По-Северному шоссе, от Востока до Рая

Воздух расщепляется на атомы, покрытые тёмно-пунцовой дымкой заслоняя собой чистый кислород. Бушующие дуновение ветра больше напоминало начало шторма или Боже его упаси, урагана в пять единиц. Мелодии что были слышны на протяженности не больше десяти километров, напоминали вой гончих собак, что как в мифах Древней Греции, вели колесницу Царя Мертвых, сообщая о возможной каре грешников сбежавших с полноводных вод Стикса. Блуждающие потоки свежих красно-горячих листьев, завораживали своим непокорным танцем, окутывали завесой тайны с едва уловимым шлейфом загадочности что поселился на одном из холмов, в небольшом городке на западе; на Золотой улице, в доме под номером «шесть». В строение полных удивительных садов, пестрящие небывалым разнообразием всевозможных растений, что своей красотой могли поспорить с изяществом сада мэра города, жившего буквально на соседней улице, в вилле под черной черепицей; с невообразимыми пейзажами что открывались из окон каждый закат, со старинными гобеленами в цвете слоновой кости, с таинственной атмосферою, в третью пятницу сентября, примерно около полудня, в поместье въехала прелестная особа, внучка известного там, но уже покойного Графа. С небывалой грацией, с полными под крышку сундуками, набитыми драгоценными камнями и одеждами, и с историями что томились в серебряных шкатулках что так и норовили выпасть из её багажа. Астрид — так звали юную леди, на вид которой было не больше двадцати лет, приехавшая с далеких земель, за получением своего наследства, так как являлась единственным родственником покойного Графа, но поразмыслив, что в прежнем месте её обитания её ничего не держит, она приняла решение пожить в полученном по завещанию поместье для всеобщего приличия несколько месяцев, а то и может быть пару лет. С небывалым желание подружиться с ближайшим окружением её горячо любимого деда, Астрид назначила прием на ближайшую субботу, дабы усмирить свое любопытство в кратчайшие сроки. Но то ли по судьбоносной случайности, то ли по закономерным обстоятельствам в следующий понедельник весь город говорил о ней. Сначала все были удивлены её появлением, так как никогда прежде Астрид не то чтобы видели, даже не слышали из уст Графа про её существование. Но аргументировав это тем что умерший пламенно любимый дедушка не любил говорить о единственной внучке во всеуслышание, дабы не тревожить её — бедное дитя лишившиеся в младенчестве обоих родителей. Воспитанная нянями и гувернантками в известных академиях, и себя — уже довольно склонному к грубости человеку в возрасте, расспросами по этому поводу, и держа это в некой таинственности, был её единственным родственником. Приведя еще пару доводов, не ограничиваясь скудной фантазией других, в скором времени кто-то из толпы новых знакомых по своей невнимательности подтвердил её слова. С тех самых пор прекрасная особа была приглашена на все вечера и чаепития которые устраивали другие почти что каждый день. Освещая собой и скрашивая разговоры дождливыми вечерами, рассказывая дивные истории, пересказывая известные произведения или же напевая причудливые мелодии, заполняя собой всеобщее внимание, давая понять свою значимость этому обществу, разогревая все больший интерес к своей личности, вверяя людям только то что им необходимо знать. Ох, бедная девочка, — говорили они. Такая молодая, но такая одинокая. Астрид имела миловидное лицо с ямочками на обеих щеках, бледноватую кожу, и большие, яркие глаза. Также хвасталась высокой грудью и тонкой талией что потуже затягивала строгим бантом. Астрид, была словно опьяняющее вино. Красное, густое, с нотками гвоздики и пряной корицы, способное захмелеть трезвый разум за считанные минуты. Обладательница прелестного голоса, что напоминали звуки бушующего водопада в переплет со звонким пением райской птицы невиданной красоты. Девушка, похожа на алые закаты, что виднелись с еще зеленых холмов, покрытые янтарными бликами вечернего почти ушедшего солнца. В общей картине из пастельно приглушенно нежных красок Астрид была красной; напоминала рвущее пламя с языками ярости, будто сама смерть. Напряженная, словно воздух под накалом адовой