А сломлен ли?

— Эрнесто… — Чего стоишь на пороге? Не зайдёшь? — холодно, даже жестоко отвечает мой некогда друг и отступает в сторону, давая мне возможность зайти внутрь.       Я прохожу по длинному коридору вперёд, подписав себе смертный приговор. Слышу резкий стук каблуков сзади, взгляд Эрнесто будто прожигает затылок. По привычке вхожу в освещенную гостиную. Здесь ничего не изменилось: такая же старая дубовая мебель, кожаный диван зелёного цвета, громадная люстра, свисающая с потолка, на которой всегда позванивает хрусталь, когда на втором этаже ходят тяжёлой походкой. Эрнесто присаживается в кресло за рабочим столом и любезным жестом приглашает сесть на стул для посетителей. Особого выбора у меня нет, поэтому я грузно усаживаюсь и жду приговора. Всё-таки жаль, что меня так рано поймали. Теперь уже поздно беспокоиться за свою жизнь, мои секунды сочтены; но так хотелось узнать всю правду, что же случилось с моими родителями. Хотя, не все ли будет равно на том свете? — Расскажешь что-нибудь? — спрашивает Эрнесто. Я отрицательно мотаю головой из стороны в сторону, тогда он продолжает, — что же, совсем ничего? Например, как умер мой отец? где те бумаги, которые откроют всю правду? не знаешь? — Эрнесто продолжат сверлить меня взглядом, а после как будто срывается: он резко поднимается с кресла и в гневе сметает все со стола, опираясь на него и нависая надо мной.       Я не выдерживаю его взгляда и отвожу глаза. Порой обидно осознавать, как друг может стать злейшим врагом. Тем временем он продолжает свой монолог: — Не хочешь? Тогда я тебе расскажу, — спокойно произносит Эрнесто, хотя в его голосе слышатся безграничная ненависть и презрение, — это ты виноват в смерти моего отца, — я удивленно на него смотрю, совсем ничего не понимая.       Мне было не больше десяти, когда умер его отец, как я могу быть причастным. Но мой собеседник продолжает: — Да, не ты его убил. Но именно ты послужил причиной его смерти. Не знаешь, почему? Твой заботливый папаша решил раз и навсегда покончить с мафией, чтобы его ненаглядный сыночек рос спокойно, — от его речи несёт сарказмом, — но только какой ценой? Идя к своей цели, круша и ломая все на своём пути, не видя преград, не ставя ни во что жизнь друга. У всех были семьи, но почему-то именно твой отец решил рискнуть. И спрашивается, кому от этого лучше? Его благоговейному сынку или же ему самому? Где же он? как поживает? как здоровье? Вот именно, никому не лучше, ведь он так же мертв, как и мой отец, и зарыт уже пятнадцать лет глубоко под землей. А между прочим Лоренцо был его другом и хотел отговорить от этой глупой затеи пойти против мафии, ведь он делал себе только хуже. Но он не послушал моего отца, и когда тот хотел забрать у Габриэля бумаги, компрометирующие мафию, твой отец застрелил моего. Быстро, беспощадно, хладнокровно… И куда подевалась их многолетняя дружба, они же были как братья. Но нет, Габриэль думал только о твоём спасении, ТЫ — причина всех бед и несчастий; ТВОЕ будущее стоило жизней наших отцов, нашего спокойствия, которого, как видишь, нет. И ради чего? Ради твоей жалкой душонки, — Эрнесто почти выплюнул последние слова. Он окончательно выдохся после своей речи, устало упал в кресло и отвернулся к окну.       Я сижу, как громом поражённый. Оказывается, мой отец был не таким уж и хорошим, как потом рассказывала мне мама. Она сказала, что с Лоренцо и Габриэлем произошёл несчастный случай, когда они погибли. Получается, она мне врала все эти годы, или же сама не знала всей правды. Я хотел было возразить, что этот грех лежит на плечах моего отца, а никак не на моих, но тут же вспомнил, что для мафии нет дела до человека, если его семья плохо себя показала. Я и сам понимаю всю серьезность поступка моего отца и решительно не могу понять, почему он так поступил. Неужели всё-таки из-за меня? Тогда мне станет еще хуже. Хочу что-нибудь сказать, но мешает внезапно появившийся комок в горле. Да и слов-то особо нет, я собираю мысли и впервые за это время что-то произношу: — Эрнесто, ты поэтому меня ненавидишь?       