Five ways to quit smoking

POV Andy Я не могла рассказывать это без сигареты в руках. Я опомнилась и закурила только спустя половину рассказа, осознав, что все это время подносила ко рту незажжённую. Нужно было отдать должное слушателю — он ни разу не усмехнулся, хоть и заметил эту глупость. Да и не до смеху ему было, видя, как дрожат мои руки и бегают по комнате глаза; слыша, как подрагивает мой голос, непроизвольно становясь то тише, то, наоборот, слишком громким. Я пыталась рассказать ему все. Я пыталась не упускать ни малейшей детали, говорила долго и быстро, без запинок и театральных пауз, дабы ни на секунду не прерываться. Иначе, если бы я оборвала повествование, он никогда бы не услышал продолжения. У меня не хватило бы сил собраться еще раз и все-таки дорассказать, что произошло в чертовом баре год назад. Меня не смущало абсолютно ничего, я преспокойно говорила даже о том, до какой степени мне было хорошо, хоть и видела, как Винчестер краснел в этот момент. Что ж, возможно, это было лишним, но я плохо контролировала свой язык. Я говорила обо всем, что казалось мне важным и значимым, хотя 90% услышанного вряд ли показалось Дину достойным хотя бы воспоминания. Я долго и нудно описывала каждое прикосновение именно таким, каким я его помню и каким оно снилось мне каждую ночь с четвергов на пятницы. Я несколько раз начинала говорить о злополучном «я люблю тебя», но прерывалась, потому что в эти моменты мои челюсти сами собой сжимались, а язык словно проваливался куда-то назад, будто в приступах эпилепсии. Пепел падал на пол все чаще, потому что кисти рук начинали сцепляться в замок, забывая, что в одной из них была тлеющая сигарета, уже пятая за такое короткое время. Интересно, почему я стала так много курить? Да, я и раньше грешила табаком, но делала это только тогда, когда находилась в компании, будучи выпившей или очень печальной. И то, последнее было, скорее, данью обычаям, которые гласили, что курить едва ли не необходимо, когда на душе скребут кошки. Это зачем же? Чтобы удушить несчастных животных сигаретным дымом? На самом деле, причина была ясна как день, хоть я и отказывалась принимать это. Конечно, я говорила всем, что меня это просто успокаивает и я всего-навсего зависимый человек, но настоящей предпосылкой моих, казалось, полусгоревших легких был именно младший Винчестер, который однажды намекнул мне на то, что именно в моих вечно холодных пальцах сигарета смотрится как-то по-особенному, будто бы… Будто имеет смысл. — Мне кажется, что ты как будто греешься об эту гадость, — усмехнулся он однажды, когда я по ошибке выдохнула едкий дым в его сторону. — У тебя все время такие холодные руки. Так что, с твоего позволения, я буду думать, что ты просто согреваешь их о тлеющую сигарету. Так ли оно было? Практически. Да, несомненно, было проблематично по-настоящему согреться о горячий пепел. Но эти слова настолько глубоко впечатались в подсознание, что мне иногда начинало казаться, словно с каждой новой затяжкой на плечи ложатся его широкие ладони, прижимающие к себе со всем стремлением избавить от постоянного озноба. С чего вообще мне стало так холодно? Почему уже год я не могу унять дрожь, которая не покидает меня ни на одну чертову секунду? Почему я засыпаю, накрываясь самым теплым одеялом, что только могу найти в своем доме, но меня продолжает трясти словно в лихорадке? «У добрых людей всегда холодные руки» — когда-то заметил Дин. — «Якобы, все тепло отдают миру, а себе ничего не оставляют. Тьху, до чего приторно звучит!» Приторно, дружище, но как не уверовать в эту глупость, если все мое тепло и впрямь осталось там, в ночи с шестнадцатого на семнадцатое ноября, когда мне было настолько жарко, что расскажи я об этой жаре жителям самых теплых стран — они бы не смогли ее представить. С тех пор холод не покидает меня, будто из моей души вырвали все самое теплое, забрали себе и оставили меня ни с чем. С зияющей дырой в груди, сквозь которую то и дело свистит ветер и пролетают дождевые капли. Самое странное, что чаще всего это происходит, когда людям говорят что-то, что они хотят слышать меньше всего. Например, «я разлюбил тебя» или «я завтра же подаю на развод». Я же услышала то, о чем мечтала, что вознесло меня под самые облака, которые я при желании могла бы тогда достать кончиком пальца… Так что же это за проклятие такое?! От чего так больно?! Быть может, от того, что это