32 градуса по Фаренгейту

— Переверни бокалы и переставь на каминную полку. — Задумчиво поправлявший фужеры Драко дернулся от неожиданности и, едва не уронив один из бокалов, обернулся на голос. На пороге малой зимней гостиной, опершись плечом о дверной откос, стоял Люциус: — Так деликатнее. Под пристальный взгляд сына Малфой-старший прошел внутрь комнаты, попутно окидывая интерьер беглым взглядом. Эта комната некогда служила музыкальной, однако в силу полного равнодушия всех ныне живущих Малфоев к музыке ее переделали под небольшую гостиную: убрали рояль, сложили декоративный камин, поставили маленький чайный столик. Два дня назад в связи с наступающим Рождеством дальний правый угол заняла карликовая елка. О прежнем убранстве комнаты напоминала только большая хрустальная люстра, кичливо переливающаяся радужными бликами. Люциус мысленно отметил, что это добавляет обстановке лишнюю помпезность, и продолжил: — Девушки вроде твоей невесты не любят прямые приглашения к сексу. Драко смутился, но постарался не подать виду: — Это не приглашение к сексу. — Юноша взял бокалы в левую руку и направился к камину, пользуясь замечанием Люциуса как предлогом не смотреть тому в глаза. Ему было неуютно в обществе отца, хотя в данном случае Драко был благодарен Люциусу за совет: он сам чуть хуже чувствовал нюансы любовной игры, ему не хватало тонкости и изящества. Они и не требовались до сих пор: девушки почти всегда сами бросались к Драко на шею, уже соблазненные его деньгами, титулом и эффектной внешностью. Астория Гринграсс была, однако, не из таких. — Скорее, попытка спасти наши с Асторией семейные отношения от печальной участи мертворожденных. — Драко попытался скрыть яд в голосе, но тот все равно явственно сочился из каждого слова. — Кто знает, вдруг у меня получится? Народная мудрость утверждает, что женщина — всегда отражение того, как к ней относится ее мужчина… — Подчеркнуто четким, театральным движением бокалы были перевернуты ножками вверх и поставлены на полку рядом со старинными зачарованными часами. Драко с вызовом обернулся к отцу. — … в то время как жизненный опыт подсказывает, что поведение мужчины — почти всегда отражение того, как эта женщина относится сама к себе. — парировал Малфой-старший, садясь в ближнее ко входу кресло. На короткое мгновение в комнате повисла напряженная тишина. — Вот и проверим, — наконец ответил Драко и вновь вернулся к журнальному столику, чтобы убрать с него бутылку игристого. Сын злился, и Люциус это знал. Драко пытался защитить мать, испытывая за нее едкую и жгучую обиду, а потому делал все, что мог, дабы разбудить в отце чувство вины и, может быть, даже желание хоть что-то исправить. Но Люциус не считал себя виновным за раскол в их семье. По крайней мере, не более виновным, чем сама Нарцисса, которая тоже могла бы пошевелить хоть пальцем ради сохранения нормальных отношений. Она, черт побери, была такой же частью их пары, как и сам Люциус. Однако Драко, судя по последним разговорам, видел ситуацию иначе, считая маму несчастной жертвой сильного и влиятельного отца. Люциус шумно вздохнул и отвернулся ненадолго к окну. В просвете между портьерами виднелся совсем крошечный участок неба, но даже этого было достаточно, чтобы заметить, какой сильный и крупный снег валит сегодня на улице. Мантикора это все раздери, когда же его уже перестанут считать чудовищем и увидят обычного человека? Да, он умеет принимать за других решения. Да, он часто превосходит других. И да, четко блюдет свои интересы. Но это не значит, что другие люди не могут блюсти свои! Северус, например, мог спокойно захлопнуть дверь у Люциуса перед носом или, чего