Он поворачивается ко мне и смотрит удивлённо — наверное, он ожидал от меня другого вопроса или же вообще ответной вспышки гнева. Проходит несколько секунд: — Где записи? — он задаёт вопрос, которого я не ожидал. — Записи? — переспрашиваю, пытаясь понять о чем он говорит. — Не строй из себя идиота. Записи твоего отца, компромат на мафию. Где они? — жестко спрашивает Эрнесто тоном, не допускающим возражения.       После короткой паузы он зовёт человека, который появляется из соседней комнаты — видимо, помощник. Эрнесто приказывает обыскать меня и мои вещи, и я невольно соглашаюсь — пока что преимущество на стороне «друга» и его пистолета. После короткого обыска человек даёт Эрнесто мою записную книжку. Я не понимаю, какое она может иметь значение: да, она досталась мне от отца, немного потрепанная и с вырванными страницами, но я никогда в неё ничего не записывал, кроме моего маленького «плана» на жизнь, состоящего из одного пункта — просто хранил, как память об отце. Странно, что письма моей матери не вызвали никакого интереса — кажется, отправителя и их содержание хорошо знали в этом доме. Эрнесто несколько раз пролистывает блокнот и просит обыскать меня ещё раз, чтобы найти вырванные страницы. Поиски не приносят результата, поэтому он спрашивает: — Где страницы? — мне даже не приходится врать, ведь я честно не знаю ничего об их местонахождении и существовании. Мой ответ проводит мужчину в бешенство, и он удаляется наверх, оставив помощника исполнять роль охранника.       Проходит минут десять-пятнадцать, я точно не знаю, но абсолютную тишину на первом этаже прорезает стук каблуков по лестнице — явно вниз спускается какая-то девушка, может быть, очередная пассия Эрнесто. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на спустившуюся, и, кажется, замираю на мгновение. Фания… Но что она делает здесь? Совсем не похоже, чтобы она, как и я, находилась здесь невольно, скорее она сейчас в очень привилегированном положении. Фания даже не удостаивает меня своим взглядом, как будто и всегда знала, что я буду сидеть в этом кресле. Она просто проходит мимо и садится напротив меня, жестом приказывая охраннику уйти на время. Мне очень тяжело смотреть на женщину, которую еще вчера я считал наивысшим счастьем в моей жизни, а сегодня оказывается, что она может выписать мне приговор. И обиднее всего не то, что она предала меня — я не чувствую ничего особенного, — обидно то, что единственный человек, которого я мог защитить и спасти от этого мира, теперь сам увяз в затягивающем болоте зла. — Удивлён? Я так и думала… Знаешь, — легко начинает она, — ты очень интересная фигура, я-то уж понимаю, что тебя будет совсем не легко убедить в правильности принципов мафии, но, думаю, ты поймёшь. Ещё не поздно начать сотрудничать с нами, правда, тебе только и требуется указать верный адрес, ну, или консильери. Что-нибудь да всплывет. Что скажешь? — Почему? — меня волнует только один вопрос, ответ на который ускользает от меня сквозь пальцы. — Что «почему»? Почему я здесь? Ответ прост: мафия может дать мне все то, чем жизнь обделила. Ты успешно столько лет избегал ее, не ввязывался в дела, меня убеждал, что моя жизнь будет загублена. Но посмотри: я на вершине, а методы мафии не такие уж и страшные, как в твоих рассказах, просто ты свято веришь в добро во всем мире, но так не бывает.       