температуры за гранью отметки в шестьдесят шесть. Отливала многогранным, разным, одинаковым; темные оттенки переливались в мимолетные, еле уловимые, глубокие — отдавали её фирменной колючей ноткой тяжелого запаха ванили вперемешку с едким бензином, а иногда конечно, в особо привлекательно важных случаях — порохом. Красный цвет преобладал в радуге цвета её одеяний, большинства комнат в поместье, алой краске губ; красный был неизменным тузом в рукаве атласного платья, которое она надевала только в дождливую среду как напоминание самой себе о сохранении королевской осанки и отличительного происхождения, вызывающие зависть определенных лиц в ее новообретенном обществе, желающие сделать её почти что своей родственницей, позволяя переходить на «ты». Красный искрился отовсюду: от кончиков густых черных как смоль ресниц, от кончиков тонких белых пальцев, от кончиков нервных соединений, хитро сплетенных в её голове; придумывая новые загадки, аккуратно оборачивая или тайны и пряча замки. Она вспыхивала всеми возможными узорами, линиями, образами, заполняя собой привычно каждодневные краски, окрашивая как бархат в алый цвет. Не задумываясь, не останавливаясь на пути, как цунами не знающее пощады и правды кроме своей. Её красный похож на симфонию давно забытых композиторов Византийских времен, что дарили надежду своими творениями, вселяли слабость и страх, повинуясь храбростью гладиаторов; отражаясь в потоке северо южных ветров, которые дули в привычном направлении от Аляски до Южной Гвинеи, разнося ливни по всей шумной галактике, покрывая лепестками алых цветков. От поверхности амазонских рек Венеры, до колец золотисто пепельного Юпитера, в ядерной сущности самого неизведанного; затерявшееся где-то под обломками метеоритов из другого измерения. Раскрывая новые границы плутовато сплетенных ею загадочных случайностей. Астрид все любила подавать сравнению, давая своему красному множество значений, и пусть все они были с отметкой “ не прикасаться, иначе рванет», свою сущность оправдывала безмятежным детством вперемешку к глубочайшему одиночеству, вызывающая жалость у самой себя. Очень часто не контролируя свою агрессию, взрываясь мгновенно, образуя воронку с размером в Атлантику, поглощая в себя всё живое, всё мертвое. А там, внутри, на глубине миллионных вод всё обрастает колючим терновником, и длинные как спицы, шипы протыкают умоляющие в агонии усталые сердца. Юная особа обладала чуткой загадочностью, пленяющая с пары фраз, даря своим поклонникам неистовое желание встретить прекрасную деву вновь. Она отличалась пламенными волосами, лукавым сердцем, гибелью что дарила своими руками, облаченные в багровые перчатки; такими тонкими и хрупкими были её ладони, что при неправильном движении они рассыпятся как тысячелетний фарфор. Казалось что пальцы её сделаны из хрусталя: тонкого, непрочного, холодного, обладающие редким свойством, сжимать до хруста шеи неверующих в священно красный. Пуская по венам яд, разнося себя по всему телу, заставляя думать только о нём. Имея странную привычку по утрам, когда солнце еще не встало, когда еще небо затянуто хмурыми облаками, ей нравилось подолгу смотреть на свое отражение: зеркальное, чистое, ясное, словно она не знала как выглядит, будто не верила что, была божественно красива, и искала недостатки в отражение. Ставя под сомнение все адресованные комплименты и считала их наигранной лестью что привило людям общество. Злилась, кричала, иногда отворачивалась на несколько минут. Но после кратковременного порыва гнева она переводила взгляд на красный, что был внутри неё; он был повсюду, ходил тенью словно кровавые следы, отражая суть её опасности, окрашивая её многовековое обитание в яростные тона, с черной каймой, с золотыми рисунками, с аккуратной биркой от кутюр. Стараясь улавливать слухи, на самом деле просто пропуская их мимо себя, а иногда даже подтверждая и опровергая их одновременно; временами она пугала, казалась помешано одержимой особой, что смотрела с вызовом, с порывом при этом странно говоря с долгим препинанием, будто прощупывала почву, дабы избежать всем надоедливых условностей, стараясь не выдать своего равнодушия к собеседникам. Иногда её