уж там, вообще не открыть ее, если ему того не хотелось. Нищий сирота-полукровка, он заставил старшего Малфоя уважать себя больше, чем Люциус уважал родного отца. И если смог Снейп, то что мешает остальным поставить себя так же? Однако решить проблему и даже просто осознать свой в нее вклад сложнее, чем жаловаться. Поэтому теперь его сын огрызается, как Цербер, и выражает осуждение в каждом жесте, однако даже не пытается понять, каково самому Люциусу видеть изо дня в день это равнодушное существо, которое по закону именуется миссис Малфой. И это Драко еще не знает о Грейнджер. Не хочется даже думать, как сын отреагирует, если узнает: Люциус уже и так обеспечил своей душе посмертный отдых на берегах озера Коцит*. Мысль о Грейнджер, однако, натолкнула Малфоя-старшего на удачный нейтральный вопрос, который, Люциус надеялся, сгладит ситуацию: — К счастью, и народная мудрость, и жизненный опыт сходятся в том, что женщины любят подарки. — Люциус сдержанно улыбнулся. Драко ответил тем же и, кажется, расслабился. — Ты же приготовил подарок Астории? — Разумеется. — Драко подошел к переливающейся огнями аккуратной, почти игрушечной елочке и поднял из-под нее темно-синюю квадратную коробку, перевязанную серебристой лентой. Не рискнув повредить бант, он просто жестом показал, что именно в ней подарок для будущей молодой леди Малфой, и пояснил: — Колье гоблинской работы. Платина и синий бриллиант. — Драко усмехнулся и виновато развел руками. — Не смог придумать ничего лучше. — У тебя, я надеюсь, будет впереди еще достаточно времени, чтобы придумать для Астории сколь угодно оригинальные подарки. — Люциус одобрительно кивнул выбору сына. — А сейчас ты все сделал правильно: вечная классика еще никого не подводила. — Пожалуй. — Драко еще раз проверил аккуратность упаковки, хотя и так был вполне уверен, что с ней все в порядке, и положил коробочку обратно под рождественскую елку. — А что ты подаришь в этом году маме? Люциус едва сдержался, чтобы не проявить на лице всю степень недовольства этим вопросом. Едва ослабнувшее напряжение между ним и сыном вновь вернулось: Драко, казалось, отнюдь не собирался слезать с оседланного конька. — Колье гоблинской работы. Платина и черные бриллианты. Драко в голос расхохотался. — А как же оригинальность? Если следовать твоей логике, за четверть века совместной жизни ты уже должен был перейти на исключительно нетривиальные подарки. — За четверть века совместной жизни я подарил твоей маме столько, что у меня уже просто кончились идеи. — Люциус театрально развел руками, демонстрируя показное покаяние. — Да и твоя мама уже давно не выражает никаких желаний и интересов. — Люциус ехидно улыбнулся. — К счастью, против бриллиантов она по-прежнему ничего не имеет. По крайней мере, насколько я могу судить по ее неизменному молчаливому на них согласию. Он не мог не вернуть сыну эту шпильку. Интересно, задумывается ли Драко хоть немного о роли Нарциссы в их семейной жизни? Высказывает ей хоть что-нибудь так же, как сейчас ему? И вообще, способен ли он хоть на секунду взглянуть на нее критически, а не только жалеть? Удовлетворившись замешательством на лице сына, Люциус расслабился и, решив не развивать тему, поднялся из кресла: — Прикажи эльфам погасить люстру и расставить по комнате небольшие свечи. Лучше, чтобы они мягко парили прямо в воздухе, как в Большом зале Хогвартса. И позаботься об аромате. Ваниль, шоколад или яблочный пирог с корицей — традиционно самые располагающие к доверию запахи. — Малфой-старший покровительственно улыбнулся. — Удачи. Драко задумчиво кивнул, глядя куда-то мимо отца, и ничего не ответил. Люциус коротко усмехнулся