Удар в челюсть

Клементина чувствует себя виноватой всякий раз, когда случайно ловит взглядом силуэт Луиса — сгорбленный и незаметный на фоне других — совсем не кричащий и не привлекающий внимание даже издалека, как раньше; от прошлого Луиса осталась только внешняя оболочка. Вместо дурацких, но забавных каламбуров, от которых чаще хочется закатить глаза, нежели улыбнуться — молчаливое присутствие, вместо счастливо сверкающих глаз, как у годовалого щенка — стеклянный и совершенно неосмысленный взгляд вдаль. Он молчал большую часть времени, изредко кивал, если обращались именно к нему, или пытался улыбнуться робкой улыбкой, совсем не такой, какая была раньше, и Клементине невыносимо больно видеть его таким, больно настолько, что она кусает щёки изнутри до тех пор, пока не почувствует на языке металлический привкус собственной крови, чтобы притупить душевную боль. Луис улыбается ей как ни в чём не бывало, иногда по-дружески кладёт ладонь на её тощее плечо, но в этом прикосновении больше не было той уверенности и крепкой хватки, какая была у него до… «этого» инцидента. Того самого, из-за которого Клем не может простить себя и по сей день, по ночам шепча под нос, словно мантру, одно единственное слово: «я виновата, виновата, виновата»; Эй-Джей на соседней койке, твёрдой, словно медицинская кушетка, беспокоится, но ничего не может сказать, лишь ложится рядом, прижимается тёплым клубком к её боку и приобнимает за плечи в немой поддержке. На самом деле, ему тоже страшно… и чертовски жалко вечно улыбающегося и шутящего по любому поводу парня, которому пришлось пережить адскую боль, переходящую в агонию, а затем — в отвратительно-жалкую беспомощность. Клем сглатывает, чувствуя, как её пробивает крупная дрожь; от этого не помогают даже мягкие ладони Эй-Джея на плечах. — Эй-Джей? — окликивает его Клементина, тихо, но с леденящей решимостью в голосе, отчего последний молчит некоторое время, но всё же вопросительно мычит в ответ. — Я рада, что ты застрелил её. Слово «её» выплёвывается изо рта, как нечто отвратительное, девушка удивляется своему тону, в котором сквозит откровенная ненависть, но вместе с тем — сдавленная горечь, потому что смерть Лилли не изменила ровным счётом ничего. Клем не была тем человеком, который с лёгкостью может отобрать жизнь у другого живого существа, даже если это прогнившая изнутри женщина, не видящая ничего, кроме собственной выгоды; Клементина не понаслышке знает, что такое милосердие, знает, что каждый заслуживает получить второй шанс, ведь в любом человеке нужно хотя бы постараться разглядеть что-то хорошее и светлое, как Ли в своё время, но не в этот грёбанный раз, потому что образ загнанного в угол лучшего друга никогда не исчезнет из её памяти. Будь она сама на месте Эй-Джея с пистолетом в руках — выстрелила бы не раздумывая и далеко не один раз, даже пацифист Джеймс с его чересчур «позитивным» взглядом на мир не смог бы её остановить. Впервые за долгое, очень долгое время Клем ощутила внутри себя неконтролируемую ярость и жажду мести. Вилли бы точно её понял. Эй-Джей тихо сопит, слегка сжимая в холодных пальцах ткань чужой джинсовки. Стальной голос Клем обескураживает, а дрожь её тела под его маленькими ладонями становится ещё ощутимее. Её колотит то ли от страха, то ли от злости — малыш молчит и крепко жмурится. Он не хочет, чтобы Клем охватило безумие, ровно как и Луиса — отчаяние. — С ним всё будет в порядке, — беспечно говорит Вайолет Клементине, когда они проверяют ловушки в безопасной части леса; маленький бурый крольчонок, угодивший в плетенную сеть, жалобно дрыгает задними лапами, пытаясь выбраться. — Я серьёзно, Клем. Ты слишком убиваешься. Позволь ему, не знаю… поговорить с