было… Ложью? Ведь подобное нельзя сказать единожды. Ты либо говоришь это человеку по три раза каждый день, либо не стоит болтать об этом никогда в жизни. Моя мать никогда не говорила ничего, кроме коротких «принеси мне виски» или «закрой дверь за Робертом/Эриком/еще каким-то моим женишком». Однако, однажды она сказала кое-что, что нельзя было воспринять, как пьяный бред (то есть, как все, что она говорила до этого). Она редко разговаривала со мной, да и сомневаюсь, что эта фраза тогда была адресована мне. Скорее всего, она снова говорила с пустотой, ведь ни один из ее мужчин никогда не слушал ее. Никому не было интересно, что может им рассказать вечно пьяная проститутка из самого дешевого паба во всем Мичигане. Потому она часто садилась в кресло и смотрела в одну точку, представляя там мнимого собеседника. «Никогда не давай человеку надежду на то, что не продлится дольше одной ночи» — когда-то прохрипел прокуренный голос, в котором слышались нотки отчуждения. Вряд ли она понимала, что говорила тогда. Но была как никогда права. Не стоит обнадеживать сердца, которые каждый свой удар ожидают этих слов. — Если не учитывать то, что каждые пять минут я отвлекался на сдерживание рвотных позывов от твоих метафор, то суть я, в целом, уловил, — выдохнул старший Винчестер, когда Энди закончила пояснение случайно произнесенного ею имени. — Я не знал, что ты умеешь говорить так… По-книжному. — А чего ты ожидал? — Андреа закурила следующую сигарету и усмехнулась. — «Короче говоря» через каждые два слова и маты вместо запятых? — Ну, примерно, — честно признался Дин, постепенно вдумываясь в услышанное и растягивая губы в ухмылке. — Я даже не думал, что ты способна на подобные глупости. — В каком смысле? — нахмурилась девушка, уже жалея, что не выдумала для друга какую-нибудь версию по типу «случайно вырвалось, вспомнила своего пса по имени Сэм». — Я не имею в виду твою влюбленность, — поспешил пояснить мужчина, в открытую улыбаясь. — Но неужели ты и правда собачилась с этим волосатым шифоньером примерно по той же причине, по которой мальчики в школе дергают девочек за косички? После этого они оба прыснули. Дина веселило то, что он был абсолютно прав в своем предположении, а Энди смеялась с того, как быстро он перенял ее манеру сравнивать брата с громоздкими предметами мебели и насмехаться над его шевелюрой. — А что мне нужно было делать в этой ситуации? — сквозь смех спросила девушка, прекрасно понимая, что слышать ответ ей не особо хочется. Да, она осознавала, насколько провальным был ее план, состоящий из одного единственного пункта — «выводить Сэма из себя двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю», но ничего лучше она выдумать попросту не смогла. Она больше не хотела вести себя с ним так, как вела тогда. И не хотела больше слышать его мягкий голос, который был таким исключительно из вежливости. Куда приятнее было слушать, как он едва сдерживается, дабы не нахамить ей в ответ, сострив по поводу запаха табака, который уже пропитал всю ее одежду и волосы, или чего-то еще. Проблема была только в том, что Сэм не был фанатом переходов на личности и находил это крайне низким. А вот Энди, осознавая это ровно в той же степени, так и не смогла найти другой способ защитить израненное сердце, перебинтованное окровавлеными остротами и колкостями, сарказмом и язвительностью. — Ты защищаешься, Энди, — выдохнул Дин, пытаясь хоть на секунду пересечься глазами с бегающим по комнате взглядом девушки, которая сейчас меньше всего хотела этого. — Только вот тебе никто не угрожает. Я не особо сентиментальный и, сколько бы раз ты не произнесла слово «больно», я не могу до конца понять, что именно причиняет тебе эту боль. И даже если вдуматься в твои слова о том, что мой брат тебе, якобы, солгал, то можно посмотреть на это с другой стороны. Ты не думала, что он сказал правду, но… Зря. И теперь он сам защищает тебя от того, что могло бы произойти, останься ты с ним. — Мне к черту не сдалась его защита, — резко выпалила Андреа, которая ненавидела словосочетание «тебя защищают». Она сама была способна оградить себя от опасностей, хоть и сомнительными методами. — Я такой же охотник, как и он. Ты забываешь, что я не та девушка, которая видела монстров только в фильмах. Я так же каждый день подвергаю свою жизнь опасности, а по вечерам занята исключительно тем, что продумываю план действий в возможных схватках со