***
С наступлением рождественских каникул я наконец вздыхаю с облегчением. Помимо меня с нашего факультета в школе остаётся тихая Лукас, и, встретившись вечером в гостиной, мы только киваем друг другу, полностью удовлетворённые такой компанией. Несмотря на огромное количество домашнего задания, жизнь начинает казаться прекрасной. Я подолгу просиживаю в библиотеке за написанием эссе, с маниакальным упорством отрабатываю заклинания, стараясь нагнать одноклассников и в несколько раз увеличиваю дневную нагрузку во время занятий балетом. Вечерами по возвращению в спальню ноги нещадно ноют, но это не идёт ни в какое сравнение с той болью, когда я только начинала заново танцевать на пальцах в этом мире. Подобная нагрузка ожидаемо не может пройти бесследно и первыми сдаются пуанты, делая дальнейшие тренировки практически невозможными. Носок окончательно размягчается, увеличивая и без того немаленькие шансы получения травмы. Я впервые за долгое время не выдерживаю. Тихо вою всё в том же заброшенном классе, усевшись прямо на дощатом полу. У меня нет с собой запасной пары, а полгода пропущенных занятий станут не просто небольшой неприятностью. Они станут практически концом всему тому, что я с таким трудом нарабатывала всё это время. Сухие глаза невидяще смотрят сквозь износившиеся танцевальные туфли с окончательно стёртыми носками. Это действительно глупо, но в тот момент, мне кажется что отжившие своё пуанты это самое кошмарное из того, что происходило со мной с момента осознания себя в этом теле. Я сомнамбулой шатаюсь по опустевшей школе, машинально ем и сплю и чисто механически выполняю оставшиеся домашние задания, и окончательно прихожу в себя лишь на третий день этой своеобразной депрессии. Репаро. Короткое описание в эссе, подготовка к практическому изучению в конце года. Но это действительно то, что может мне помочь. Я впервые в жизни пробую сама выучить заклинание. Раз за разом повторяю взмах палочкой с картинки в учебнике над разорванным листом и чётко произношу этот короткий активатор, пока из носа не начинает капать кровь. Клочки бумаги даже и не думают принимать свою изначальную форму, и заткнув ноздри носовым платком, я вынуждена отложить дальнейшие практические тренировки до следующего дня. Вследствие чего в моей голове поселяется мысль поискать в библиотеке ещё какие-нибудь специфические чары для обуви я так и не запоминаю, но спустя несколько вечеров, когда от практических тренировок магии уже кружится голова, а домашние задания на каникулы лежат ровной стопкой в комнате, в выделенной под это дело тетради появляется несколько довольно полезных заклятий, обеспечивающих изделиям износоустойчивость и прочность. Правда, выполнить их мне пока не по силам. А в самый канун Сочельника разорванный лист бумаги наконец склеивается обратно, вызывая на глазах слёзы счастья. Теперь я наконец могу починить свои пуанты. Приступить к ремонту я решаюсь лишь через пару дней, ещё не раз разорвав и склеив лист бумаги и значительно подрезав подошву на своих повседневных туфлях. Их в случае неудачи мне почему-то было жалко гораздо меньше. Подошва таки приклеивается обратно, и нитки восстанавливаются, будто и не обрезали их вовсе. А вот пуантам заклинание почти не помогает, лишь возвращает на место недавно оборванную ленту. Я громко чертыхаюсь, чувствуя как к глазам подступают злые слезы, но руки всё-таки не опускаю. Малодушно психую, раз за разом направляя волшебную палочку на изношенные танцевальные туфли, пока из носа в очередной раз не начинает идти кровь. Но повторённое хоть сто раз «репаро» всё равно не способно вернуть туфлям их первозданный вид. После истерики наступает принятие, вскоре сменяющееся жаждой действий. Я снова зарываюсь в книги, стараясь найти решение своей проблемы. Список заклятий в тетради растёт, но ни одно из них так и не спасает ситуации. На полях пустой страницы звёздочкой отмечаю заклинание, позволяющее наложить на небольшой предмет качественную иллюзию. Так в одной из книг сапожник превращал свои потёртые ботинки в самые лучшие сапоги из драконьей кожи и продавал аристократам втридорога. Вероятнее всего, автор книги значительно приукрасил действительность, но попробовать выучить подобный фокус всё же стоит. Сочельник подкрадывается как-то незаметно. Погружённая в свои проблемы, я полностью теряюсь во времени, и выныриваю из некого забытья лишь когда в Большом зале накрывают праздничный ужин за одним большим совместным с остатками преподавателей столом. В воздухе витает запах хвои, над головой взрываются праздничные хлопушки, в то время как я продолжаю механически ковырять ложкой овощное рагу. Рождество — это в первую очередь семейный праздник, наполненный теплом и той неповторимой атмосферой, когда голову кружит ожидание чуда, а лёгкие забиты ароматом