Он был хорошим человеком

Шел тысяча девятьсот семьдесят восьмой год. — Альбус Дамблдор был вашим лучшим другом в школьные годы?— спрашивала Рита Скитер, будущая сенсация мировой магической публицистики. — Альбус Дамблдор остается моим лучшим другом по сей день. Ему я верю больше, чем кому бы то ни было, — отвечал Эльфиас Дож, действующий советник Визенгамота по особым вопросам. — Больше, чем Визенгамоту? А как получилось, что вы с вашим по сей день лучшим другом за несколько лет не написали друг другу ни строчки? Я говорю сейчас о периоде времени, начиная с похорон Арианы Дамблдор и заканчивая назначением Альбуса преподавателем в Хогвартсе. Вы побоялись скандалов? Или была какая-то другая причина? Может быть, господин Гриндельвальд? Вы уже догадывались, кто он такой? Откуда ей было известно про отсутствие писем, Альбус не собирался даже задумываться. Хотя временами, прихлопывая случайно залетевшего в окно спальни или кабинета жучка, испытывал иррациональное неприятное ощущение, так как ему казалось, что это было непростое насекомое. Впрочем, в следующем номере «Ведьмовостей», а поздней — «Еженедельного пророка» выходила очередная обличительная статья стервы, и Дамблдор вздыхал со смесью раздражения и облегчения. Что же до интервью с Эльфиасом — Альбус мог бы в деталях описать, как оно проходило, хоть и не присутствовал при этом. Ослепленная шансом получить легкую добычу Рита потеряла всякую осмотрительность. Она формулировала вопросы таким образом, что ответ на них уже не требовался, а при определенном раскладе это могло повлечь не самые приятные последствия — от штрафов «Еженедельных ведьмовостей» до публикации опровержения. В качестве дополнительного аргумента она старалась сократить расстояние между ней самой и интервьюируемом до каких-то дюймов. Что и говорить, выдержкой Рита никогда не отличалась. Ослепленный вниманием красивой и напористой девушки Эльфиас настолько потерял всякую способность соображать (и этому спикеру члены Визенгамота устраивали овации), что в ответ нес чушь в той превосходной степени, когда попытки исправить положение вещей могут только усугубить его и потому обычно предпринимаются в бесчисленных количествах. Интервью так и не вышло на первой полосе под эффектным заголовком «Торг за кольцо, или Со всех сторон выгодная сделка». [19] А ведь в нем было все, даже ответная реплика Эльфиаса: «Да, в то время я ему не писал. Знаете, когда ждешь одно определенное письмо, все другие письма только огорчают. Я не хотел его огорчать». Альбус Дамблдор, выслушав повинную старого друга, лично наведался к главному редактору «Ведьмовостей» для Очень Серьезного Разговора. На тот момент он уже крайне редко к кому наведывался сам, обычно приходили к нему. Редактор потел и вежливо кивал в ответ на мягкие реплики своего неожиданного позднего гостя, статья в печать не пошла, хотя редактор ее еще даже прочитать не успел. Рита потом прислала Альбусу вопиллер, которым сразу же заинтересовался любопытный феникс, попытавшийся клюнуть письмо в раскрытую пасть. Смотря за их вальсированием, Альбус смеялся так, как не смеялся уже очень давно. «Догадывались, кто такой Геллерт Гриндельвальд?», — спрашивала Рита Скитер, заводясь от собственной наглости. «Знаете, когда ждешь одно определенное письмо», — говорил Эльфиас. Письмо от преступника? Письмо от убийцы собственной сестры? Вы хотите сказать, получи тогда ваш «по сей день лучший друг» весточку от господина Гриндельвальда, наш магический мир сейчас мог бы выглядеть совсем по-другому?.. «Как за такой короткий срок можно было начать сочувствовать... настолько полярным взглядам?» На самом-то деле по-настоящему полярный взгляд однажды транслировал Аберфорт, не унаследовавший пристрастий к сложным метафорам и приличиям — получилось неловко, можно даже сказать, грубо. Альбус на самом деле не знал, что ответить на обвинение в том, что он бегает за приезжим