Это не школа, где можно перестать посещать непонравившийся кружок по интересам, и я сделала свой выбор по собственному желанию», — прижившаяся за сутки рассеянность и разрывавшая душу на клочки тоска в глазах Щинобу наконец-то были свержены столь привычным для неё контролем, заменяясь уверенностью. Цепким взором наблюдавшая за переменами на лице начальницы Ёроко улыбнулась краешками губ.      — Ииэ, — отчётливо и строго ответила Китагава.      — Ёкатта! — с облегчением выдохнула рыжая, значительно физически расслабившись и буквально повиснув на перилах, и скрыла за шуткой и мрачным с милой кровожадностью голосом уже покинувшее её волнение за Инспектора, пробурчав: — А то я было уж думала, что нам опять придётся работать только с Икэдой, и тогда я точно оправдаю решение Сибил и убью его.      — Не думаю, что в этом есть необходимость, — сухо и толерантно отозвалась Щинобу, стараясь показать недовольство словами Энфорсера и одновременно скрыть свою солидарность, предательским огоньком вспыхнувшую в темноте её глаз и прекрасно замеченную Ёроко. — Однако стоит помочь ему улучшить память… — демонстративно уходя от совсем недавно витавшей в воздухе темы и будто больше не думая о ней, Щинобу усмехнулась и направилась вместе с последовавшей за ней, отчего-то довольной подопечной в Сангакари.      «Никто меня не толкал. Я сама прыгнула…»      37. «Чигау!» — «Это не так!», «Неправда!»      38. Канщикан-тачи — Инспектора      39. «Нанджя корэ ва?..» — «Это ещё что такое?..»      40. Морохэия — приправа такая, Гино её не любит. xDD А что это такое, сама понятия не имею. Картинки Гугла в помощь).      41. «Сорэ ва мочирон!» — «Всенепременно!»      42. «Щитсурэ» — «Извините», в данной ситуации как прощание      … — Этто нэ… Китагава?..      Шум переполненного зашедшими подкрепиться в обеденный перерыв людьми зала и удивлённый голос Когами ворвались неожиданным и многообразным потоком звуков в сознание крепко задумавшейся Щинобу, заставляя её изумлённо вздрогнуть и вырваться из омута не считающих минуты воспоминаний. Девушка несколько оторопело, словно в первый раз, оглядела своих собеседников, мгновенно и с досадой осознавая степень собственных глубоко и далеко ушедших размышлений.      — Так и знал, что твоей личной причины тоже нет… — самодовольно, с явно чувствующейся долей язвительности и с несдержанной усмешкой произнёс Щинья, откидываясь на спинку стула и с аппетитом собираясь приступить ко второй половинке гамбургера.      — Есть же, — прищурив глаза, холодно разочаровала молодого напарника Щинобу, не давая своим ответом ему исполнить задуманное. — Первоначальная причина была несерьёзна. Но сейчас… — она лишь на краткий миг заколебалась, решая, что именно и в какой формулировке стоит произносить вслух. — Мой долг заключается в том, чтобы тщательно выполнять указания и поручения Сибил и чтобы задания и обязательства, находящиеся под моей ответственностью, осуществлялись чётко и в срок, — казалось, вскинув голову и не отпуская самую малость засмущавшийся взгляд серебристо-дымчатых глаз Когами, Китагава практически зачитывала формальную памятку сотрудникам Коанкёку. — Цель? Совершенствование системы и свершаемого ею правосудия, — но при этом, облекая простые слова в тяжёлый наряд официозности, почти не лгала ни себе, ни собеседнику. — Личная причина поступления в Бюро? — девушка усмехнулась и продолжила, словно говорила не о себе и не о слишком близком к сердцу, буквально заставляя себя: — О, их на самом деле много, но в первую очередь достаточно для обоснования моего обострённого чувства справедливости, — ей почудилось, будто в сером тумане глаз её оппонента промелькнуло некоторого рода понимание, — А причины, по