взгляд обладал невероятной злостью, и небывалым осуждением что скрывалось за ободком ресниц, и в этих случаях её красный старались избегать во всех формах и проявлениях; вносили в черные списки, хранили в пыльных чуланах, сжигали в кострах. А потом когда от её красного оставался лишь пепел, они тушили его священной водой, засыпали землей, не понимая что всё тщетно: он врывался каждый раз с новой силой, не поворачивал на поворотах, шёл прямо, давно протоптанной дорогой, приказывая подчиниться, покорно сдаться в плен. Иногда люди старались не поддаваться её непредсказуемым очарованием и ища в ней недостатки, каковые Астрид не скрывала, а наоборот, самая намекая на них или прямо говоря про новые, которые приобрела в минувший вторник, когда возвращалась с прогулки с миссис Хёрд, уставшая и вымотанная сплетнями из уст своей знакомой, так и вырывалась горячая язвительность из нежных губ. И все же она подкупала ясными глазами, очаровательной улыбкой, и холодными речами, которые были без пылких откровений что по идее должны были быть пропитанными сумеречными прогулками под полуденным солнцем, скрывающееся в тени. Но слова ее были четкие, расставленные, со всеми возможными знаками препинания, восклицания и вопросами; с вальяжной грацией, подлинным почти наизусть выученным акцентом, и грубостью не входящую в общие рамки. Она говорила, мягко, внимательно, видя искры и любопытство в глазах своих слушателей что приносило ей нескончаемое удовольствие; рассказывала дивные истории про дивные места и дивных людей. Затрагивала важные факты дабы подтвердить свои слова, чтобы наверняка отдавалось явное ощущение что юная леди сама была свидетелем удивительных чудес, приводила доказательства, с ухмылкою смотря на всеобщую глупость и интерес. Её слушали, внимали, следили за рассказом, боялись упустить любую малозначимую деталь, боясь потерять смысл. Она могла околдовать прозой под светом столетних свечей, стихами под шумом фонтана, угрозами которые часто вылетали из её рта. Шаг за шагом, метр за метр, она закутывала всех пеленой с орнаментом и вышивкой по левую сторону; затягивала красной прочной веревкой и сжигала, устроив пир на одного. Удовлетворенная всеобщей любовью к своей непримечательно таинственной личности, давно позабыв про рамки приличия, наступая на пятки и играя конем. Публика слушала, слышала, просила ещё, не переходя четкую грань дозволенного, дабы узнать прелестное создание ближе и вписать в свою семью. Следую четкими проставленными ею правилами, подчеркивая про себя сухие сведения, не доводя Астрид до нервного приступа, заставляя прыгать в горящий дом. Отливая ядовитой призмой, прокручивая во внутри себя, понимая свою жестокость к этому миру, Астрид ядовито ухмылялась, закусывая губы до крови. Она была словно написание Гомера или произведением Платона, с изящной черствостью проклинающая белый свет, раздирая кулаки в кровь о шершавые стены, при этом тихо крича. Желание кого-нибудь придушить в такие моменты были слишком навязчивы, и иногда поддавались соблазну души. А душа её была вулканической лавой, что не потухала никогда, играющая вечную мелодию лицемерия и неизменного превосходства, отдающая нотками ржавой боли. Боли от агонии, что испепеляет её изнутри, съедает, грызет, высушивает; она, как и положено королевским особам глотает гортанные стоны, пробуя слёзы на вкус, оставляя ожоги на голых ладонях. И к прискорбному уважению к самой себе в этом разрушении, примеряя на себя очередной наряд. Астрид являлась чудовищно безумной личностью, с багажом с размеров в несколько соседних европейских стран, девятью сотнями скелетов за плечами и старым потертым сундуком наполненным одеяниями для пышных приемов и вечеров. С густыми тайнами — реками, что были глубже той самой Амазонки, и тянулись следом призрачно верным возлюбленным сопровождая терпкий звон. Обладающая взрывным нравом, запахом отвратительной вежливости и гадкими манерами в споре; четко выстроенными принципами что в большинстве своих случаях спорили с моральными устоями Людовика четырнадцатого, давно канувшего в небытие. Разрушающая своим красным все пригородные дороги как вечерний пунцовый туман; обрастая, окольцовывая пути