красавцем, словно — тут грубое слово, — а дальше Аберфорт не успел продолжить, потому что Альбус схватил его за грудки и хорошенько встряхнул. А затем выпустил, словно нашкодившего щенка, и ушел, так ничего и не ответив, несмотря на то, что обычно всегда оставлял за собой последнее слово — это было его особым умением. В общем, строить догадки в отношении Геллерта Гриндельвальда, а также размышлять на тему его взаимоотношений с Альбусом Дамблдором, которые сложились тем самым роковым летом тысяча восемьсот девяносто девятого года, было совершенно бесполезным занятием, и это стало, пожалуй, единственной константой. «Когда хороший человек идет на войну, он нуждается в союзниках», — говорила Батильда. И однажды она решила, что может помочь Альбусу его найти. Пока большая часть выпускников Хогвартса тысяча восемьсот девяносто девятого года совершенно теряла над собой контроль, заслышав слова «вакансия в Министерстве Магии», «морально-этические проблемы» или «шелковые чулки», особенно с вышитыми стрелками. Пока Эльфиас направо и налево доказывал всеобщность здравого смысла, а Аберфорт призывал к немедленному свержению политического строя, периодически подкрепляя свою правоту неоспоримыми аргументами вполне в духе Арианы («За разбитое стекло в пабе в среду заплатили из гранта, можешь не благодарить. Qvp»). Пока члены магического сообщества осуждали столь долгий министерский срок Дырявого Носа, а потом с не меньшим удовольствием пересказывали друг другу анекдот о кентавре, признаке и гноме и слухи о том, что Визенгамот «примет меры»... [20] В общем, пока события шли своим чередом, Геллерт Гриндельвальд на веранде дома Батильды Бэгшот вкушал тосты с клюквенным джемом. Так и состоялась их первая встреча: Альбус неловко переминался с ноги на ногу, а Геллерт изучал его из-под полуприкрытых век, сидя на веранде с видом заслуженного профессора в отпуске. Первым нарушил молчание Геллерт — и выбрал для этого весьма странную реплику. Странные, а лучше сказать, невозможные вещи у него получались лучше всего, уж в этом Альбус со временем убедился. — Но разве смертный гнев пристал богам? — поинтересовался Геллерт — тем ледяным со смесью отвращения тоном, которым обычно спрашивают «Как дела?» у неприятных знакомых. И прежде, чем Альбус успел удивленно покачать головой, отрицая: — Всего лишь Эврипид, Вакханки. Магглы ошибочно приписывают авторство этой пьесы... себе подобному. Им вообще свойственно делать ошибки. Много ошибок и тут... Геллерт закашлялся, поперхнувшись хлебной крошкой. Альбус, в свою очередь, подумал, что точно никогда не сможет поделиться с этим человеком чем-то сокровенным. «Никогда» в результате составило семнадцать дней, семь минут и ноль секунд. [21] Геллерта совершенно не интересовали ни способные перевернуть мир идеи вчерашних выпускников Хогвартса, ни переживания некоего Альбуса Дамблдора по поводу маленькой экскурсии, отменившейся в силу неприятного стечения обстоятельств; и он даже не пытался это скрывать. Он не уговаривал, не угрожал, не просил и поначалу даже не пытался произвести впечатление. Говорил глухим голосом («спасибо, будьте так добры»), чуть-чуть заикался и делал настолько бессмысленные паузы при построении фраз, что нарочитая вежливость не раздражала, а выглядела трудностями перевода с «универсального языка». К тому же украл у Батильды две банки клюквенного варенья и, несмотря на жару, ходил в ботинках, всегда начищенных до блеска. Если бы Рита Скитер спросила «Чем вы занимались все это лето?», Альбус бы ответил, что они строили параллели между образованиями суперкатегорий и законами анимагии. [22] И это было бы даже не совсем ложью. Но говорить всю правду не имело смысла, поскольку этому не поверила бы даже Рита, а если бы и поверила, то, пожалуй, к такой сенсации ни «Ведьмовости», ни тем более, «Пророк» были бы не готовы. На самом деле Альбус и Геллерт все лето посвятили переписке с