тобой? Вы избегаете друг друга уже неделю, — девушка пытается приподнять уголки губ в ободряющей улыбке, выходит нервно, когда приходит осознание того, что она всё-таки ляпнула. Луис и «поговорить». Дура. Вайолет, чёрт возьми, переживает за этого обалдуя, пусть и не показывает виду, но больше всего она переживает за Клем — за эту суровую, ответственную к любой мелочи, но вместе с тем до беспамятства добрую и милосердную девушку, которая постепенно загибается от чувства вины и ненависти к самой себе. Клементина пропускает слова Вайолет мимо ушей, молча перерезая крольчонку горло своим карманным ножом, тем самым отнимая ещё одну невинную жизнь ради пропитания. Блондинка резко затихает и давится слюной, с сожалением рассматривая мёртвое пушистое тело, затем — кусая обветренную губу и раздражённо хмурясь. — Зачем ты это сделала? Он был совсем маленьким и тощим. Забыла, что говорил Аасим по этому поводу? — когда Вайолет делает угрожающий шаг навстречу подруге, всплёскивая тонкими запястьями, как она обычно делает, когда раздражена, та отвечает коротким, ничего не выражающим взглядом. — В последнее время ловушки пустуют, а нам нужна еда. Неважно, какая. Я не допущу, чтобы кто-то сегодня голодал, — ответ подобен словам Марлона когда-то; мозолистые пальцы небрежно хватают тщедушное, уже остывшее тело крольчонка за длинные уши, и девушка шагает дальше, поражая Ви своей отчуждённостью, безразличием и холодом, эти качества совсем не присущи такой, как Клементина, поэтому кулаки сами собой сжимаются до побеления костяшек. Ви не знает, что ей делать, совершенно не знает, как помочь, но тупая боль, сжимающая лёгкие за рёбрами, мешает дышать, из-за чего дыхание становится прерывистым и шумным. С губ, против воли, срывается хриплый, несчастный вопрос: «Ты пожалела, что выбрала меня, а не его?» Услышать честный ответ страшно, ведь Вайолет знает, что Клем чувствует к Луису, знала ещё с того самого момента, как она пошла за ним, даже не обернувшись — и краем глаза не удосужилась взглянуть назад, на волевую светловолосую подругу — следовала за этим придурком хвостиком и для чего? Чтобы бездарно просрать драгоценное время за роялем. Ви тут же мысленно бьёт себя по щекам, пытаясь прогнать ненужную, так невовремя подступившую к горлу ревность. Луис не виноват, что Клементина его выбрала, а Клементина не виновата в том, что его полюбила. Клем всё ещё хранила молчание, но остановилась в глубокой задумчивости. Нет? Это уже неважно? Может быть? … Клем долго думала, что ответить, но, в конечном итоге, снова красноречиво промолчала, двигаясь к следующим ловушкам, скорее всего, пустым, будто и не услышала этого тихого вопроса. Вайолет беспомощно вцепилась взглядом в медленно удаляющуюся спину, чувствуя удушающий ком в глотке, становящийся больше с каждой секундой. Лучше бы ты сказала «да», чем просто молча послала нахер. Господи, Клем. Господи… Какой же ты стала безразличной. Вайолет нахмурилась, выдохнула всё напряжение, что было в теле, и двинулась вперёд, понемногу догоняя спутницу. Кто-то должен вправить ей мозги. Пора перестать мучать Луиса и себя. — Клем! — голос у Вайолет суров, как никогда, режет по ушам стальными нотками; она не намерена просто стоять и смотреть, как её подруга страдает по собственной тупости и трусости, а трусость — это самое ненавистное ей чувство, которое сковывает и не позволяет двигаться дальше, совсем как Клементина сейчас. Девушка медленно оборачивается, в янтарных глазах — та же бездушная пустота вперемежку с безмолвным вопросом, и эта грёбанная пустота так бесит, неимоверно раздражает, что хочется ударить со всей силы, до хруста в костяшках, чтобы, наконец, выбить дурь из чужой головы. «Трусиха» Это последнее