которым я ещё здесь, — это долг перед работой и обязанности перед коллегами, а также желание… внести в систему поправки относительно некоторых существующих пунктов, насколько это только возможно, — закончила краткий монолог Китагава и мысленно добавила: «Только это вряд ли осуществимо…»      — Мата нэ, — спохватилась Щинобу, отталкиваясь от нависших грозным роем неприятных мыслей, посланников реалистичности, нёсших для неё сеть из привычной хандры из-за невероятности собственных планов. — Это не работа, которую все желают заполучить, Когами, — не удержалась она от поучительного замечания. — Нельзя видеть лишь красоту предмета и не задумываться о его недостатках, ведь они есть у всего и всех, — и, вспомнив резкие и даже грубые слова Икэды о его причине поступления в Коанкёку, поспешно и строго добавила: — И ты должен думать не о том, что работа может дать тебе, а о том, что ты можешь дать ей и сделать, и чем иногда даже пожертвовать.      «Я не желаю ещё одного Икэду в напарники», — с досадой подумала Инспектор. Два первых года её пребывания в Бюро были кошмаром, наполненным отчётами не от своего имени и сверхурочной работы во имя незавершённых Такахиро дел, исключительно по прихоти и с лёгкой руки такого взрослого, но безответственного, по мнению девушки, мужчины. «Как он так долго продержался и завоевал столько уважения к себе? — угрюмое недовольство в очередной раз исказило лицо Щинобу. — Было бы всё так просто!»      — Я приму это к сведению, — тактично отозвался не особенно довольный сделанным ему замечанием Щинья. — А о недостатках работы меня уже уведомили и не раз, — с каким-то непонятным Китагаве намёком сообщил Инспектор и таки вернулся к трапезе, предварительно сделав ехидный вывод из всего услышанного от напарницы: — Значит, ты хочешь изменить и улучшить систему, используя для этого возможности, предоставляемые тебе работой и статусом, подразумевая, что таким образом исполняется твой долг по отношению к должности?      — Чигау!.. — несдержанно поморщилась Щинобу. «Как он всё так извратил?.. И о каких именно недостатках это он наслышан?..»      — Я говорила не об этом!.. — начала заново объяснения спровоцированная и уязвлённая девушка, не осознающая намеренности этого действия Щиньи, однако она тут же осеклась и робко притихла, неожиданно встретившись с сумрачно-изумрудным, колющим подобно морозному воздуху, столь неодобрительным, что душа замирала в трепете и страхе, взглядом, с нежелательной для всех сердитостью сверкнувшим из-под чистейше-прозрачных стёкол строгих в своей простоте очков. Уже не раз пожалевший, что, отдавая дань вежливости, позволил этим двум присоединиться к его обеденному столику, и совершенно не любивший не нёсшей смысловой или информационной нагрузки болтовни, особенно нарушавшей его собственное уединение и спокойствие, действуя незримым раздражителем, Гиноза Нобучика не собирался и дальше продолжать выслушивать милую беседу со взаимными и абсолютно неуместными, даже неприличными и не подходящими им по статусу и возрасту подколами Инспекторов Третьего Отдела, решительно пресекая поработившую чувства и мысли друга и коллеги тему.      — О какой выгоде для себя лично вы рассуждаете? — с надменной холодностью и медленно, как для детей, отчётливо и резко воспитательным тоном произнёс Гиноза-канщикан, суровым, обычно предназначенным для подчинённых или для по какой бы то ни было причине не угодивших людей, властным взором обводя замерших, будто нашкодивших, парня и девушку, удивлённо и с отчего-то возникшей неловкостью смотревших на него в ответ. — Необходимо как следует выполнять свой долг! Это всё! — лаконично и ясно изложил главный принцип работы в Коанкёку Нобучика, ради более угрожающего впечатления и придания большего веса и без того важным словам сузив аккуратные, раскосые глаза, столь утончённо и эстетически красиво очерченные чёрными, не слишком длинными ресницами, будто некая художница трепетно и любовно прорисовывала тонкой кисточкой, едва ли окунувшейся в тушь, каждую деталечку, одаривая заботливой внимательностью всё без исключения, отчего его тёмно-зелёный, как полные спокойного самодостоинства и гордости высокогорные густые леса, уверенный взгляд стал лишь выразительней и тяжелее, подчиняя себе и не отпуская. — Наша обязанность — совершенствовать общественный порядок на основе коэффициента преступности, определяемого Сибил! — строгим, не терпящим возражений, стальными нотками дисциплины ликвидирующим любые возможные препирания или попытки как-то ответить, звучным и хорошо поставленным голосом отчитал коллег Гиноза и с чувством выполненного долга, так любимым им, вернул на место непокорные очки отработанным жестом при помощи среднего пальца правой руки, будто ставил завершающую точку и закрывал папку с более не нуждающимися в поправке документами.      — Да не волнуйся ты так, Гино, — первым пришёл в себя привыкший к подобным лекциям или нравоучениям от друга Щинья, преспокойно возвращаясь к остывающей части гамбургера, в то время как Щинобу несколько поёжилась, ощущая себя так, будто сильный поток ледяного ветра попытался сдуть её, взбирающуюся по склону горы посреди вечно-зелёных, неприветливых и умудрённых некими тайнами деревьев, и будто ей сделали выговор совсем не напрасно, а потому что она действительно в чём-то оплошала. Отойдя от этого чувства, девушка подарила демонстративно проигнорировавшему замечание Щиньи Гинозе тёмный взгляд, полный сварливого недовольства, чей оттенок был поглощён негостеприимной чащей изумрудного взора Нобучики. «Мы бы не сработались…» — снова неодобрительно и угрюмо подумала Китагава.      — Оя, оя, Канщикан-тачи нэ!.. — нарушил их хрупкие, с трудом достигнутые мир и тишину звонкий и бодрый женский голос, и на свободный стул — по левую руку от Гинозы, правую от Щинобу и напротив Щиньи — плюхнулась рыжеволосая девушка-энфорсер, тут же одарившая всем своим вниманием, очаровательнейшей улыбкой и самым лукавым и соблазнительным из всего личного набора чёрнооким взглядом едва только вкусившего небольшую порцию маринованных овощей Инспектора Первого Отдела и, перекинув ногу на ногу, развернувшаяся к нему всем корпусом, не забыв кокетливо встряхнуть медно-солнечными кудряшками.      — Гиноза-канщикан дэщо!.. Хиодощи Ёроко дэс. Сангакари но щиккокан. До-озо ёрощку, — слишком томно, но не теряя лёгкой игривости, понизив приятный, женственный голос и украшая всё это обольстительной улыбкой, словно бантиком — долгожданный подарок в праздничной, блестящей обёртке, представилась заполучившая себе новую игрушку для экспериментов девушка и изящно подала застывшему изваянием Инспектору ручку для пожатия.      «А-ха-ха», — с ехидным злорадством посмеялась Щинобу, представляя себе размеры бедствия от столкновения неосторожной фамильярности подруги-энфорсера с холодной вежливостью не терпящего неуважения от подчинённых кохая, отпивая апельсиновый сок и с удовольствием ожидая развязки, не заставившей себя долго ждать. Солидарный с напарницей Щинья последовал её примеру, беря в руки кофе и запивая благополучно съеденный гамбургер, не без веселья, но и не без сочувствия другу наблюдая за происходящим.      