муниципальным советом Вустера, городской библиотекой Ившэма и англиканским приходом в деревушке, название которой Альбус так и не запомнил, но которая находилась ближе всех к Насыпному Нагорью. Началось все с пустяка — мимоходом брошенного Геллертом замечания по поводу чего-то из прочитанного недавно — на веранде у Батильды, под клюквенный джем и чай с танцующими листьями мяты с ее огорода. Они еще умели составлять на поверхности воды фигуры — звездочки или паутинки. Геллерт понаблюдал за листочками, а затем задумчиво произнес: — Если встанет выбор, кого лишить жизни — волшебника или маггла, я, конечно же, выберу волшебника. Потому что за убийство волшебника ты получишь десять, ну двадцать лет тюрьмы, а прикончи маггла — и не выйдешь из Азкабана больше никогда. До чего извращенная логика, в самом деле... Пойдем к реке после обеда? Геллерту это явно нравилось — будто бы случайно обронить провокационную реплику и наблюдать, как окружающие, захваченные общим ритмом разговора о пустяках и введенные в заблуждение нарочито беззаботной интонацией, медленно осознают услышанное. Как они прокручивают в голове слова, прозвучавшие несколько минут назад, и бросаются доказывать свою точку зрения всем присутствующим. Агрессия компенсирует запоздалую реакцию. Он называл это «круги по воде» и особенно ценил, когда демонстрация кругов заканчивалась серьезным скандалом, а лучше дракой. И если к летнему солнцестоянию Альбус уже на дух не переносил подобного рода игры, то Аберфорт, продолжавший принимать месяц за полфунта сыра, не упускал случая доставить Геллерту удовольствие. — Да, я тоже об этом думал. Ведь мы, волшебники, обладаем значительно большей силой — и убийство маггла — это не убийство себе подобного! Это как если... убить тритона... или лягушку! Магглы ведь беззащитны перед нами! Магглы ведь... — и Аберфорт осекся, встретив взгляд Альбуса. Альбус на самом деле в тот момент еще не успел даже мысленно возразить брату, не успел понять, что с ним не согласен, не говоря уже о подборе контраргументов. Просто почувствовал: несмотря на верность посылок, заключение ошибочно — как при превращении собаки в грабли. Нужно сказать, что через много лет Альбус Дамблдор стал первым, кто применил метод магического (то есть логического) квадрата в трансфигурации, но тогда за граблибаку ему чуть не влетело от перепуганной матери. — Альбус, позволь спросить, — еще один любимый прием Геллерта — разговаривать только с теми, кто представляет для него интерес в данный момент и совершенно игнорировать окружающих, — ты никогда не думал, что же все-таки произошло с беззащитными магглами, благодаря которым твой отец совершенно заслуженно оказался в Азкабане? Ты не думал найти их родственников и выразить соболезнования по поводу столь безвременной кончины бедных лягушек, узнать кровавые подробности и оказать материальную помощь этим обездоленным существам — ну, сущим тритончикам? Или... — Будьте любезны, — произнесла Батильда — никто даже не заметил, как она вышла на веранду — будьте любезны закрыть ваше хлебало, мистер Гриндельвальд. Аберфорт покраснел при слове «хлебало», а Геллерт попытался сдержать смешок. Но, что удивительно, и правда замолчал, откинулся на спинку садового стула и пнул упрямый огурец, все пытавшийся вскарабкаться к нему на колени. — Как тебе не стыдно, Геллерт, — как ни в чем не бывало, продолжила Батильда. — Среди магглов очень много достойных, хороших людей. Посмотри на это замечательное селение. На наших соседей. Тишь да гладь. Мистер Макгилан — чудесный человек, потомственный мясник, всегда заворачивает мне в своей лавке самые лучшие кусочки. А миссис и мистер Росчерти? Я давно не встречала настолько же интеллектуальных и начитанных молодых магов, как эти магглы. Вы не в счет, молодые люди. — Что приводит нас как раз таки к нашему недавнему разговору. Правда, Альбус? — тут же оживился Геллерт, вновь выпрямившись