i sing the body electric

***

      Илона Щербатова впервые оказалась в другой части пляжа. Да и на обычном-то она была в последний раз еще в школьные годы чудесные — все тело липкое от пота, голова под панамой нагрелась до катастрофических температур, а она бредет вглубь, вооруженная двумя бутылками уже и не теплого, а горячего пива. Илона плутала среди множества человеческих телес, пробиралась сквозь груды мусора, продавцов беляшей и детских песочных крепостей.       Но здесь было поразительно чисто и закатное солнце не было таким палящим. Она словно совершила дантовское путешествие из чистилища в импереи.       Первым, кого она увидала, был Валера, полулежащий на полотенце, как Спящая Венера. Венера-Валера — все сливалось воедино. Это все было правильно и добротно слеплено.       Ребра. Что за ребра! Мягкие волны, накрытые кожей, как руины древнего города, засыпанные песком. Илона шла по ним с караваном, блуждала в пустыне.       Чуть изогнутая линия живота, расслабление мышц, в любое время готовых к работе — до чего же удобно!       Впадина бедра, внутри нее — теплая, естественная тень, такая же, как и под предплечьем.       Она столь сильно любила тело этого человека, сколь и его душу.

«и если душа не тело, то что же душа?»       Илоне было все едино — его голос, мягкий поток его мыслей, или мышцы его шеи в момент напряжения, движение икр во время того, как Валера легко срывается с места и обнимает ее. У него мокрые волосы и холодный нос.       — Взяла, взяла, с тобой забудешь! — отвечает Илона, отмахиваясь от серой мухи и вынимая фотокамеру из рюкзака.       Через объектив она следит за тем, как Валера занимает место ближе к воде, его изящные ступни омывают слабо вспененные волны. Она скользит взглядом дальше, по кромке воды, по верхушкам деревьев и вдруг останавливается.       Перед нею пульсировало ожившее полотно, изображающее райские кущи. Множество перекрещенных рук, усыпанных родинками. Множество ног, подсвеченных пламенем разведенного костра. Смех, неразборчивый гул разных голосов. Округлые тени под бледными грудями. Бедра, исполненные свежести и белого, хлебного цвета.       Все они не стыдились своей наготы и были прекрасны, как античные боги, как херувимы, как первые из людей, а Илона посильнее куталась в свои греховные одежды, боясь разделить участь «смешного человека» Достоевского.

«быть окруженным прекрасной, пытливой, смеющейся, дышащей плотью — довольство»       Здесь зародилось все сущее. Евы и адамы вышли из Нудистского Пляжа.       «Давайте поиграем, как будто это не Астрахань, не один из двухтысячных годов, а как будто, повторяю, как будто это остров Томаса Мора, или, пожалуй, царство небесное».       Вперед, Илона, ничего красивее ты все равно не сфотографируешь. Ей хотелось и вакханалии, и райской тишины. Она готова была поклясться, что почти наяву чувствовала вкус консервированных персиков, когда смотрела на щеки, плечи, ягодицы и икры своего друга в объятиях солнца.       Вокруг стали появляться женщины и мужчины с разными телами, они попадали в кадр и смеялись.       Если бы можно было съесть получившуюся пленку, это непременно оказались бы персики.       Потом они все лето приходили сюда каждую ночь, нагие и свободные, танцевали в первобытном экстазе под хиты Кайли Миноуг. Илона львицей возлежала рядом со своим ягненком на полотенце, они смотрели в небо и держались за руки.       И никогда больше не ходили на обычный пляж.