этой реакции и вышел из гостиной. «Думайте, юноша, думайте и смотрите хоть немного дальше своего обиженного носа», — мысленно добавил Люциус напоследок, поворачивая в сторону кабинета и намереваясь написать короткое деловое письмо для Фабио Наполеоне. На самом деле в этом году Люциус не приготовил для своей супруги никакого подарка: роскошное колье с черными бриллиантами, о котором он упомянул в разговоре с Драко, в действительности было заготовлено для госпожи Забини. Черная Вдова славилась своей исключительной страстью к украшениям и была лучшей живой рекламой для итальянских ювелирных шедевров, какую только можно было вообразить. Но Драко прав, если Люциус не хочет очередных домашних неприятностей, то колье лучше подарить Нарциссе, а Черная Вдова вместе с доном Наполеоне подождут несколько дней. Впрочем, для Нарциссы могло бы подойти и кое-что другое из того, что Люциус выбрал у Фабио, но этим с женой старший Малфой делиться отнюдь не собирался. _________ *Имеется в виду ледяное озеро в девятом круге дантова Ада — круге, где томятся души предателей тех, кто доверился. * * * С самого утра к Гермионе посыпались поздравления с Рождеством: почтовые открытки, посылки, звонки по телефону и сообщения в мессенджерах, которыми Грейнджер в силу маглловского происхождения активно интересовалась и пользовалась, — все это прибывало со всех концов Англии и не только ее. Одна из птиц летела из самой Болгарии — от Виктора Крама. Они с Гермионой, несмотря на расстояние и не вполне удачный роман восьмилетней давности, по-прежнему оставались дружны, и это обстоятельство делало обоим честь. Гермиона искренне жалела, что не со всеми можно расстаться столь удачно. Сегодня, например, ей предстояло встретиться с Рональдом, с которым они номинально тоже остались друзьями, однако почти двухлетнее обоюдное молчание, которое они без особого труда хранили, красноречиво говорило о качестве этой дружбы. Они были настолько хорошими друзьями, что Гермиона с трудом могла себе представить, как скажет слово: «Привет». Стоявшая перед зеркалом Грейджер отложила на край трюмо письмо Крама и попыталась отрепетировать, как поздоровается с бывшим женихом. Выходило скверно. Даже с седьмой попытки. Кисло, неубедительно и не располагающе ни к чему хорошему. Настолько, что Гермионе даже расхотелось делать себе к ужину прическу — какой смысл прихорашиваться, для кого и зачем? Девушка в раздражении отложила расческу и тяжело вздохнула. С Роном они хотя бы расстались. А ведь есть и тот, с кем она даже расстаться не может. Мерлин великий, почему, почему она не влюблена в кого-нибудь вроде Невилла?! Он так похорошел, так возмужал после войны, но по-прежнему такой прекрасный человек... И так очаровательно любит Полумну, что тоска по взаимным чувствам сектусемпрой режет все внутренности при одном взгляде на них с Луной. Скорбные размышления внезапно прервал тихий стук в окно. Большая белая птица, которую едва можно было разглядеть в плотном густом снегопаде, опустилась на подоконник с внешней стороны дома и, не дожидаясь, пока ей откроют, оставила посылку, после чего тут же вспорхнула и улетела прочь. На пару секунд сердце Гермионы замерло, забывая сделать удар. Птица была настолько похожа на Хедвиг, что Грейнджер мгновенно провалилась, будто под лед, во времена их Золотого Трио, когда все приключения еще казались волшебной сказкой, а не смертоносной войной. Однако почти тут же разум подсказал, что Хедвиг погибла, а этот посыльный — всего лишь такая же полярная сова, как и преданная крылатая подруга Гарри. Перед глазами на мгновение мелькнула леденящая душу картина той ночи, когда они пытались