шипяще-отчаянное слово, что слышит Клем перед ударом. * * * Луис не сидел на шее ребят, оправдываясь психологической травмой, а помогал, как мог, лишь иногда, когда выдавалась свободная минутка, приходил в свой любимый музыкальный зал и играл на рояле от всей души, так долго и громко, насколько вообще могли себе позволить уставшие от изнурительной работы пальцы. Единственное, что позволяло Луису расслабиться и забыть обо всём, что он пережил — это музыка, её незамысловатые аккорды, которые окутывали тебя и словно бы уводили подальше ото всех проблем. Мелодии были мрачноватыми и немного грустными, но это именно то, что было необходимо юноше на данный момент — вылить все свои эмоции на рояль, исступленно перебирая клавишами, раз по-другому не получается. Лишиться языка — это ещё не самое страшное, намного страшнее лишиться слуха, оставаться в давящей со всех сторон тишине всю свою жизнь. Он бы этого не пережил. Точно бы не смог — на месте бы убился. Прошло больше двух часов, но Луис так и не сдвинулся с места, наигрывая одну и ту же унылую мелодию, словно забыв о том, где он находится и что вообще делает. Клементина, стоявшая в дверном проёме долгое время, расслабленно облокотившись о косяк, не знала, выдавать своё присутствие или не стоит. На самом деле, она частенько забредала сюда и незаметно наблюдала за тем, как парень играет, но с каждым разом его мелодии становились всё мрачнее и мрачнее, как, впрочем, и настроение Клементины. Не слышать его туповатых шуток и заигрываний так долго наводило тоску, если не самую настоящую депрессию. Это приводило к озлобленности, отрешённости и бесконечному чувству сожаления. Луис заметил Клем самостоятельно, когда невольно посмотрел вправо — они столкнулись взглядами и неловко отвернулись друг от друга, не зная, что делать дальше. Клементина не пересекалась с ним уже несколько дней, отчасти — из-за ненависти к себе, а Луис всего-то не хотел ей навязываться. Он вообще не хотел, чтобы кто-то (в особенности она) видел его таким… беспомощным. Жалким. Молчаливым. — Красивая мелодия, — лаконично прокомментировала девушка, пытаясь улыбнуться, но вышло даже хуже, чем она думала, раз Луис не улыбнулся в ответ, а лишь тоскливо опустил голову. — Грустная только. Чуть-чуть, — её большой и средний пальцы слегка соприкоснулись друг с другом, вызывая у пианиста еле уловимую, но всё-таки ухмылку, а это уже большой прогресс. — Есть что-нибудь повеселее для персонального слушателя? Ну, знаешь… Я немного соскучилась по «Моей дорогой Клементине». Юноша нарочито небрежно пожимает плечами, изображая полную незаинтересованность, но улыбка на его лице расцвела довольно быстро, тем самым разрушая весь образ. Он двинулся к самому краю лавочки, прихлопывая ладонью по её гладкой поверхности, чтобы пригласить Клем, чувствуя, как сердце в груди быстро забилось от предвкушения. Они так давно не были наедине, что Луис уже готовился лезть на стенку от душевной боли и тревоги, точно так же, как сама девушка. Он считал, что больше не привлекает Клем из-за того, что лишился языка; она считала, что Луис ненавидит её за то, что его не спасли. Замкнутый круг. Так бы и продолжили бегать друг от друга, если бы не Вайолет с её вправительным ударом в челюсть. Сидеть рядом и чувствовать тепло его тела, как раньше, было чем-то запредельным, особенно после недельной взаимной молчанки. Мелодия, которую заботливо создавал Луис, звучала намного красивее, чем та серая унылость несколько минут назад, отчего Клем в блаженстве прикрыла глаза, наслаждаясь моментом. К сожалению, петь юноша больше не мог по понятым причинам; это маленькое напоминание больно кольнуло. Тогда вместо Луиса запела Клем — сбивчиво, явно не попадая