В такие моменты понимаешь, что мафия доберётся до кого угодно. Возможно, если бы я знал хоть толику правды всей этой запутанной истории, я бы сдал много людей, чтобы выжить самому, но я не знаю ровным счетом ничего. Очень хотелось прекратить эту моральную пытку, которая ранит ещё больше, чем физические увечья: осознавать, что Эрнесто искренне ненавидит меня и ждёт случая убить, что Фания заблудилась в жизни, а я не смог отгородить ее от своеобразной местной «власти» — все это было просто невыносимо. — Как твоя мама? — ненавязчиво спрашивает она, а у меня по спине пробегает холодок от осознания, — мне так понравилось изводить ее письмами, тебя позабавило то, что я писала, или ты настолько слабоволен, что даже не способен прочитать? Не ответишь? А знаешь, она так пугалась, когда ей доставляли новое письмо, а в нем такие семейные секреты, которые знали только близкие. Ох, как же мне было приятно видеть ужас и испуг в её глазах, как ее рука каждый раз дрожала, поднимая письмо с пола.       Наступившее молчание напрягает. Мне хочется кричать, ударить Фанию и задушить ее голыми руками, но я прекрасно понимаю, что охранник стоит за дверью и весь мой гнев совсем не пойдёт мне на пользу. — Когда мы были вместе, ты тоже был не очень разговорчив, — продолжает девушка, — но я всё-таки спрошу: может, вспомнил что-нибудь, пока обдумывал концовку своей жизни, которая, поверь мне, висит на волоске? — мне даже становится смешно, вот почему все думают, что я что-то знаю и скрываю, хотя я бы сам с радостью заполнил пробелы в моей голове?       Фания топнула каблуком, требуя от меня ответа, но когда я посмотрел ей в глаза, я не увидел ни ненависти, ни призрения, ни злости — они были пусты, она, как машина, исполняла какие-то приказы сверху, почти не думая и не чувствуя. Именно такие эмоции я увидел и внезапно понял, что уже не могу контролировать себя и хочу поскорее «выключить» эти глаза, чтобы больше их никогда не видеть. Я резко навалился вперёд и уже одной рукой душил девушку, которая даже не успела взвизгнуть, а сейчас просто скребёт руками кресло и пытается оттолкнуть меня. На весь этот шорох и переполох врывается охранник, уже готовый выстрелить в меня, но я успеваю обежать кресло, поэтому пуля попадает в руку Фании. В моей голове даже пронеслась мысль: «жаль, что не убил», — но времени думать не было. Пока охранник в ступоре, а на втором этаже ещё ничего не поняли, я резко толкаю мужчину и выбегаю в заднюю дверь, в которую ещё недавно пытался проникнуть. Пока я бегу до забора, меня преследует мысль, что меня вот-вот догонит пуля, но я успеваю перелезть железный забор, сильно оцарапав спину и упав на траву, но… я на свободе?       Через боль поднимаюсь со второго раза и как можно быстрее стараюсь отбежать от этого дома и затеряться среди ближайших улиц. Дойдя до ближайшего «лабиринта» из улочек, мощёных брусчаткой, сажусь на ближайшую скамейку, сил идти дальше просто нет. Все мои вещи остались в этом доме, даже отцовская записная книжка, которая, в целом, не поможет мне ничем. Я даже радуюсь, что редкий пешеход обходит меня, принимая за пьяницу, потому что мафия не обошла бы меня стороной. Никак не могу собрать мысли воедино. Ведь так же не бывает. Не бывает, чтобы я просто взял и убежал. Но вот я не сижу на допросе, и никто не ждёт приказа убить меня. Понимаю, что нужно двигаться дальше, но вот идти мне совсем некуда: домой я никогда не вернусь, денег у меня нет даже на самое скромное жилище, а ещё эта ноющая боль в спине и пропитанная кровью рубашка, которая отпугнёт от меня любого.       Порой мне казалось, что я теряю сознание, но скорее всего я выпадаю из реальности из-за нервного перенапряжения. Мне нужен кто-то, кто ничего меня не спросит и сам ничего не скажет — в этом городе я знаю всего одного человека с такими качествами. Из последних сил поднимаюсь и иду в направлении пекарни, потому что мне некуда податься, кроме как к синьору Альфьери. Когда я дохожу до входных дверей и застываю на пороге, Ренато бросает на меня быстрый взгляд, в котором нет удивления из-за моего внешнего вида, он даже не испугался, как будто видит такие картины ежедневно. — Пожалуйста, — я успеваю произнести одно слово, а синьор Альфьери уже подзывает меня рукой и уводит внутрь пекарни по таким знакомым коридорам.