волшебства. Но в этом мире у меня нет родственников, с которыми я бы могла сидеть за одним столом и петь праздничные гимны, нет ни одного мало-мальски близкого мне человека, чтобы с утра найти под елью подарок и надеяться, что посланный в ответ не оставит получателя равнодушным. Я машинально хлопаю со всеми, бормочу какие-то безликие поздравления и максимально быстро стараюсь скрыться в своей комнате, сворачиваясь в тугой комок под плотным одеялом. Я скулю в подушку как побитая собака, в качестве подарка или форменного издевательства лишь на один день позволяя себе отпустить контроль, сорваться, выпуская наружу всю боль и отчаяние, скопившиеся за прошедшее полугодие. Лишь один вечер для жалости к себе и слёз в подушку, один чёртов вечер, когда я опускаю руки, чтобы на следующий день вновь стиснуть зубы и продолжить ползти из болота к своей так и не определённой цели. Я засыпаю полностью разбитая, когда от высохших слёз неприятной плёнкой стягивает щеки. Рождественского чуда не бывает. Я попросту не верю в него, чтобы не было так больно разочаровываться несбывшимися надеждами. Но когда на следующее утро я наконец спускаюсь в слизеринскую гостиную, мне все-таки приходится пересмотреть свои взгляды на жизнь. Лукас, разбирающая небольшую горку подарков под ёлкой, бросает в мою сторону короткий взгляд, а после кивает в сторону одинокого сиротливо лежавшего свертка с другой стороны от ствола. Я на несколько мгновений недоумённо застываю перед рождественским деревом, неверяще разглядывая небольшой свёрнутый вдвое листок, придавленный бечёвкой к самой простой упаковочной бумаге. Мне не от кого ждать подарков, но на бумаге будто в жестокой насмешке аккуратным убористым почерком выведено «для Идрис Корнелл». Нервы, кажется, сжимаются в один тугой комок, и сердце замирает, пока я одеревенелыми пальцами разворачиваю записку. Несколько слов: «не забудь после вернуть в библиотеку». Бумагу разворачиваю осторожно, стараясь не порвать, пока в голове набатом стучат вопросы, на которые у меня нет ответов. «Портные чары. Расширенное издание» и небольшой кусочек пергамента в качестве закладки на разделе Реставрационных чар. Из горла впервые за долгое время вырывается счастливый смех. Это самый замечательный подарок судьбы за всё время, проведённое в этом теле.***
Второй семестр пролетает и вовсе незаметно. Я по-прежнему разрываюсь между библиотекой и своим приватизированным заброшенным классом для занятий балетом. Я пишу эссе прямо на полу, сидя в шпагатах, разрабатываю кисти с простым карандашом одновременно с плие и батманами, и волчком кручусь, стараясь добить количество фуэте хотя бы до двадцати, но вестибулярный аппарат раз за разом сбивается на двенадцати. Заклинания, как и трансфигурация, выходят два из трёх, все ещё не очень уверенно, с немного барахлящим контролем, но всё же это гораздо лучше, чем неудачные попытки первых месяцев учёбы. Однако вне зависимости от приложенных усилий, оценки продолжают колебаться между выше ожидаемого и удовлетворительно, чаще перевешивают чашу весов в сторону последнего. На факультете я всё ещё остаюсь маглой, уже привычная и практически безобидная роль, в то время как отношения с другими факультетами всё больше накаляются. Если в начале обучения я, сама не осознавая этого, игнорировала заинтересованных в общении маглорожденных, то теперь дети, не получив желаемого, начинают смотреть на меня волком. Я для них слишком неправильная, непривычная, маглокровка, по какой-то неведомой причине прижившаяся в серпентарии. Я не поддерживаю митинги за всеобщее равенство, не становлюсь на защиту несправедливо обиженных и угнетённых, не реагирую на чужие выпады в адрес чистоты крови. В отличие от них, я попала на Слизерин. На моих глазах нет розовых очков. Я понимаю и принимаю реалии магического мира, хоть они мне и не нравятся. Тут, как и в обычном магловском, мире никогда не будет равноправия. Чистокровные, подобно высокому классу или особому элитному сословию, всегда будут стоять выше простых обывателей. Этого не смогут изменить ни митинги, ни брошенные в спину злые слова, ни стенание на свою судьбу, определившую вас как маглокровку в этой социальной лестнице. Но большинство этих детей заведомо едут в сказку, вступают в новый мир с розовыми очками на пол-лица, и в тот момент, когда стёкла начинают идти трещинами, тут же обвиняют во всём окружающих, не оправдывающих чужих надежд. Злость, зависть, разочарование. Если высказать это в лицо чистокровному в энном поколении однокурснику слизеринцу, с рождения занявшего одну из верхних ступеней классовой иерархии, есть достаточно неплохие шансы получить в ответ проклятье. Зато сделать виноватой маглокровку, не идущую против системы, и проще и приятнее. В последние дни семестра, когда вся школа с нетерпением