Snowstorm

      Она практически не заметила, как забрела на пыльный чердак, куда, судя по состоянию пыли, уже давно никто не заходил. Значит, это идеальное место для уединения, тем более, никто не заметил её отсутствия — все заняты собой, заняты приготовлениями к грядущему празднику. То и дело с первого этажа приглушённо, но доносились взрывающие воздух искорки смеха, внезапные, как всполохи молний в предгрозовом небе.       …а у Кэстрел внутри всё пугающе пусто.       Она отошла в самый дальний угол, к запылившемуся окну, через которое невозможно было увидеть, что творится на улице, тем не менее, по леденящему холоду, веющему из оконных щелей, можно догадаться, что метель далеко не утихала, как бы даже ни усиливалась.       И тут, наконец, оказавшись вдалеке ото всех, она закрыла глаза, из которых безмолвно потекли слёзы обиды и боли. Кэстрел беспомощно облокотилась о подоконник, после чего медленно сползла по стеночке и, оказавшись на полу, сжалась в комок и, уткнувшись лбом в колени, дала волю чувствам.       Создавалось ощущение, будто меж рёбер засунули гранату, которая разорвалась там, и её осколки больно, до крови, впились в лёгкие, разрываемые сдавленными рыданиями.       За закрытыми веками по-прежнему стоит та картина: в освещённой светлой кухне самый близкий и любимый человек — её папа — беспечно, не обращая внимания на происходящее вокруг, легко и просто болтает с Аннабель. Пока она стоит далеко за пределами кухни, у мрачной лестницы, с которой она рьяно бежала и мчалась на всех порах к отцу. И Кэстрел, на удивление, быстро осознаёт, кто здесь на самом деле лишний…       …она…       Она не стала закатывать истерики, как бы сделала Элис. Не стала разбрасываться обидами направо и налево. Она просто не хочет мешать всеобщему веселью. Мешать её (или нет?) папе чувствовать себя по-настоящему живым и счастливым.       …таким, каким с ней он никогда не был.       Третий — лишний. А лишние обязательно должны уходить, таков закон. Но почему именно она?..       Почему?..       За что?..       Неужели, получается, отец не любит её? Во всяком случае, явно меньше Аннабель — конечно, она же такая общительная, такая весёлая… такая правильная… и похожа на мисс Рэндалл, к которой, как она давно заметила, её отец неровно дышит.       А Кэстрел — бракованная по всем параметрам. Неправильная. Чёрт подери, да будь его воля, профессор Крейн с радостью бы согласился на то, чтобы его дочерью стала миловидная Аннабель, но не Кэстрел.       Значит, если она неправильная, значит, не заслуживает любви? Видимо, да… этот случай ей явно показал, что в жизни всё обстоит именно и только так. Неправильных людей не любят и игнорируют, а правильных — носят на руках.       «Но за что, папа? Чем я хуже? Я исправлюсь, честно! Только дай понять… что я делаю не так? Почему ты не ведёшь себя со мной так, как с ней? Почему ты любишь её больше, чем меня?».       Но ответом на эти мысли ей были лишь сдавленные всхлипы из собственного горла, да пересвист ледяного ветра за окном. Пока она здесь, забытая всеми, — даже родным отцом — жалко сжавшись в комок и давясь непрекращающимися потоками слёз, пытается перетерпеть невыносимую душевную боль от свежей раны, там, внизу вовсю кипит жизнь. Там, внизу царит атмосфера веселья и счастья, каждый желает друг другу «Счастливого Рождества!». А она не разделяет этого веселья, потому что чувствует себя морально униженной. По крайней мере, Кэстрел поняла важную вещь — даже родной отец считает её ничтожеством.       Неправильных людей не любят — неправильных людей игнорируют.       