Оперившаяся морозными льдинками тишина медленно и осторожно, будто даже испуганно, поспешно оковывала собственные путы стальной бронью во имя самосохранения напрасно: металл прекрасно проводил уже ощутимо покалывавший ток, угрожающими отблесками молний рождавшийся в недовольно потемневшей от надвигающейся грозы изумрудной листве, в то время как не успевавшие даже ахнуть льдинки покорно таяли, сменяя оригинальный узор на бесформенность и исчезая, под натиском шкодливо полыхавшего, выдававшего себя за безопасный, чёрного пламени — тишине не суждено было выжить, она пала, поверженная разговаривающим на языке грома напряжением, железными прутьями, словно рабыню, стягивая кроткую, доселе весьма тёплую и дружескую атмосферу. Тёмно-малахитовый, будто в ночи разбушевавшаяся из-за непогоды лесная зелень, режущий без промедления взор Инспектора Гинозы Нобучики вонзился в податливый, веющий радушием и мягким очарованием, ониксово-огненный взгляд Энфорсера Хиодощи Ёроко, на лице которой по-прежнему сияла участливая, любопытствующая и просто кокетливая улыбка, как будто девушка и не заметила смены настроения столь вольно избранного ею собеседника, проигнорировав перемену и оставшись невредимой, как если бы вместо урагана её атаковал приятный, нежный, весенний ветерок.      От цепких очей, пусть и ярко в одно мгновение выдавших отрицательные эмоции, подвергнувшие самообладание молодого человека хаосу, как пыль загрязняет воздух, не укрылся факт полного равнодушия посмевшей столь фамильярно и дерзко обратится к нему Энфорсера к его собственной, совершенно недвусмысленной реакции. Однако сформулировать уничижительный выговор для непослушной, не знакомой с правилами хорошего тона гончей получившему по прихоти жизни билет на неудавшийся день Гинозе не удалось: за его внимание теперь боролась какая-то неожиданно прыснувшая на язык кислинка, вклинивавшаяся в стройную гармонию вкуса и нарушавшая её, как одна расстроенная нота — всю мелодию. Неприятная, разливавшаяся сочным ядом горчинка затмевала собой всё впечатление от заказанного блюда, заставляя Нобучику поморщиться: классически правильная симметрия его тонких черт лица исказилась непроизвольной судорогой, непозволительно самовольно вызывая складочки на переносице, отчего очки вновь нашли способ выказать непокорность и сползти, и заставляя чернильные брови вразлёт сойтись в угрюмой встрече.      — Нанджя корэ ва?.. — несдержанно и крайне раздражённо вопросил Гиноза, отпив воды и найдя среди маринованных овощей незнакомую ему по цвету и виду, но похожую на приправу, коварную убийцу приятного после риса послевкусия.      — Морохэия. Приправа такая, постоянно нас ею здесь потчуют. Полезная будто, что ли, — живо и радостно растолковала не признававшая молчания воодушевившаяся Ёроко, доверительно и по-дружески, с наигранным, но не распознанным не искушённым в этом Гинозой оттенком наивности призналась: — Га-адость, правда?..      Не удостоивший усмехающуюся Хиодощи ответом и даже не награждая её заслуженным пронзительно ледяным взглядом, что уже демонстрировало его полное равнодушие и подтверждало игнорирование нахальной девушки, Инспектор Ичигакари с шумом отодвинул стул и встал, беря в руки свой поднос и тем самым указывая на завершение собственного обеда. Возвышаясь над тремя молодыми людьми и несколько подавляя их этим и падавшей на них его тенью, Гиноза ледяным, жёстким и категорично командным голосом отчеканил выговор непосредственно Китагаве, до сих пор с перенятым у рыжей подруги ехидством молчаливо наблюдавшей за сценой и поражавшейся факту тому, что на основе её пары впечатлений и воспоминаний о поступающих на должность Инспекторов кохаях Ёроко сумела вывести из себя в первый же их рабочий день обоих.      — Китагава-канщикан, советую вам немедленно предпринять меры в отношении выходящих из-под контроля Энфорсеров. Подобное поведение недопустимо и должно пресекаться на корню, вы должны понимать это лучше меня на данный момент, — очки Нобучики, будто переняв его настроение и тон, резким довлеющим отблеском, ловко используя податливый безмятежный свет, сверкнули гневом, как нож в ночи.      — Сорэ ва мочирон! — поспешно и как можно серьёзней отозвалась Щинобу, отсалютовав молодому человеку высоким стаканом с соком и получив за подобную дерзость уничижительный, способный заставить покаяться во всех грехах и затем самоиспариться взгляд мрачно зеленоватых очей Гинозы, развернувшегося и чеканно направившегося к выходу из зала.      — Щитсурэ, — спохватившись, Щинья вежливо попрощался с сотрудниками своего Отдела и без колебаний широким шагом последовал за другом, мгновенно поравнявшись с ним.      Проводившая долгим задумчивым взглядом две статные и высокие мужские фигуры Ёроко мечтательно вздохнула:      — Какой очаровательный молодой человек. Так бы и…      — Ёроко!.. — оборвала явно не из разряда невинных мысль подруги Щинобу, но не удержалась от уточнения: — И кто именно?      — Оба хороши, — на лице расслабленно откинувшейся на спинку стула Хиодощи возникла посредством непонятной Китагаве магии слишком соблазнительная улыбка, добавляющая хозяйке харизматичности. — Но мне больше по вкусу Гино. Жаль, нельзя поменять их с нашим местами… — с щемящей досадой протянула она, отпуская сияющую улыбку и оттого снова становясь будто бы обычной девушкой. — Вот тогда бы я… — ординарность молниеносно сменилась коварством, так украшавшем её.      «И слава Ками, что нельзя», — в ужасе похолодела Щинобу, представив себе примерный вариант развития жизни Третьего Отдела после подобной рокировки, практически на автомате поправив оговорку — перенятую у Инспектора привычку называть так Нобучику — Ёроко:      — Гиноза-канщикан, а не Гино, не забывай, — на что Энфорсер только хмыкнула и перевела тему.      — А ты, я погляжу, продолжаешь питаться чёрт знает как и нарушать все существующие режимы? — словно недовольный чадом родитель констатировала факт вопросом любимица огненной стихии, разворачиваясь к подруге и с самой невинно-флегматичной физиономией забирая с тарелки второй сэндвич, предупреждая возмущённый и по-детски обиженный взгляд Китагавы: — Возьми себе салатик, а я, так и быть, справлюсь с вредной для постоянного потребления пищей за тебя, — и, исполняя своё только что данное обещание, Ёроко прикрыла за лёгкой иронией настоящее волнение за подругу. — Я всё понимаю, наш фанатичный серийный маньяк не даёт тебе покоя, но теперь у тебя есть Щинья-кун, так что смело свали на него все дела и отдохни хотя бы пару дней. Например, со мной. Например, на шоппинге, — хищнически и совершенно не изящно откусывая ни в чём не провинившийся сэндвич, Энфорсер расплылась в мечтательной, тёплой полуулыбке, смягчившей жёсткий, никогда не расслаблявшийся взгляд чёрных, словно мрак, глаз. Сейчас редко какие девушки говорили о своих возлюбленных с такими искренними и настоящими, пробивающими все преграды любовью и преданностью, пылом и страстью, какими Хиодощи Ёроко награждала одну только мысль о шоппинге и с какими могла рассуждать о покупке новых вещей для и без того полного гардероба. Китагава не понимала подобной одержимости одеждой у подруги, для неё наличие необходимого минимума было достаточным, однако спросить, зачем Ёроко скупает столько новинок — при чём не дешёвых — и как, когда и куда она собирается всё носить, напомнив тем самым о социальной пропасти между ними и фактическом тюремном заключении рыжей, у Инспектора язык не поворачивался. «В конце концов, это её дело… У всех должно быть хобби. Как способ устранить стресс», — когда-то решила девушка и более не сдерживала необузданного шопоголика в Хиодощи.      — Когами-канщикан ттэ ба, — с неудовольствием сделала новое замечание на старую проблему Щинобу. — Во-первых, я вовсе не собираюсь перекладывать на него все дела. Это, в главную очередь, мой долг и мои обязанности. Во-вторых, прости, я не могу часто под свою ответственность покидать с тобой Бюро, закажи по Интернету.      — А вот Икэда тебя не пожалел, — не преминула напомнить Ёроко, доедая сэндвич и бессовестно тыря у отвлёкшейся на мысли о незавершённом, висящем деле Китагавы сок, и как ребёнок расстроенно и чуть не хныча, капризно протягивая гласные, растоптала не устраивавшее её предложение: — По Интернету — это не то! Ведь зайти в магазин, очутиться в этом волшебном мире звуков и запахов… — капризный тон мгновенно сменился мечтательным и тающим, как мороженое на солнце, — …касаться ещё никем не тронутой одежды и приятных тканей, выбирать подходящее тебе по цвету и размеру… — взахлёб тараторила Хиодощи, её тёмные глаза затуманились пеленой восхищения и страсти, — …примерять это и оплачивать, получая в подарок фирменный пакет… Это же священный ритуал!.. А голограммы — полнейшая глупость, — неожиданно резко и жёстко закончила поток блаженных мечтаний Ёроко, не обращая внимание на оторопевшую Щинобу, чьё удивление и непонимание едва ли выразились полностью в саркастически приподнятой левой брови.      — Икэда-канщикан... — с намеренным нажимом выделив имя и обращение, произнесла Инспектор, решив оставить без внимания пылкий, не убедивший её монолог подруги. — …безответственно относящийся к рутинно-бумажной работе человек, почему-то видящий в возможности измываться над младшими сотрудниками способ обучать их делу, — констатация факта, облачённого во фрак вежливой речи, заставила Энфорсера усмехнуться. — И они не давали тебе права называть их по-другому, Ёроко, — занудно и толерантно закончила Щинобу.      — Камаванай, — беспечно откликнулась на реплику подруги Хиодощи. — Принести тебе салатик? — заискивающе, всё ещё надеясь на шоппинг, с милейшим голосочком улыбнулась рыжая.      — Лучше я сама пойду за ещё одним сэндвичем, — угрюмо отказалась от предложения Китагава, на что язвительность Ёроко опять показала коготки:      — Вот как?.. Что ж, тогда не стоит удивляться, что однажды эти перекусы сыграют плохую шутку, испортив тебе здоровье и увеличив размер твоей одежды в пару раз так, что ни один мужчина не станет вступать с тобой в отношения, — коварно, как злая колдунья, напророчила специально мрачным голосом Хиодощи, допивая сок под дружески злопамятным взглядом Китагавы.      — Ёроко!.. — простонала Щинобу, в который раз изумляясь безапелляционности подруги и не находя сразу, чем парировать высказывание, кроме банального: — Мне не нужен пока никто.      — Соо ка?.. — поймав в легчайшую ловушку Инспектора, коварно тут же отозвалась Ёроко. — В один прекрасный день ты познакомишься с мужчиной, которого сама захочешь уложить в постель, но не тут-то было, — не пожалела ехидного яда предовольная удавшимся на развлечения днём Хиодощи, вставая со своего места в намерении покинуть обеденный зал. — Спасибо за бесплатное угощение, Канщикан, — и, обходя стул Щинобу, она неожиданно наклонилась к ней и шепнула ей на ухо: — Мата нэ, щоджо-чан.      — Хиодощи-щиккокан!.. Как ты себя ведёшь!.. — беспомощно гневаясь и краснея, воскликнула Китагава, но вновь проигнорировавшая это Ёроко, не оборачиваясь, лишь помахала ей рукой. — Моо!..      43. «Мата нэ» — «Ещё увидимся»      44. Щоджо-чан — девочка, малышка, но в данном контексте подразумевается ещё одно значение — «девственница», что вместе с «чан» приобретает снисходительный оттенок (ехидный или добрый, в зависимости от ситуации).