всякими тварями. Я все еще провожу выходные в баре и спорю с посетителями на деньги, кто кого перепьет. Я не милая феечка, которая не смогла бы понять его и ждала бы каждый вечер с охоты, как с офисной работы. Да я даже не уверена, что роль переживательной самочки в потенциальной паре на себя взяла бы именно я, Дин! — Ты так хочешь видеть себя такой, — перебил ее мужчина, наконец, встречаясь с ее возмущенным взглядом. — Но положи руку на сердце и скажи, что весь этот год ты не сидела как на иголках, ожидая хотя бы весточку через сарафанное радио в пабе о том, что он жив. Если у Андреа самым явным талантом было находить в людях самые болезненные точки и вскрывать их во время ожесточенных споров, то у Винчестеров был один талант на двоих — выводить людей на чистую воду. Конечно, он был прав. Несомненно, девушка жаждала хоть раз услышать от какого-нибудь пьянчуги фамилию братьев, который бы говорил, что младший жив и здоров. Однако, услышала она ее лишь однажды, когда ей сообщили о смерти Дина. Она хорошо помнила этот момент, когда практически вся ее жизнь перевернулась вверх ногами и пронеслась мимо, злорадно хохоча. Помнила, как ее рука сжалась в кулак, загоняя под ногти опилки с прогнившего деревянного стола, а горло словно сжали стальные обручи, не давая даже вскрикнуть от боли. И если задуматься: то что было бы с ней, если бы на месте старшего тогда оказался Сэм? Она не успела ничего ответить, так как в комнату кто-то робко постучался. Благо, парочка соизволила одеться перед тем, как приступать к душещипательному обсуждению любовной истории младшего Винчестера и Андреа, но это не помешало им вздрогнуть и еще раз, на всякий случай, проверить наличие на себе одежды. «Ничего ему не говори» — так и читалось в глазах Дина, а Энди пожала плечами, мол, само собой разумеется. Дверь отворилась и в комнату вошел мокрый с ног до головы Сэм, который, похоже, был настолько зол, выходя из мотеля, что не сразу заметил моросящий дождь, который вскоре перерос в настоящий ливень. — Хорошо, что ты вернулся! — тот изогнул бровь, так как подобной радости его возвращение почти никогда не вызывало ни у брата, ни у, тем более, Андреа. — Мы как раз уже все продумали, только тебя и ждем, чтоб разъяснить! Все звучало вполне себе правдоподобно, впечатление портил только взгляд девушки, которая смотрела на Винчестера так, будто эту версию слышала впервые в жизни. Впрочем, так оно и было. — Я за виски, а Энди пока что посвятит тебя в суть, — с этими словами Дин всучил девушке план музея, который они уже изучили от и до, и удалился из комнаты, напоследок прошептав ей на ухо: — Веди себя хорошо. Андреа едва сдержалась, дабы не отвесить ему подзатыльник. Похоже, теперь каждой второй фразой мужчины будет что-то, вроде «не делай так, Сэм этого не любит» или «не ругайся с ним». С этой минуты у него появился внушительный арсенал шуточек по поводу влюбленности Энди, которые он, наверняка, будет отпускать в ее сторону при любом удобном случае. По крайней мере, он точно знал, что ему подобное было позволено. Никому, кроме него, девушка не простила бы и намека на насмешку, пусть даже и добрую, дружескую. Как только дверь за Дином захлопнулась, младший отвернулся к стене, старательно делая вид, что он крайне заинтересован причиной происхождения какой-то трещины на ней. Он медленно стягивал с себя промокшую куртку и клал ее на кресло. Это все было безумно натянуто, Энди начинала думать, что будь на нем сейчас рубашка — он бы ее обязательно снял и стал бы утюжить, лишь бы найти себе занятие, которое избавит его от встречи с виноватым взглядом девушки. Ему было стыдно, чертовски стыдно. Он буквально ненавидел себя за все сказанное, хоть в этом и не было абсолютно никакого смысла и от этого Андреа ни капли не становилось легче. — Ты репетируешь заинтересованный взгляд перед завтрашним захватывающим мероприятием? — как ни в чем не бывало спросила девушка, пытаясь начать разговор не с искренних извинений, что так и рвались из груди наружу. — Вроде того, — коротко усмехнулся Сэм, присаживаясь рядом и изучающим взглядом терзая несчастную бумажку с планом. Казалось, умей она разговаривать, она бы уже послала этих трех благим матом, так как они надоели всякий раз отвлекаться на нее, если случалась какая-то неловкая ситуация. — Извини, — сухо произнесла Андреа, прочистив горло. Она и сама не ожидала от себя подобного — извиниться, да