Хотелось умереть прямо здесь и сейчас, лишь бы прекратить эти безумные пытки сознания и мыслей. Не будь слишком много свидетелей, Кэстрел, несомненно, нашла бы способ — смысл ей существовать, зная, что она не нужна и не любима?..       Ей не дано стать такой же, как Аннабель. Это будет лишь жалкая попытка подражания, лишь бы её полюбили и приняли, как принимают Розенталь. А такую, какая она есть, получается, не любят?..       Отчего-то в память врываются моменты, когда она ночами напролёт — чтобы папа не заметил и ничего не заподозрил! — потихонечку-полегонечку делала рождественскую открытку. Кэстрел вложила в неё всю душу, старалась передать через неё всю любовь к отцу…       …но всё напрасно.       Он её не любит.       Она ему не нужна.       Аннабель значит для него немало. Кэстрел же пустое место.       Когда дверь чердака с противным характерным скрипом медленно отворилась, Кэстрел даже не подняла голову, дабы поприветствовать пришедшего — боль изъела все остатки души, поэтому ей теперь стало всё равно. Она обесценила себя и свою жизнь. Отныне и навсегда.       — Уходите, — безжизненным голосом буркнула она, не поднимая взгляд.       — Кэсси, ты… плачешь?       Этот голос она бы узнала из тысячи, посему реакция последовала моментальная: Кэстрел резко подняла голову, надеясь, что ослышалась, но когда встретила удивлённый и, чёрт подери, сочувствующий чужой взгляд, внутри у неё всё закипело — отчасти от осознания того, что кто-то посмел её увидеть в таком подавленном состоянии, отчасти потому что это увидел человек, с которым она меньше всего хотела делиться наболевшим.       — Пошёл вон, Тетч! — срываясь на истерический визг, вскричала Кэстрел, рывком утирая слёзы, хотя что уж тут попишешь, Рэндольф их уже видел. И поэтому она почувствовала себя ещё более ущемлённой и уязвимой. Девочка перевела сердитый взгляд на недоумевающего паренька: — Я что, переходила на немецкий?! Какая часть моего «пошёл вон» тебе непонятна?       Рэндольф будто в трансе, не сводя с подруги задумчивого взгляда, медленно вплотную подошёл к ней — Кэстрел же почему-то захотелось сильнее вжаться в ни черта не греющую батарею и гортанно зарычать на непрошенного гостя. Словно дикий раненый зверь, пытающийся забиться в угол клетки, хотя он прекрасно осознаёт, что бежать-то уже и некуда. Тетч игнорировал все колкости подруги и присел на корточки напротив неё, а после и вовсе сел на пол. Затянувшаяся между ними пауза давила на психику и действовала Кэстрел на нервы.       — Чего тебе надо? — недовольно буркнула Крейн, насупившись. — Иди на праздник и веселись со всеми. Нечего тебе делать в обществе рёвы и плаксы Кэстрел.       Рэндольф безразлично пожал плечами:       — А я хочу побыть с тобой. Тем более, на тебя это совершенно не похоже — ты не рёва и не плакса, — то, как Кэстрел удивлённо взметнула вверх брови, он также проигнорировал. — Я вижу на твоём лице молчаливые слёзы.       — Молчаливые слёзы? — опешила Крейн, недоумевающе помотав головой и непонимающе нахмурившись, на что Рэндольф с готовностью кивнул:       — Мама говорит, что молчаливые слёзы — без истерики и капризов — самые страшные. Потому что они говорят о настоящей душевной боли человека, — Кэстрел знала, что миссис Тетч зачастую давала дельные советы, а некоторые фразы можно разбирать на цитаты-притчи. И, похоже, своего сына она научила некоторым особо важным моментам — не то, что Элис, которой всё нипочём. — Ты чем-то очень расстроена. Кто тебя обидел?       Рэндольф даже не стал спрашивать, обидел ли вообще или она себе опять напридумывала какую-то ерунду — он сразу понял, что дело обстоит серьёзное, и спрашивать «тебя кто-то обидел?» было бы чертовски глупо и нелепо. Ясное дело, что обидел — вопрос в том, кто и как.       