и потянувшись вперед, чтобы взять со стола свою чашку и последнее миндальное печенье. — Ваше рассуждение не бесспорно, потому что применяемый вами метод... — Логической индукции, — перебила его Батильда, — тут уместен, потому что я должна для начала научить кое-кого отделять зерна от плевел. А опровергнуть утверждение, что магглы находятся... как они это говорят — «ниже по пищевой цепочке» еще проще... Она вдруг вскочила с потрясающей для столь пожилого человека прытью и совершила трансфигурационное превращение, которое поздней Альбус описал в одном из исследований, не указывая, впрочем, когда стал свидетелем подобного чуда. Стол, на котором только что мирно стояли блюдечки с вареньем и корзина с выпечкой, вдруг содрогнулся и принялся стремительно меняться. Геллерт от неожиданности выронил чашку и замер, не пытаясь встать. Громадная хищная кошка остановилась около него, повела мордой и принюхалась, шумно втягивая воздух. — Иначе я, используя твои же доводы, пойму, что правильным будет, если он тебя сожрет. Он же сильнее, — уже спокойнее добавила Батильда. Геллерт выругался. — Это нечестно, ведь мне достаточно одного заклинания, чтобы сравнять это животное с... прочей мебелью, — он взмахнул палочкой, и стол не без усилий вернулся к исходному состоянию, хотя какое-то время продолжал сердито бить деревянные ножки полосатым хвостом. — Скорее всего, ты просто не успеешь произнести свое одно достаточное заклинание, — сообщила Батильда и откусила от последнего миндального печенья, которое успела поймать, когда с тигро-стола падала посуда. — Хищники, они, знаешь ли, такие быстрые. Альбус, что скажешь — прости, с тобой все в порядке? С Альбусом, конечно, все было не в порядке. Студенты в Хогвартсе считали трансфигурацию, как минимум, лишней — давно известные формулы, совершенно ненужные, хоть и очень сложные заклинания, ну, кролики из тапочек, свисток из будильника — подумать только, будет свистеть, а не звонить мелодию — до чего ценное приобретение. Законы, по которым существовала скучнейшая из дисциплин, никогда не обсуждались — а уж возможность подставлять нужные значения в проверенные алгоритмы и составлять собственные модификации — это Альбус видел впервые, и это был мир на кончике пера — вернее, мир на кончиках усов, но в любом случае, требующий внимания, как и безупречные чары Батильды. — Придется отдать брюки в прачечную, — злился Геллерт, — они все в шерсти — эта тварь терлась о мои ноги своей башкой. — Твоя тетя умнее, чем кажется, — говорил Альбус. — Надеюсь, что нет,— отвечал Геллерт,— или ты считаешь, у меня тут мастерская по пошиву брюк? Альбус предпочитал сохранять молчание — но главный урок трансфигурации был им усвоен. Возможно, именно благодаря ему Альбус задумался о том, что такое трансфигурация, и спустя много лет пытался рассказать об этом своим ученикам. Его рассказ, конечно же, не был обычным: каждый год студенты первого курса Хогвартса видели удобно расположенные на кафедре емкости с манной крупой, сушеным горохом, грецкими орехами, а еще две пустых стеклянных банки — вроде тех, в которых магглы хранят клюквенный джем. Не здороваясь с новичками и тем более не поясняя смысл производимых манипуляций, профессор Дамблдор засыпал в одну из банок манную крупу, потом горох, а потом орехи. Орехи не помещались — падали на пол или, попискивая, разбегались по столу. Студентки ахали и начинали ловить их в салфетки. Альбус выдерживал паузу, наполнял вторую банку пойманными орехами, потом горошинами, а потом манной крупой. Крупа сыпалась, пока не заполняла все промежутки: — Вот это — трансфигурация, — торжественно сообщал Альбус и просил к следующему занятию придумать собственное определение изучаемой дисциплины. Впоследствии директор Диппет не раз подчеркивал, что Альбус имел особый талант к объяснению сложных вещей простым языком и, если хотел, умел запутать, объясняя простые вещи. Диппет