еще и перед тем, как она услышит речь покаяния от младшего Винчестера! Это было неожиданным и для него самого, от чего стало еще более не по себе. Он точно знал — если Энди извиняется, то она по-настоящему чувствует себя виноватой. Только вот он не хотел этого. Он не хотел, чтоб она чувствовала вину за свою, пусть и глупую, самозащиту. — Есть смысл мне повторять то же самое? — спросил он, не отрывая взгляд от плана. Это сильно раздражало девушку, поэтому она отодвинула его рукой так, чтобы парень, наконец, посмотрел ей в глаза. Действительно, был ли смысл? Ей о многом говорили его полные сожаления и искреннего сочувствия глаза, стремление избежать встречи с ее взглядом, который сейчас смотрел на него холодно и бесстрастно. — Все в порядке, — бросила она, закуривая. — Считай, мы квиты. — Зачем ты это делаешь? — нахмурился Сэм, с презрением глядя на сигарету и невольно вдыхая горький дым. — Привычка, — пожала плечами Андреа, понятия не имея, что ответила вовсе не на вопрос о курении. Он уже давно понял, что это было лишь зависимостью, его интересовало абсолютно другое. Зачем она постоянно выводит его на какие-то ответные оскорбления? Неужели ей так нравится постоянно находиться с ним на ножах? Это что, и впрямь было такой надежной броней, которая защищала ее от накатывающих воспоминаний? Судя по ее измученному взгляду, это вообще не работало. Дин был абсолютно прав, когда сказал, что Сэм всего лишь ограждал Энди от того, что причиняло бы ей боль куда серьезнее, чем та, что она испытывает сейчас. Несмотря на все ее россказни о том, до чего сильной и бесчувственной сукой она была, проницательность младшего Винчестера не позволяла ему верить этому. Она не была той, которую он создал. Да, именно так. Именно он сделал ее такой, какой она представлялась теперь окружающим — закрытой, жесткой и безнравственной. Он полностью признавал свою вину, но теперь было практически невозможно что-либо изменить. Она вряд ли смогла бы снова поверить ему, скажи он вновь точь-в-точь то же самое. Вряд ли сможет поверить кому-то еще, ведь теперь для нее эта фраза — лишь способ залезть в трусы, не более. Да и не было у него желания отказываться от своих убеждений и окунать Андреа в свою жизнь. В ту жизнь, о которой она не имела ни малейшего понятия. Нет, он ни в коем случае не умалял ее достоинства, как охотницы, но дело было совсем в другом. Несмотря на то, что девушка была не понаслышке знакома со всеми прелестями подобного бытия, было кое-что, чего она, на его взгляд, никогда не испытывала. Страх за близкого человека. Страх потерять его в любую секунду, когда не находишься с ним рядом. Жаль только, он не до конца понимал, что окруженная именно этим чувством, Энди и просуществовала весь этот проклятый год. — Ладно, повторим еще раз план действий и к черту все это, — Андреа прервала его рассуждения, отвлекая на кое-что более важное на данный момент. — И если мне придется объяснять что-то по второму кругу, я тебя удушу. ВКЛ: Arilena Ara — «I'm sorry» POV Sam Она была непростой. Не той, кого можно было прочесть как раскрытую книгу уже с третьей встречи. Прошло больше года, а я до сих пор не уверен в том, какая же она на самом деле. Одно я знал точно — она не была тем человеком, которого в ней воспитала моя глупость. И пусть я не лгу, когда говорю, что не знаю ее наверняка, но одно ее качество остается очевидным для любого, кто хоть раз имел честь говорить с ней. Она сильнее, чем все, кого я когда-либо знал. И упоминал я это уже миллион раз, но никогда не устану повторять про себя. Андреа никогда не позволяла себе быть слабой. Никогда не позволяла людям жалеть ее или сочувствовать ее горю, хотя иногда нуждалась в этом куда больше, чем те, кто слышат «ох, бедняжка, мне тебя так жаль» каждый раз, когда происходит какая-то мелкая неприятность. Я ошибался. Глубоко ошибался. Почему-то я всегда воспринимал ее как одну из тех дам, которые позиционируют себя бесстрашными и неприступными стервами, а сами седеют при виде маленьких домашних паучков. Признаюсь, я даже не всегда питал доверие к ее рассказам о том, как она преодолела того или иного монстра, и всегда удивлялся, как это Дин так беспрекословно ей верит. Вероятно, он уже тогда уловил всю ее специфику, почему они и сдружились в рекордное количество времени — две выпитые кружки пива. Ну, возможно, его также «покорила» ее тяга к распитию алкогольных напитков — в