Он видел, какой болью полыхнул при этом вопросе взгляд Кэстрел, а в следующую же секунду она спешно отвела глаза в сторону. Будто не желала, чтобы он знал, какая сильная боль терзает её душу, но дело в том, что он и так уже представлял. Он уже подумывал, что Кэстрел сейчас развернётся и хорошенько заедет ему в уху, как минимум, но девочка, протяжно и тяжко вздохнув, бессильно опустила голову и прикрыла глаза:       — Уже неважно. Просто не хочу всем портить веселье своим дерьмовым настроением. Поэтому тебе лучше уйти.       — Рождество не Рождество, если хотя бы у одного человека в этот волшебный вечер плохое настроение, — Кэстрел, не удосужившись даже открыть глаза, буркнула:       — То есть, мне тебя прогнать не удастся, да?       — Ага, — довольно кивнул Тетч-младший, но в следующую же секунду, поняв, что развеселить подругу не получится, пока она не поделится с ним своими мрачными мыслями, поэтому опять стал серьёзным. — И всё-таки, почему ты здесь, а не внизу со всеми? Всё ведь хорошо было…       — Было, — резко обрубила Кэстрел, сердито сжав кулаки и раздражённо скрежетнув крепко стиснутыми зубами. Теперь к боли примешивалась огромная толика злости, если не сказать, ярости, и, не сумев сдержаться, она выпалила, как на духу, с особым гневом в голосе. — Стоит сказать «спасибо» моему отцу… он ясно дал мне понять сейчас: «пошла-ка ты нахрен, Кэсси».       Рэндольф насторожённо поглядывал на подругу, которая, казалось, готова была сейчас взорваться новой, более сильной гневной тирадой. То, с каким презрением она произнесла уменьшительно-ласкательную форму собственного имени, заставило всё внутри него покрыться тонким слоем инея. Отчего-то теперь он стал понемногу догадываться, почему она так раздражительно реагировала на подобное обращение со стороны других — оно в ней попросту вызвало отвращение и лишний раз напоминало о чём-то очень болезненном.       Грозное молчание сводило с ума, поэтому Рэндольф, аккуратно подбирая слова, мягко уточнил:       — Ты из-за дяди Джонатана так расстроилась? — в очередной раз полыхнувшие яростью и подёрнувшиеся пеленой боли глаза дали ему понять, что он попал в десятку. — Что он сделал?       Кэстрел, как ужаленная, вскочила на ноги, из-за чего Тетч даже испуганно дёрнулся, готовясь к ударам и нападкам с её стороны, но их не последовало — Кэс нервно мерила широкими шагами пыльный чердак, её голос звенел искренней болью и отчаянием, то и дело срываясь на истерический визг, что с ней случалось категорически редко.       — Дал понять, что я хреновая дочь и что ему было бы гораздо проще, если бы меня не было бы вообще! Ну, конечно же, Кэстрел меркнет рядом с такой расчудесной и миленькой Аннабель! Её все любят, на руках носят… — она внезапно замерла посреди комнаты, крепко обняв себя за плечи, из глаз с новой силой потекли слёзы: — …а для него меня словно не существует в момент, когда она рядом. Я пустое место… ничтожество…       Она бессильно опустилась на пол, снова сжавшись в комок, тем не менее, Рэндольф аккуратно и бесшумно подполз к ней и сел практически вплотную, хотя приобнять всё-таки не решился — за такое Кэстрел вполне могла ему двинуть.       — Ты не права, — едва слышно прошептал он, — Дядя Джонатан тебя очень любит, правда…       Он осёкся на полуслове, когда Кэстрел вперила в него немигающий, полный праведного гнева взгляд, от которого Рэндольфа, откровенно говоря, даже замутило. Даже не верилось, что маленькая девочка одиннадцати лет способна вообще внушать волнующий трепет, причём зачастую в плохом смысле.       — Ты откуда это знаешь? — практически прорычала ему в лицо Кэс, не сводя ужасающего взора. — Это не твой папа даже не заметил твоего отсутствия и продолжает весело и беспечно болтать с этой простушкой Аннабель! — вспомнив об этом, она поморщилась, как от сильного удара, после чего её голос сменился отчаянием и искренним непониманием — подобный риторический вопрос, скорее, всего Кэстрел не раз себе задавала и никогда не получала ответ: — Неужели я ужасная дочь, что он настолько меня не любит?..       Рэн шокировано уставился на неё, не зная даже, что и ответить — у него самого никогда не возникало сомнений в любви родителей к нему. Однако, видимо, Кэстрел давно мучается подобным вопросом и не единожды самолично видела подтверждения своих опасений. И каждая малейшая его улыбка в адрес Розенталь, каждое теплое слово сильно ранили Кэс — малейшее что-то оставляло на её маленьком сердце кровоточащие ранки, словно зарубки на дереве.       Он ласково коснулся её острого плеча, из-за чего та, на удивление, вздрогнула, будто он её ударил, и это Рэндольфу не понравилось — Кэстрел сейчас мучается сильной душевной болью, которую все эти годы копила в себе, ни с кем не делясь и никому не рассказывая о том, что ей не нравится и что её тревожит. Всегда предпочитала оставаться наедине с собственным мыслями, которые беспощадно пожирали остатки её детской наивности и любви.       — Ты хорошая, Кэстрел, — мягко начал он, и девочка подняла на него несколько растерянный и испуганный взгляд, в котором промелькнула тень надежды. — Лучше друга, чем ты, и найти нельзя. Ты спокойная, преданная…       — Но этого недостаточно, чтобы отец вообще на меня обратил внимание, — она отрешённо покачала головой, хрипло вздыхая. — Иногда мне кажется, что он бы больше был счастлив, если бы его дочерью была Аннабель, а не я. Он всегда предпочтёт её общество моему, а мне остаётся лишь бессильно наблюдать за их весельем. Что бы я ни сказала, на мои слова он не обратит внимания, если рядом Белль. Что бы я ни делала, она сделает в разы лучше и похвалят её, а не меня, — очередной протяжный полувздох-полустон, — Иногда мне кажется, было бы проще, если бы меня вообще здесь не было… смысл мне быть здесь, если даже родной отец меня не любит?..       И тут, как гром среди ясного неба, её поразила очевидный выход из положения — как только сразу не поняла, что именно это и надо сделать. Кэстрел, внимательно прислушавшись к собственным словам и мыслям, удивлённо замерла, пялясь в пустоту перед собой, и это Рэндольфу не пришлось по душе. Она явно задумала что-то, и вряд ли это «что-то» может быть хорошей идеей.       — Эм… Кэс?       — …и как я раньше до этого не додумалась, — шокировано выпалила та, абсолютно не слушая Тетча и обращаясь, скорее, к себе самой, нежели к нему. Её глаза загорелись решительностью исполнить задуманное, что ему вдвойне не понравилось — что Кэстрел вбила себе в голову, выбить не получится. Внезапно её тонкие губы расползлись в устрашающей улыбке, не предвещающей ничего хорошего. — Идеальный выход…       — Да о чём ты?!       Кэстрел посмотрела ему прямо в лицо:       — Я уйду из дома и не вернусь.       — Что?!       — Раз отцу я не нужна, меня никто не любит, зачем мне тогда здесь оставаться? — девочка решительно поднялась на ноги, а Тетч вскочил следом за ней, пытаясь оправиться от шока. — Пускай он нянчится со своей грёбанной Аннабель, меня здесь уже не будет. Всё равно я для него не значу ровным счётом ничего.       — Н-но… — у Рэндольфа по спине пробежал холодок страха, когда он осознал: она сейчас не шутит и говорит абсолютно серьёзно. Раз задумала, исполнит, чего бы ей это ни стоило. — Куда ты пойдёшь? На улице очень холодно. И сильная метель. Ты замёрзнешь!       — Мне плевать, — холодно отрезала Кэстрел. — Я лучше сдохну, чем снова увижу их вместе!       — Куда ты собираешься уйти?       — Куда угодно, лишь бы подальше от этого очага лицемерия и показного веселья.       Рэндольф уже чувствовал, как его нещадно бьёт озноб — от осознания, что задумала подруга, ему становилось чертовски не по себе, к горлу подступала дьявольская тошнота. Он прекрасно осознавал, что в такую погоду только идиот добровольно сунется на улицу.       — Н-но, Кэс…       — Рэн, — девочка обернулась к нему и со всей серьёзностью посмотрела, как никогда. Судя по уставшему взгляду, Кэстрел нашла этот выход самым оптимальным и лучшим для себя из сложившегося положения. Она устала доказывать свою любовь, когда в ответ не получает ровным счётом ничего. И в такие моменты, моменты отчаяния, человек способен на ужасные поступки, которые только кажутся идеальным и единственным выходом. — Это ничего не меняет — я уйду всё равно. Умоляю, никому не говори ничего! Никому. Я хочу уйти тихо, не доставляя никому забот. А когда я буду уже далеко отсюда… в общем, надеюсь, все будут счастливы без меня — всё равно главная проблема покинет этот дом. Раз и навсегда.       Ему хотелось взвыть, что не все хотят её ухода. Откровенно говоря, у Рэндольфа в отношении юной мисс Крейн давно ещё возникли тёплые чувства на грани симпатии — правда, он не находил в себе смелости ей признаться в этом. При виде неё он терял дар речи, забывал обо всём, что хотел сказать… она восхищала его. Силой духа. Стойкостью.       …и он даже не подозревал, что такая спокойная и рассудительная, не по годам мудрая девочка скрывает за этим спокойствием немало боли. И даже так, он совершенно не хотел терять её. Тем более, так нелепо и глупо.       Тем не менее, чем дольше он смотрел в эти умоляющие глаза, тем сильнее сдавался, не в силах отвернуться — во взгляде подруги было столько отчаяния на грани мольбы… она доверила ему самый главный секрет. Ему, которого постоянно лупила и держала на расстоянии.       Глухо сглотнув, Рэндольф медленно, словно заворожённый этими прекрасными глазами, кивнул — прекрасно понимая, что подписывается на то, что приведёт к неминуемой трагедии. Он ещё не знал, какой конкретно, но нутром чувствовал, что не стоит её отпускать. По крайней мере, не одну. С другой стороны, Кэстрел с собой его точно не возьмёт — лишний груз ей ни к чему.       — Хорошо… — обречённо выдохнул он, на что та благодарно улыбнулась и на короткий миг приобняла его — из-за чего Рэн окончательно смутился и потерял дар речи.       — Спасибо.       И не сказав больше ни слова, Кэстрел неслышно, как мышка, спустилась на первый этаж. Медленно, стараясь не тревожить скрипучие половицы, она тенью кралась к выходу. Взрослые уже обосновались в гостиной, откуда до сих пор доносились возмущённые вопли Элис и Эдгара в адрес друг друга — отлично, значит, никто и не заметит её ухода. Сердце бешено билось где-то в глотке, она прекрасно осознавала, что малейшее что-то и провал обеспечен.       Кэстрел сняла с вешалки пальто, шапку и красный шарф, который уже давно стал её, хотя раньше принадлежал отцу. Промедление смерти подобно, поэтому девочка решила одеться на улице (и плевать, что за окном нещадно метёт и безумно холодно). Она бросила последний тоскливый взгляд через плечо, после чего медленно отворила входную дверь — в лицо вдарил поток ледяного ветра, принёсшего с собой острые мелкие снежинки — проскользнула через мелкую щель (больше она не решилась открывать, чтобы никто не услышал шума от входной двери) и, также аккуратно прикрыв за собой дверь, ушла в ночь.       Не намереваясь возвращаться.