как железные прутья, что вели на свободу от злополучного присутствия ярко горящих глаз; поглощая чистый воздух превращая его в пыльный дурман. Но неустанно все поражались её обликом: ядовитым, горьким, прелестным, с колкими фразами, быстрыми мыслями, частым дыханием. С характером что присуще генералам, с силой что билась ключом из юной груди, с волосами что падали океаном с хрупких плечей, спускаясь по тонкой волнистой спине. Непонятная, невидимая, уловимая только глухими отшельниками и безмолвными страждущими, что так и положено ярым фанатам, превозносили её к богам. Брызгая красными пятнами, позабыв про учтивость, вверяя в венец безбрачия что окутывал острую талию, подписывая брачный договор. Прописывая аккуратным почерком, алыми красками имя своё. А имя её было непонятливым, никогда не услышанным, написанное тонкими ажурными буквами, хрупким пером. Имя её было то ли северо английским — с непонятным привкусом на «с», то ли древне скандинавским — с грудным выдохом на «а», то ли вообще не походило ни на одно известное имя из этой галактики. Неразборчивое, пусть и сочиненное из букв правильных, с прилагающимся усилием что выдавало усердие, что могло слететь с приоткрытых губ; но вот к всеобщему поражению произнести его вслух не удавалось из-за непонятности слогов. Поэтому Астрид предпочитала — «красная». Красная, покрытая пеленой из шарма и грации, с пленительными думами об обыденностях и о прошлогодних своих странствиях, рассказанные по вторникам при жгучей луне. Разговаривающая на языках иного народа, забытого коллективным умом, помеченного на дряхлой карте как двенадцатые. Пытающаяся перестать пить чай без сахара и начать пить ликер, проводя свои вечера в обществе интеллектуалов забытых про человеческую гуманность и пушистых драных котов. Помечающая красными лентами дверные ручки забытых воспоминаний головного мозга, мечтая в сонную субботу спалить ту церковь за холмом. Астрид восхищала и будоражила; тонкой шеей, прозрачной кожей и скопление звезд по робкому телу, притянутое к несбыточным идеалам, что заставляли идти на взрослые жертвы юных девиц. Собирающая тихие звезды в созвездия, проводя холодными руками по огненной коже, в попытках согреть себя светом соседних комет. Разворачивая, направляя их на пустынные планеты, уничтожая на них жизнь; освещая ярко, необыкновенно, затмевая собой нагое небо, сбивая спутники где-то на орбите других астероидов. Обожаемая обществом до исступления, до потери сознания, превозносимая к лику святых. Вписанная в кружевные конверты, помеченная красной розой, с оставленными поцелуями и запахом горелого мха. Вымоленная перечными касаниями, томными взглядами, шепотом что срывался с толпы; глухими войнами пестрящими кляксами красного, что как соцветие распускалось в груди. Астрид насуплено хмурилась, прижимая плечи к себе, раздавала поклоны и позволяла целовать свои руки, ближе к запястьям, где витал сладковатый запах грёз. Пропахшая запретами, что на вкус были слаще спелого меда, и стыдливыми тайнами что создавала в сознании несмелого лорда Лайтвуда, что прикрывал свой страх пурпурным румянцем, боясь к ней подойти. Кричащая смелостью, пронизана мятежной циничностью, поглощающая нежность и смех. Астрид проявляла небывалое рвение быть для кого-то другом, для кого-то врагом; советником в проблемах, идеалом несбыточных надежд и желаний, соратником что может выпить бокал вина. Погрязшая в паутине своих очертаний, казавшаяся спасительницей от скуки, она была поистине сокровенным созданием горячей кромешной тьмы. Названная в честь великих писателей, дарованная светом огня, разглаживающая свое старинное платье руками, читая молитвы днем. Астрид заводит за спину волосы, проводит ладонями у лица, попутно закрывая шкатулку с тайнами и алой одеждой, на заднем дворе в пустынную полночь, в полученном по наследству поместье, на Золотой улице, в доме под номером «шесть». Странно улыбается, смотрит под ноги примеряя на себя новую роль; в двенадцать садится в экипаж, оставив маток из тайн и ребусов, отправляясь в новую даль. Астрид, поистине уникальное порождение непревзойденной красоты, каждый раз остается для общества непонятливо разной, но всегда собой.