bloodline

Том и Сабина переглянулись: провожание Адриана у их дочурки заметно затянулось. Не то чтобы они всё ещё были особо против стремительно развивающихся отношений, но всё же кое-кому стоило бы подумать о рамках приличий: потому что Тому действительно хотелось спуститься вниз и, вежливо кашлянув, напомнить Адриану, что у Маринетт ещё есть отец, и права одобрить или не одобрить парня дочери у него никто не забирал. Том нетерпеливо поднялся на ноги и нахмурился. То, с каким безрассудным доверием Маринетт, его единственная дочурка, буквально падала в отношения, несколько напрягало, хотя объективных причин для беспокойства не наблюдалось: Адриан всё-таки был из хорошей семьи, вёл себя крайне воспитанно (по крайней мере, при Томе с Сабиной), говорил достаточно искренне и, по заверениям Маринетт, много раз рисковал собой, защищая её. Мелочи вроде клыков Тома уже не особо волновали, раз уж у его дочурки у самой такие же (а то и длиннее!). Тем не менее какое-то непримиримое отцовское беспокойство понемногу грызло Тома. Сабина, к его удивлению, подобным почти не страдала, хоть объективно у неё было куда больше поводов для опасений: всё-таки первые дни после раскрытия она то и дело с беспокойством смотрела на Маринетт, переставшую гулять в чокере хотя бы дома. Шрам заметно выделялся на бледной коже — чуть более бледной, чем была у Маринетт прежде. Том не знал, что на самом деле думала по этому поводу супруга — тема явно заставляла чувствовать себя некомфортно, — но мог сказать уверенно, что едва заметные вампирские изменения определённо шли Маринетт. Едва Том решился всё же прервать трепетное прощание молодых людей (или корректнее — молодых вампиров?..), как Маринетт с абсолютно растерянным и в то же время счастливым лицом вернулась в гостиную. Скользнула по родителям мечтательным взглядом, дававшим понять, что мысленно она всё ещё там, внизу, на пороге их дома. Щёки у Маринетт горели румянцем, глаза сияли не менее ярко, и Том даже почти смирился с тем, что его доченька выросла и в её жизни есть парень. Раз уж он заставляет её чувствовать себя счастливой… Маринетт почти бездумно плюхнулась на диван так, что спина оказалась на сиденье, ноги лежали на подлокотнике, а раскинутые в стороны руки расположились, как получилось: левая почти вертикально упиралась в спинку дивана, правая — свободно висела в воздухе, и кончики пальцев почти касались журнального столика. Маринетт не самая удобная поза нисколько не беспокоила: напротив, она счастливо вздохнула и искренне, словно для неё это действительно стало открытием, полушёпотом призналась:  — Кажется, я окончательно влюбилась!.. Том едва удержался от нервного смешка и переглянулся с Сабиной — тоже немало удивлённой таким… «неожиданным» откровением. Со стороны даже уже не влюблённость, а конкретная такая любовь, была давно заметна, но разочаровывать Маринетт сочувственным «Мы знаем», они постеснялись. Маринетт выглядела до неприличия счастливой.