считал, что эти способности были врожденными. Понятное дело, Альбусу не нравились выводы Диппета, он предпочитал постулировать в словах и действиях идеи того же Джона Локка, хотя с Уотсоном уже не соглашался. Способности способностями, а человек сам принимает решения, которые могут создать из него что угодно. Практически что угодно. Даже Распределяющая Шляпа, уж на что древний предмет, знала это. Не всегда возможно воздействовать на предсказанное для внешнего мира, но мир внутренний — поле для бесконечного творчества. [23] — И ты думаешь, что это не твои «врожденные идеи»? — насмешливо спросил у него Геллерт, когда Альбус только пытался формулировать свое понимание человеческого и делился мыслями с другом. В то утро Геллерт сооружал волшебных птиц из страниц библиотечной книги из Ившэма. Маггловская библиотека, а значит, церемониться не обязательно. Птицы улетали в летнее небо, унося с собой философствования Декарта. [24] — Я даже думаю, что это не твои врожденные идеи, все эти мысли о магглах, — парировал Альбус. — История сообщает нам, что еще в восьмидесятых годах прошлого века незабвенный Министр Магии Максимилиан Крауди смог обезвредить группу чистокровных магов, которые, как ты, решили, что они лучше магглов. «История Магической Британии», том второй, автор — Батильда Бэгшот. Причем, внушая все эти антимаггловские мысли моему брату, ты подпитываешься маггловскими же теориями о мироустройстве, двуличный ты человек. [25] — Я стараюсь отделять зерна от плевел, — весело отозвался Геллерт, и ведомая его волшебством птица, улетая, ударила крылом в щеку Альбуса. — Как учит меня моя дорогая тетушка. Не ты один читаешь ее учебники. Кроме того, кого ты назвал магглом? Декарта? В вопросах того, кто из известных мыслителей являлся магглом, а кто нет, Геллерт — в этом Альбус уже не сомневался — был более осведомлен, чем архивы Министерства Магии. Например, если вспомнить суперкатегории... Про Уилкинса Альбус раньше не слышал, но, услышав, предсказуемо заинтересовался, и они с Геллертом они провели почти целый день, рисуя «кубики», и почти четыре ночи — в поисках параллелей. Даже для прожженного прагматика, каковым Альбус не без причин себя считал, это было увлекательным занятием, пусть при ближайшем рассмотрении вся теоретическая база и оказалось чистой воды импровизацией Геллерта. Уилкинс, по словам Геллерта, «конечно же, был магом». Впрочем, в Хогвартсе, как рассказал Альбусу Геллерт, устремлений Уилкинса отказаться от латинского языка не разделяли, а идеи о возможности составления заклинаний на других языках, а значит, и теоретической возможности использовать для этих же целей язык искусственный, высмеяли, проигнорировав замечания об Африке и Востоке. Хотя члены научного сообщества Великобритании, на тот период располагавшегося именно в Хогвартсе («у вас, британцев, все дороги ведут не в Рим», — заметил Геллерт), вряд ли когда-либо бывали дальше Уэльса или Хогсмида. А еще они изучали манускрипт Войнича, [26] точней, Геллерт изучал, уверяя Альбуса, будто это и есть то недостающее звено, которое в конце концов приведет их к самим Дарам Смерти. Альбус в ответ смотрел на Гриндельвальда почти с нежностью, пытаясь разгадать, как в этом без сомнения гениальном, хоть и не совсем нормальном мозгу так легко уживается куча полезной информации и вера в возможность покорить этот мир с помощью предметов из детских сказок. Впрочем, со временем ему стало не до смеха. Но уж чего Рите точно не нужно было знать, так это то, что иногда они с Геллертом даже чистили картофель для запеканки и соответствовали всем признакам хороших молодых людей, как неоднократно им говорила тетушка Батильда, особенно, если картофель оказывался почищенным к ее приходу. У них было очень много дел, слишком много для несчастных трех летних месяцев. По примеру Геллерта Альбус перестал «игнорировать кладезь мировой мудрости», даже если для этого