вызволить Гарри с Тисовой улицы… Будь проклята каждая частичка праха Волдеморта, будь проклята на веки веков. Гермиона что было силы стиснула кулаки, но тут же остановила сама себя: сегодня Рождество, и она не позволит этим воспоминаниям испортить ей праздник. Тряхнув головой, чтобы сбросить морок воспоминаний, девушка подошла к окну и открыла створки. На подоконнике лежал сказочно красивый букет: ветки омелы и остролиста в обрамлении полыхающей огнем пышной пуансеттии, перевязанные серебристой лентой и украшенные маленькими звонкими колокольчиками. Как только Гермиона внесла его в комнату, букет раскрылся мощным ароматом горьковатой древесины. Кто же отправитель? Гермиона поняла, что теряется в догадках. Цветы совершенно точно были обработаны сложной магией — пуансеттия не терпит холода: тут же желтеет и сворачивает листья, а эта буквально пышет жизнью. Может, Невилл и Полумна? Нет, это было бы странно, они ведь увидятся сегодня у Уизли. По крайней мере, должны, если только этот букет — не предупреждение, что эта влюбленная парочка все-таки решила послать друзей десятой дорогой и провести Рождество вдвоем. Гермиона улыбнулась этой идее и покрутила букет в поисках записки. Записка действительно вскоре нашлась: маленький сложенный в трубочку пергамент был прикручен к самой длинной из веток остролиста. «Знаю, что ты уже спешишь к друзьям на рождественский пудинг, но, думаю, за опоздание на пару часов они смогут тебя простить. Обещаю, что не займу ни минутой больше. Сад Кенсингтон, в четверть пятого. Портал — колокольчики. Л.» Парализованная запиской, Гермиона в глубокой задумчивости прокрутила колокольчики в ладони, медленно отложила букет на диван… и опрометью бросилась к гардеробу. * * * — Я думал, ты уже не придешь. — Не оборачиваясь, произнес Люциус. Он стоял к ней спиной и, на первый взгляд, рассматривал статую, венчавшую композицию фонтана, однако еще на расстоянии десяти шагов почувствовал присутствие Гермионы. — Портал сработал четверть часа назад, но ты не появилась. — Твоя записка застала меня врасплох. Я не была готова выйти из дома так скоро. Пришлось аппарировать самостоятельно и наугад. — Извини, не хотел причинить тебе неудобство. — Малфой, наконец, обернулся и подождал, пока Гермиона поравняется с ним. — Здравствуй. Великолепно выглядишь. Грейнджер поежилась. Относительно великолепия своего внешнего вида она изрядно сомневалась, так как собиралась впопыхах под зажигательный ритм отбивающего чечетку пульса. По этой причине щеки наверняка полыхали румянцем, а волосы художественно растрепались, то есть торчали в разные неприличествующие аккуратной прическе стороны, и теперь вдобавок щедро присыпались снегом. Единственное, что внушало уверенность, это выбор наряда: плотное шерстяное платье силуэтного типа с воротом под горло и длинными рукавами, но короткой юбкой, дополненное высокими сапогами и классическим геометричным пальто до колен — этот сочетание смотрелось на ней превосходно. Малфой уже не раз замечал за собой, как замирает дыхание при виде Гермионы, но сегодня она была не просто хороша. Она была волшебно, обворожительно живой, настоящей. — Привет, — Грейнджер огляделась по сторонам, силясь понять, зачем Люциус позвал ее сюда. — Идем? — Малфой подал ей руку. — Куда? — Вперед. — Аристократ снисходительно усмехнулся. — Ты позвал меня, чтобы погулять по Кенсингтону? — Да. — Меня. По Кенсингтону. За три чертовых часа до рождественского ужина? — Именно. — О… — Гермиона многозначительно вскинула брови. — Ты нехорошо себя чувствуешь? — Напротив, я чувствую себя прекрасно. Но мне приятно, что ты спрашиваешь. Грейнджер расхохоталась. — Милорд, вы