Шаг за шагом

До самого вечера у Махмуда из головы не выходили слова Анны, которые он прочитал в письме. Во время их очередного урока он не столько слушал свою наставницу, сколько рассматривал ее — с интересом и удовольствием — что в последнее время позволял себе делать довольно часто. Что-то она там говорила о налогах, но они в этот вечер так мало занимали Повелителя. Анна остановилась и наконец взглянула на него. - Значит, ты уже привыкла ко дворцу? - удерживая ее взгляд и многозначительно улыбаясь, спросил Махмуд. Анна же не спешила отвлекаться от своих обязанностей и, признав, что дворец уже почти считает своим домом, снова вернулась к газетным строчкам. Вот только султан упорно не желал в этот вечер говорить о политике или заниматься французским. - Прекрасно, - прокомментировал он ее ответ. - Что ты написала?.. «Невозможно остаться равнодушной к личности и величию Повелителя», - по памяти повторял он прочитанные утром строки письма. - Это так? Он видел, что смущает Анну, но намеренно не отводил от нее взгляда, пытался выведать ее истинные мысли о нем. Отчего-то больше, чем обычно, хотелось услышать от нее, что он ей не безразличен, что она часто думает о нем, как и он о ней. Анну на самом деле очень смущали слова и взгляды Повелителя. Да и слова из письма… Ведь не она их писала, хотя подменивший письмо очень точно угадал ее мысли о падишахе — она давно уже восхищалась им. И не только как личностью или правителем. Восхищалась им как мужчиной. Но втайне… Даже от самой себя. - То есть… Кто может остаться равнодушным к величию Повелителя? - попыталась выкрутиться Анна, прибегнув к обобщению. Однако Махмуда было не так-то легко провести. Его интересовало именно ее мнение. При этом он продолжал сверлить ее взглядом своих пронзительных черных глаз. - Это… - ей надо было срочно что-то придумать. - А… Повелитель, вы хотели научить меня каллиграфии, - довольная собой, девушка взяла в руки листок с рисунком самого Махмуда, что попался ей на глаза. - Не надо менять тему, - без труда разгадал ее маневр хозяин покоев. Но разве можно было Анну сбить с толку, если она уже что-то задумала? - Я действительно собиралась научиться, - стояла она на своем, решительно не признавая того, в чем ее только что обвинили. И Махмуд не стал упорствовать. Было даже интересно поменяться с ней ролями хотя бы на один вечер. Предложив Анне свой стул, отчего она вдруг растерялась и заговорила по-русски, мужчина принес себе другой и сел по правую руку от своей ученицы. Она с восторгом и трепетом смотрела на Повелителя, наблюдая за приготовлениями к уроку. Как он и подозревал, девушка понятия не имела о том, как держать перо. Нет, в ее грамотности он ничуть не сомневался. Но одно дело писать буквы, и совсем другое — заниматься каллиграфией. Тут требовались несколько иные навыки. Прежде чем начать объяснять Анне премудрости нового для нее искусства, Махмуд взял ее руку в свою, придавая правильный наклон перу. Стоило ему коснуться ее руки, как девушка заметно заволновалась. Приободрив ученицу взглядом, мужчина повел ее за собой в волшебную страну Каллиграфию. - Все начинается с точки. Все остальное создается вокруг нее, - Повелитель плавно вел руку Анны, одновременно думая о своем. «Где же и когда появилась наша точка? Когда вдруг все началось и завертелось вокруг нее так, что теперь не остановить? Когда эта девушка успела стать центром моей вселенной?" - Каллиграфия рисует буквы. В самом лучшем их виде — не объекты, а мечты, - две руки, мужская и женская, скользили пером по бумаге. - Она рисует чувства. Слова его (умышленно ли, случайно ли) уносили мысли девушки в мир ощущений, не испытываемых ею ранее. «Мечты… Чувства… Моя рука в его руке — мечта, ставшая реальностью. Я могла бы просидеть так всю