в ноты, но старательно и чувственно. Слова дурашливой песенки она помнила на «отлично», поэтому к концу мелодии проблем не возникло, запнулась лишь на последнем слове из-за развеселевшего взгляда Луиса — он смотрел совсем как раньше, восхищенно-преданным взглядом, как щеночек. Клем ухватилась за эту ниточку и медленно улыбнулась в ответ, пытаясь сдержать влагу в уголках глаз. Безразличие, злость на саму себя и окружающих, тяжелый груз вины на плечах — всё это будто бы испарялось, когда этот очаровательный балбес так на неё смотрел. Они потеряли так много времени из-за грёбанной глупости. — Боже, Луис, — не сдержалась она и припала головой к его плечу, зарывшись носом в твёрдую ткань пальто. — Какая же я идиотка. Парень невнятно замычал и отрицательно взмахнул дредами, в нерешительности приобняв девушку за плечи, пытаясь успокоить. Ему бы так хотелось сказать ей всё, что думает — вылить весь словесный поток на неё, сбить волной комплиментов, но он мог только мычать и обнимать, едва поглаживая жёсткими пальцами. — Мне так жаль, — она притянула чужое лицо к своему для того, чтобы коснуться губами тёплого виска. — Очень жаль, — губы переместились на правую щёку, крепко прижимаясь к коже. — Безумно жаль, — левую. — Словами не описать, как я, чёрт возьми, перед тобой виновата, — быстрый поцелуй в нос и уголок губ. — С этого момента я буду принимать только верные решения, обещаю, — его удивлённое лицо в её ладонях внезапно расслабляется, он прикрывает глаза и снова улыбается, на этот раз сам тянется к ней навстречу, неуклюже уткнувшись губами в девичий лоб, чудом не врезавшись переносицей в козырёк потрёпанной кепки. Они целовали друг другу лица, иногда случайно ударяясь носами по неуклюжести, и выглядело это настолько странно, настолько комично, что Клементина не сдерживала сиплого смешка, а Луис — приглушенного хохота, больше похожего на кашель. Словами не описать, как она по этому скучала. Клем раздраженно выдохнула сквозь плотно стиснутые зубы, сморщившись от боли, когда рука Луиса случайно задела её челюсть; он тут же убрал руки от её лица и приподнял в примирительном жесте, явно не понимая, в чём проблема, он всего лишь хотел погладить её по щеке. — Не волнуйся, — процедила сквозь зубы Клем, пытаясь улыбнуться; челюсть снова болезненно хрустнула, когда ею пытались подвигать. — Это… Ви. И её целебный кулак. Луис приподнял брови в недоумении, приоткрыв рот. Это что, значит, получается? Вайолет вмазала Клем по лицу? Он тут же начал жарко взмахивать руками и пытаться жестикулировать, одновременно корча разнообразные физиономии, но проблема заключалась в том, что языка жестов не знала что Клем, что Луис, поэтому из его энергичных взмахов пальцами мало что было понятно. Видимо, он просто хотел спросить, что случилось, и вызвать Ви на серьёзный разговор прямо сейчас. Клем невольно хихикнула, осторожно кладя руку на его тыльную сторону ладони, вопрошая успокоиться. — Если бы не Вайолет, я бы так и продолжала бегать от тебя, считая, что ты меня ненавидишь, — девушка невесело ухмыльнулась, опустив взгляд. — Она, скажем так… открыла мне глаза. Луис сокрушенно выдохнул, схватил руки Клем в свои и притянул к себе, чтобы привлечь её внимание. Ему безумно хотелось выругаться, сказать, что последняя вещь, на которую он способен — это ненависть к ней; это бред, чушь собачья, полнейшая ерунда и ещё бесконечное количество таких же синонимов. Хотелось сказать — но не мог, поэтому прижал девичьи запястья к своим губам, оставив на них поцелуй, доказательство того, что ей нет нужды переживать насчёт этого. Ведь Луис давно её простил. А Клементине действительно был необходим хорошенький удар, чтобы привести себя в чувства. Спасибо, Ви.