ожидает результатов экзаменов, меня и делают виноватой во всём. Джина МакКензи, Сара Грей и обычно тихая и милая Мэри Старгарден решают высказать свои претензии прямо возле входа в Большой зал, когда обед уже давно идёт и все места за преподавательским столом заняты. Девочки становятся полукругом, давят несуществующим авторитетом и растягивают губы в злых ухмылках, так мерзко и неестественно смотрящихся на детских лицах. — И каково это, Корнелл? — первая не выдерживает игры в гляделки Сара. — Каково это пресмыкаться перед пресмыкающимися? Шутка откровенно так себе, но девочки и несколько проходящих мимо зевак с красными галстуками всё равно смеются. Я в ответ лишь неоднозначно пожимаю плечами, так и не определившись с ответом. — Ты ведь просто зарвавшаяся грязнокровка, — слово слишком грубое, такое несуразное, когда произносится такой же грязнокровкой, призванное бить в самое сердце. Но вместо меня вздрагивает Старгарден, непонятно как очутившаяся в этой компании. Неверяще хлопает своими большими голубыми глазами и поджимает пухлые губы. Мне безразличны чужие слова, лишь немного обидно от окончательного понимания того, что даже с такими же детьми, как я, ужиться у меня не получится. Это не разрушившиеся воздушные замки, не израненные острыми осколками разбитых розовых очков веки. Просто факт, гадкий и мерзкий для личной копилки неприятных событий. Немного потерпеть и попросту забыть, вычёркивая из жизни возможную линию событий, в которой мы могли бы стать если не друзьями, то хотя бы приятельницами. — Поделись, Корнелл, что нужно делать, чтобы слизням не было до тебя дела? — видя, что прошлая попытка не возымела нужного эффекта заходит с другой стороны Джина. — За стенами вашей гостиной ты служишь чьим-то пуфиком для ног или вылизываешь ботинки? — Расстроены, что вам даже подобной чести не досталось? — отвечает вместо меня до боли знакомый голос. Рабастан Лестрейндж предельно расслабленно опирается на ближайшую колонну, поигрывая палочкой между длинными аристократическими пальцами, и улыбается тонкими губами так зло, будто в этот самый момент у себя в голове подбирает проклятие позаковырестей. Сара из этой своры самая смелая, до глупого безрассудная, как и большинство гриффиндорцев. Девочка расправляет худые плечи и неудачно старается повторить чужую гримасу, сотворив на лице что-то уж совсем несуразное. В отличие от Лестрейнджа, привычного к злым ухмылкам и холодным взглядам, ей недостаёт мастерства. — Иди куда шёл, Лестрейндж, — пытается отмахнуться девчонка. Видимо, неплохо наслышана о том, как этот слизеринец общается с такими как она. — А я сюда и шёл, — сверкает золотыми хищными глазами мальчишка. — Мне ноги класть некуда. Докатились, грязнокровки пытаются чужой пуфик для ног украсть. За мной, Магла. Я не отпираюсь, просто бреду вслед за мальчишкой к нашей гостиной, забив на пропущенный обед. В голове раз за разом прокручивается произошедшее. Это было бы даже похоже на спасение, если бы мы хоть немного лучше общались и в воздухе не висело столько обидных слов. Туфли звонко стучат каблуками по каменному полу, в полной тишине забивают уши, синхронизируются со стучащей в висках кровью. Ещё один день и я вернусь в магловский мир. У меня нет планов на лето, нет денег ни на что, кроме билета до родного города, и я даже не уверена в том, что по приезде найду в своём доме биологическую мать, а не каких-то незнакомцев. Сойдя с красного паровоза, переступив барьер между платформами я окажусь в неизвестности. Маленький, бесправный ребёнок посреди жестокого мира. Мне страшно. — Не связывайся с грязью — потом не отмоешься, — чужой голос резко вырывает из собственных мыслей, как сильная рука на загривке, выдёргивает уже почти утопленника из заполненной ванной, заставляя с болью проталкивать кислород в горящие огнём лёгкие. В ответ лишь молча киваю, лишь после понимая, что идущий впереди мальчишка уж точно не может этого видеть. — Хорошо. Молчание снова бьёт по нервам, но в этот раз, уйти в собственные мысли не выходит. Только стук каблуков, как таймер, отсчитывает секунды до вынесения смертельного приговора. — И сделай одолжение, не становись за это лето такой же дурой, как эти грязнокровки, — мальчишка останавливается возле тупика в конце коридора, но так и не называет пароль. Смотрит в глаза своим жидким золотом, а кажется что душу под микроскопом разглядывает. — Я расстроюсь, если мне будет не на кого класть ноги в следующем году. Пароль, открывшийся проход и только это чёртово золото перед глазами, в то время как сам мальчишка уже давно скрылся в гостиной. Дверь закрывается сама собой, а я всё продолжаю бестолково пялиться в потемневшую от времени каменную кладку. Я абсолютно точно не понимаю Рабастана Лестрейнджа. Ещё немного и я шагну из злой сказки в бездну.