больны и тяжко бредите. Вас ждут дома, за праздничным столом с двадцатью блюдами и пятью видами вин. Ступайте немедленно. — Ты преувеличиваешь. Блюд будет всего семь. — О, простите, я не сильна в светском этикете. — Пустяки. — Не отходи от темы. Что мы здесь делаем? — Я же говорю: гуляем. Я захотел тебя увидеть и лично поздравить с наступающим Рождеством. Гермиона искоса посмотрела на Люциуса и, усмехаясь, покачала головой. Он невозможный. И просто убийственно красивый. Глаза, похожие на пасмурное небо, волосы, белые настолько, что на них почти не видно упавших снежинок… И она, вновь чувствующая себя ничуть не лучше этих снежинок — такая же маленькая, незначительная и случайная, а главное, неизбежно тающая от малейшего контакта с этим мужчиной. Девушка шумно вдохнула, пытаясь успокоить подскочивший пульс и звенящие нервы. — Ну, что ж, у тебя… — она взглянула на часы, — без четверти два часа. Идем. Они гуляли до самого заката и чуть после, уже в сумерках и свете волшебных огоньков. Магическая часть Кенсингтонских садов была почти безлюдна за исключением некоторых отдельных закоулков, где целовались совсем юные влюбленные парочки или играли в салки дети, которых родители еще не загнали к столу, отобрав метлы. Подходя к очередному фонтану, Люциус и Гермиона услышали чарующие звуки уличного оркестра: квартет молоденьких волшебников явно маггловского происхождения задорно играл знаменитую «Last Christmas» в стиле джаз, попутно пританцовывая и улыбаясь редким прохожим. Если была в этом мире песня, которую Гермиона могла бы назвать главной песней Рождества, то это была именно она, но легкий и воздушный голос солистки на фоне сочного саксофона делал ее еще лучше. В груди мгновенно поднялось предвкушение чистого волшебства, Гермиона непроизвольно заулыбалась и слегка прикрыла веки, покачивая головой в такт музыке. Заметив это, Люциус хитро ухмыльнулся, и уже в следующую секунду Гермиона широко распахнула глаза от того, что одной рукой Малфой перехватил ее кисть, а второй обнял за талию и закружил в танце прямо на снегу и на глазах у одобрительно закивавших музыкантов. Уже давно Грейнджер не хохотала так заливисто. Танцоры из них были аховые: сугробы — неподходящий паркет для эффектных па, но кого это в конце концов волнует, когда танцуешь от счастья. А с неба все так же сыпались крупные хлопья снега, заваливая мир безграничным ощущением чуда. Последние аккорды взлетели в сумеречное небо, и Гермиона с Люциусом театрально раскланялись друг перед другом под шумные аплодисменты музыкантов, после чего обнялись и похлопали оркестру в ответ. Это были одни из лучших минут во всей ее жизни. Гермиона повернулась обратно к Люциусу и посмотрела в его смеющиеся глаза. Как же редко он был таким, и как удивительно было его таким видеть. Девушка сделала шаг вперед и слегка приподнялась на носочки... Где-то чуть вдалеке вдруг раздалось: «Джесси, а ну марш домой!» — Грейнджер коротко обернулась на звук, и улыбка мгновенно растворилась на ее искрящемся восторгом лице. Родители начали загонять детей домой, а значит, до ужина осталось совсем немного. Люциус без слов понял, что сейчас услышит, и эта реплика его отнюдь не радовала. — Извини, но мне пора. — Девушка на всякий случай посмотрела на часы и потянулась за волшебной палочкой. Без десяти семь — пора аппарировать в Нору. — Да, конечно. Я обещал тебя не задерживать. — Люциус сухо улыбнулся. — Однако прежде чем ты уйдешь… Долго думал, какой подарок лучше всего подойдет такой женщине, как ты, и остановился вот на этом. С Рождеством, мой восхитительный друг. И Люциус достал из кармана мантии маленькую ювелирную коробочку.