жизнь. Только бы слышать его голос, только бы ловить его дыхание на своей щеке, только бы видеть его лицо. Большего и не надо». - Рисование может лучше и правдивее всего показать природу. А каллиграфия не повторяет за природой. Из-под пера, ведомого двумя руками, вышло нечто необыкновенное, как показалось Анне. Она повернула свое лицо к сидящему почти вплотную к ней мужчине. Он безумно волновал ее. В его словах, сказанных вроде бы о каллиграфии, был скрытый подтекст, который девушка никак не могла уловить, но чувствовала, что в нем скрыто нечто очень важное. Для нее. Для него. Для них. Его слова завораживали, искушали и вызывали в сердце жар, заставляя томиться запретной жаждой невинную девичью душу. - … она говорит свое слово, - закончил Махмуд, не в силах отвести взгляда от Анны, хотя и видел ее смятение и даже понимал его причину. Тем сильнее хотелось смотреть на нее. И не только смотреть. - Повелитель, вы большой талант, - сказали ее губы совсем не то, что ему хотелось бы слышать, когда Анна вновь обратила к нему свое лицо. - Я никогда так не смогу. - Каллиграфия — дело терпения. Как и жизнь, она не должна тебе надоесть, - продолжал Махмуд завлекать ее своим обжигающим взглядом и полными глубокого скрытого смысла речами. - Нужно проявить усидчивость. Нужно жить чувствами, а не избегать их. Нужно все излить на бумаге. Каждая его фраза пробуждала в душе все новые чувства и мысли, от которых девушке становилось неловко и жарко. - Но иногда человек не может жить чувствами, - Голубка будто пробудилась от зачарованного сна и поняла всю тайнопись его иносказаний. - Жизнь слишком коротка, чтобы сомневаться, учительница. Тот, у кого нет храбрости, останется вдали от всех ее красот, - было уже непонятно, говорит ли он о каллиграфии, или же о том, что они никак не решались сказать друг другу до сих пор, но тем более притягательным становился этот разговор для них обоих. - Человек не должен наполнять свою жизнь грустью того, чего он не сможет пережить. Он не должен так просто отступать. Губы Анны были слишком близко. Можно было, удерживая в плену взгляд этих небесно-голубых глаз, приблизить к ней свое лицо, чтобы смешались их дыхания, обхватить ладонями ярко алеющие щеки, а потом, медленно узнавая, каковы эти губы на вкус, поцеловать каждую. И не дать опомниться упрямой девчонке, потому что, кто знает, что она может надумать, - подхватить ее с кресла, крепко удерживая возле себя, и увести поближе к алькову. И ни в коем случае не отрываться от нее, продолжая заманивать сладостью поцелуев, пьянящими ласками сильных рук — дать ей почувствовать всю свою нежность, на которую только может быть способен любящий мужчина. Не слушать ее возражений, пресечь их на корню, заласкав, зацеловав, лишив воли и разума — ему ли не знать, как это делается, ему ли не уметь этого. А когда ее руки, повинуясь невольному порыву, обнимут его, потерять голову самому, отнести ее на постель и не выпускать до утра из своих объятий, пока она, заласканная и залюбленная, не изнеможет и не уснет рядом с ним, доверчиво положив свою голову на его плечо. Взгляд Анны сумел разорвать ниточку, за которую держал его Махмуд, не желая давать свободу. - С вашего позволения я хочу забрать это, - поглаживая рисунок, высказала свою просьбу девушка. Ах, если бы эти пальцы гладили его лицо, а не бездушную бумагу… - Конечно, - как всегда, ровным голосом разрешил султан и улыбнулся — даже постоянно убегая, его Голубка не могла вызвать в нем недовольства или раздражения. - Уже поздно, - будто прочитав его мысли, извиняющимся тоном произнесла Анна. - Можешь идти, - не без сожаления отпустил он свою ученицу. И ни одна живая душа не догадалась бы, скольких сил ему стоило каждый вечер с кажущейся легкостью говорить ей эти слова.