этом они были похожи. Я же никогда не пытался узнать ее ближе, чем мог бы, лишь смотрел на ее тонёхонькое тело и думал, как вообще ей в голову приходит рассказывать то, во что, на мой взгляд, априори никто не поверил бы. Так уж вышло. Мы остались наедине тем вечером, когда мне буквально пришлось признать свою ошибку. Тогда ее знатно потрепал вервольф, из-за чего половина посетителей бара повскакивали со своих мест и принялись перевязывать ей раны. Во-первых, я уже был уверен, что насчет своих успехов в охоте она не врёт, а вправду способна на то, на что не способны многие мужчины, находившиеся тогда вместе с нами. А во-вторых, в тот момент я, наконец, начал видеть то, что брату удалось увидеть в ней с самого начала. Силу. Да-да, я повторяюсь миллион первый раз, и мне наплевать. Она не давала охотникам, что хлопотали вокруг нее, чертыхаться на побежденного вервольфа и всячески оказывать ей помощь — как только ей перебинтовали поврежденную кисть, он попросила всех отойти и просто дать ей спокойно продохнуть. Несмотря на то, что она однозначно нуждалась хотя бы в том, чтобы ее обняли и сказали, что им неприятно от того, что с ней произошло, Андреа лишь натянула на лицо улыбку, заказала у бармена виски и принялась вытирать кровь с лица и прочих частей тела, лишь изредка шипя от очевидной боли. Тогда-то ко мне и пришло осознание, что боль для этого человечка — все равно, что муравей для слона. Ей не страшно. И вряд ли это касалось только физической боли. Это привлекало. Это заставляло с каждой секундой влюбляться в такие резкие и неженственные движения ее израненных рук, присматриваться к бликам теплого света в ее темно-зеленых глазах, которые так возмущенно хмурились. Я, не отрываясь, следил за движениями разбитых и искусанных губ, которые, наверняка, проклинали того, кто создал этих чертовых вервольфов, и, что греха таить, мне хотелось сделать то же самое. Мне было непонятно, что именно заставило эту, наверное, некогда милую девушку стать до того стойкой? Что могло повлиять на эти худенькие руки с длинными пальцами, в которых даже маленький перочинный ножик смотрелся настоящим мечом, раз теперь они уверенно отодвигают от себя ту помощь, в которой очень часто нуждаются. Но этого осознания мне не хватило для того, чтоб поступить правильно после того, как я сказал ей чистейшую правду. Сказал ей то, что является правдой и по сей день, даже если бы я повторил это пять минут назад, глядя прямо в ее уставшие глаза. Даже тогда, когда она уже успела убедить меня в своей непоколебимости, я все еще не мог поверить в то, что… Она будет счастлива со мной. Что ничего не изменится в ее и без того наполненной переживаниями и нервами жизни. Я испугался. Да, я действительно безумно боялся, что вся ее духовная мощь может все-таки оказаться напускной в некоторых моментах. Что, случись с близким ей человеком беда, вся ее так называемая броня рухнет к чертям собачьим, превратив из сильной в самую слабую и беззащитную девчушку на планете. Только сейчас я понимаю, как сильно ошибался. Как сильно ошибался, когда думал, что это сломает ее. Как сильно ошибался, когда наивно полагал, что она уже забыла обо мне по прошествии этого мучительно долгого года. Как сильно ошибался, думая, что едва ли не делаю ей одолжение, покидая и заставляя взращивать в себе лишь ненависть к моей персоне и ассоциировать меня с предательством и болью. Я ведь и понятия не имел, что убиваю ее именно тем единственным оружием, которое было способно в один взмах лезвия обрубить все шипы, которыми обросла эта когда-то нежная роза. Именно мне удалось так нехотя сломать ее. Хотя именно от этого я и защищал ее. Так иногда бывает. Просто так случается — ты ломаешь человека, сам того не ведая. Сравнимо с тем, когда ты пытаешься ухватить падающий стакан, но он все равно разбивается, потому что ты промахнулся и лишь подтолкнул поближе к твердой поверхности. Возможно, он не разбился бы, если бы не твои попытки словить его. Возможно, она не сломалась бы, если бы не мои тщетные усилия обезопасить ее душу, с чем она превосходно справлялась и без меня. Сейчас поздно об этом говорить. Сейчас, когда, говоря о том, что не нуждается в помощи, она безбожно врет, и это так отчетливо читается в ее глазах. Нет, они не молят меня об этом. Они едва заметно обвиняют меня в том, что теперь ей никто и ничего не поможет. Но ведь никто не запрещал мне все же попробовать…