приходилось доставать маггловскую литературу с неподвижными и потому казавшимися странными иллюстрациями или манускрипты с темномагическими заклинаниями. «Ну же, Альбус, настоящего исследователя не останавливают какие-то там навязанные обществом табу, я же не предлагаю тебе использовать их на практике для свершения, как ты там говоришь, „темных дел“, но отторгать огромный пласт базовых основ волшебства глупо». По примеру Геллерта Альбус перестал считать кислым клюквенный джем. Геллерт часто и уже привычным движением тянул за висевший на шее кулон в виде тигриного клыка. Этот жест совершенно завораживал Альбуса, хотя бы потому, что тигриный клык являлся результатом трансфигурации дубового поленца или, по одной из версий — клыка полусобаки-полуграблей, произведенной с целью позлить Батильду. «Шестое исключение Гампа?», — думал Альбус и переставал видеть что-либо, кроме формул. Скрип мела по грифельной доске, пыль на пальцах, переворачивающих страницы книг, выверенные расчеты и случайно найденные ошибки, веками принимавшиеся как nunc est bibendum. Банки с манной крупой, орехи, горошины. Мир, незыблемый, словно Азкабан, оттого, что подчиняется известным законам. Мир, загадочный, словно монологи Батильды, потому что, видимо, подчиняется и законам, еще не открытым. Мир на кончике пера, которым Геллерт выводил формульные зависимости трансгрессии от второго закона Ньютона. Мир и круги по воде. Аберфорт злился — говорил, что в такие моменты Альбус ничего вокруг не слышит и не видит — и впадает в помешательство хлеще, чем его сестра. — Да случись что, тебя же оттуда не вытащишь! Альбус объяснял, что в «такие моменты оттуда и совершаются величайшие открытия», — Батильда подтвердит; сестра, если уж на то пошло, не только его, но и Аберфорта тоже, а самому Аберфорту не мешало бы подтянуться по основным магическим дисциплинам. Он умалчивал о существовании «тревожной кнопки» — и если идеальный мир представлять в виде библиотеки с латинскими рукописями в пыли и клюквенном джеме, нетрудно угадать, где же эта тревожная кнопка находится. Кнопка «Геллерт Гриндельвальд», она сама цепенела не хуже Альбуса, а, обретя дар речи, начинала довольно сильно пихать его в бок на тему «О чем ты думал? Ну?». И повторяла рассказ о вакханках — и впоследствии, наблюдая за собственными студентами, очарованными такими пустяками, как «преврати иголку в нитку», Альбус только начинал догадываться, чего на самом деле его друг был лишен — и что он так старался увидеть в Альбусе. А так же что он сам видел в Геллерте. «Думай, — повторял Геллерт как раз в тот момент, когда Альбус уже был готов расписаться в собственном невежестве и неспособности что-либо довести до конца. — Ты можешь сколь угодно пытаться устроить со мной драку, можешь оскорблять, сколько влезет. Мне от тебя нужно только, чтобы ты думал». Альбус оскорблял сколько влезет. Альбус и в сикль не ставил половину теорий Геллерта, и зачастую совершенно правильно, Альбус мог высмеять его на глазах у брата и Батильды — Геллерт на самом деле не обижался. Напротив, его глаза начинали блестеть, и он весь подбирался, словно гончая перед тем, как сорваться вслед за зайцем. Много лет спустя, просматривая свои воспоминания в Омуте Памяти, Альбус признал себе, что это было очень красивым зрелищем, которое он в юности не мог по достоинству оценить или не мог признаться себе самому, что видит эту красоту. В тысяча восемьсот девяносто девятом году дела обстояли проще простого. «Когда же ты уже отвяжешься», — тоскливо думал Альбус. А вслух отвечал «мы же обсудили этот вопрос», или «твои изыскания и письма ничего не дали, так что еще?!», или «идиот, их ведь даже воспоминаний о произошедшем лишили», или «я тебе уже все рассказывал, там все понятно, как белый день!». В ответ на любое из этих заявлений Геллерт смеялся, а Батильда замахивалась половником, обещая огреть их «для профилактики» — причем обоих.