*****

     Равнодушная к лимитам человеческого восприятия и памяти информация, словно сухо и индифферентно читающий тему лектор, не оставляющий в покое летающую над зелёным полем школьной доски указку, кружила новоиспечённого Инспектора Когами в вихре дат, обрывочно-тезисных фразах и пояснениях, фотографиях и разнообразных данных, складывающихся в личные дела и послужные списки каждого сотрудника Бюро Общественной Безопасности, столь подробные и бесстрастно детальные, что молодой человек даже пребывал в некоторой растерянности: предполагать, что присваиваемые каждому человеку ещё при рождении ID — становившиеся фактически настоящими именами людей в глазах компьютеризированной системы Сибил пятнадцатизначные нумера, где цифры и буквы сплетались в стройной, холодно скрывающей принцип построения последовательности и сжимали в своих ледяных тисках безразличия человеческие сущности, заключая в себе всю подноготную об их душах и жизнях — одно дело, а наблюдать в действии доведённый до совершенства механизм учёта и сортировки сведений о каждом конкретном индивидууме — совсем другое. Однако лёгкое удивление Щиньи из-за обнаруженного доказательства и без того очевидного факта вскоре сменилось подхватывающей подобно морским волнам самодовольной смесью едва ощутимого превосходства, дорвавшегося любопытства и ошеломления от предоставленных возможностей: что тут скрывать, мало кто отказался бы от возможности получить доступ к такому количеству конфиденциальной информации без каких-либо последствий для себя лично.      — Далеко пойдёшь. В первый же рабочий день редко кому из новичков приходит в голову посмотреть на личные дела, да ещё так быстро найти к ним путь, — оглушил увлёкшегося изучением разных досье Когами доброжелательно насмешливый голос, и светло-серебряный взгляд Инспектора пересёкся с чёрно-кофейным напарницы.      Щинобу мельком взглянула на открытые странички профайлов у своего коллеги и пожала плечами:      — Энфорсеров смотришь, значит… Что ж, могу облегчить тебе задание: эти даты и сведения бесполезны, и ты ничего не поймёшь о наших подчинённых, пока не поработаешь с ними. Говорю на основе собственного опыта, — уверенно высказалась девушка, отворачиваясь, чтобы пройти к своему рабочему месту, и не замечая скепсиса в сизой дымке глаз парня. «Сокка?..» — усмехнулся про себя Когами.      Устроившись в большом, комфортном офисном кресле, авторитетно обнявшем Инспектора, — Щинья тут же отметил, что закажет себе такое же взамен нерадушного недоразумения у его стола — Щинобу с самым сосредоточенным и серьёзным видом вытащила откуда-то весьма быстрым движением руки зелёное яблоко и снова вернулась взглядом к напарнику, с блаженным удобством откинувшись на мягкую кожаную спинку и положив ногу на ногу.      — Всё это у тебя ещё будет время изучить, — сообщила она. — Сейчас главное не эти файлы. В первую очередь я хотела бы обсудить с тобой совершенно другой вопрос.      «Что-то тебе это напоминает, ну не правда ли?» — не преминули царапнуть чувство достоинства Щиньи вездесущие память и ассоциативное мышление, впрочем, в этот раз молодой человек был уверен в отсутствии подвоха, но — на всякий случай — пребывал настороже.      — Ты же слышал о… — Китагава почему-то запнулась, помрачнела и явно постаралась выразить мысль более официально, отрешившись от эмоций: — … о до сих пор не пойманном нами террористе, лишившем несколько молодых пар жизни?      Серебристый туман глаз Когами сгустился и потяжелел от осознания серьёзности ситуации и причин перемены в лице Китагавы: не трудно было догадаться, о чём пойдёт речь дальше; парень кивнул, а девушка неожиданно выдавила из себя кривую усмешку и выдала:      — Поздравляю! Теперь ты тоже это расследуешь.