Лето в Плесси (1667 год)

Сидя в своей комнате, Анжелика перебирала впечатления прошедших дней. Сколько же всего произошло! Да, кровь Сансе — кровь упрямства, свободы и жажды приключений. Ее мальчики мечтают о дальних странствиях, как когда-то она сама грезила об Америке. Как она понимала своих малышей! С каким-то глупым умилением она вспомнила слова маркиза. В общем-то, Филипп прав, мы, Сансе, все такие — норовим свернуть себе шею. Ей стало даже жалко мужа. Бедный! Знал ли он, на что шел, связывая свою жизнь с Баронессой Унылого платья? Не так-то легко иметь родственниками весь выводок де Сансе, мой дорогой! Анжелика рассмеялась. Нет, она больше не сердилась на него. Машинально листая страницы «Науки любви» Назона Овидия, оставленной ей Нинон «для укрепления духа в противостоянии с ханжеством», как выразилась прекрасная куртизанка, молодая женщина наткнулась на строки: Дорого время любви, даром не тратьте ни дня. Радуйтесь жизни, пока в цвету весенние годы: Время быстрее бежит, чем торопливый поток. Пока мы полны обиды, уходит наше время, время любви может так и не настать. Нет, — думала Анжелика, — если Филипп не может переступить через свою гордость, она сама сделает первый шаг. *** Маркиз небрежно полулежал в кресле у камина, облаченный в шелковый халат — предмет зависти и поклонения Пегилена де Лозена, и читал письмо. Внезапное появление жены в спальне удивило его, и он встретил ее тяжелым взглядом: — Что еще стряслось? — Ничего, уверяю Вас. И не надо смотреть на меня с таким мрачным предчувствием! — продолжала она, усаживаясь напротив него и обворожительно улыбаясь. — Я пришла поблагодарить Вас, Филипп. После турнира за мной остался небольшой долг, но последние события не позволили мне … В общем, справедливость требует — я в Вашем полном распоряжении, — заключила она. На секунду он замешкался, подпалив листок от свечи и бросив в очаг, но затем с недоверчивой усмешкой поинтересовался: — Что это на Вас нашло? Куда Вы дели свой чепец, добропорядочная мать семейства? — Я закинула его за мельницу, — просто улыбнулась Анжелика — Но… разве Вы уже не расплатились со мною, мадам? — Это было вынужденное согласие, маркиз. Напомню, что Вы склонили меня к расплате, применив довольно подлый шантаж. Но не беспокойтесь, я решила предать его забвению. А вот пари, как и карточный долг, для меня священны. Так что — я жду, какова Ваша прихоть? — Хм, с Вами не соскучишься! Надо подумать, как не напугать Вас, моя маленькая кузина. Когда имеешь дело с баронессой Унылого Платья, выросшей в атмосфере лукового супа… — насмешливо начал он, задумчиво погладив подбородок. Их взгляды встретились. И хотя она улыбалась, в душе мадам дю Плесси трепетала маленькая Маркиза Ангелов. — Я давно покинула стены монастыря, Филипп, и с тех пор успела познать жизнь во всех ее проявлениях. Не думаю, что Ваша просьба может сильно меня удивить. «Кто из нас охотник? — спрашивала себя Анжелика. — Без сомнения, Филиппа забавляет эта игра, но всё же он прячется за привычной иронией. Чего Вы опасаетесь, мой неуязвимый Марс?». — Позвольте, месье, пока Вы пребываете в раздумьях, я сама кое-что предложу Вам. Уверена, моя маленькая игра придется Вам по вкусу. Она легко поднялась, шагнула к мужу и присела на подлокотник кресла, задев его колено. Едва касаясь, Анжелика провела пальцами по алебастровой груди мужа. Холодный шелк заскользил под ее пальцами, обнажая гладкую, но такую теплую плоть. Торс Аполлона. Ее сердце бешено забилось. Маркиз не шелохнулся, но вопросительно взглянул на нее. Не дожидаясь, пока Филипп отпустит очередную грубость, и ее решимость растает, Анжелика соскользнула с колена мужа на пол, и, едва касаясь его тела, запечатлела на коже долгий поцелуй. Он вздрогнул, но не двинулся. «Что ж, господин волк, сейчас мы посмотрим, кто из нас кого съест». Посещение салона прекрасной Нинон и их долгие беседы наедине многому научили мадам дю Плесси. Познать науку любви до конца невозможно. Однако же в наших силах быть любознательными учениками, всегда готовыми к новым открытиям. Куртизанка говорила об изощреннейших способах доставить радость в любовных ласках так легко и свободно, что не позволяла неуместному стыду испортить удовольствие. Томные поучения куртизанки явственно зазвучали в голове, и Анжелика бросилась, как в омут с головой: «Прикосновения кончиков пальцев к коже, моя дорогая, должны быть похожи на летний ветерок — такие же легкие, нежные и манящие, словно рябь на поверхности пруда. Ветерок все усиливаясь, уносит влюбленных ввысь, но берегитесь, дорогая, капризам не место в этой любовной ласке — капризный ветерок, который не хочет доставлять непрерывное удовольствие, скорее приведет к горечи разочарования — уж лучше бы он вовсе не дул». Пальцы Филиппа вцепились в подлокотник. Он все еще сдерживался, не позволяя себе отдаться ее ласкам. Но его тяжелое, неровное дыхание обещало ей, что победа уже близка. И прекрасная воительница предприняла новый маневр. «Поцелуи подобны тому, как ласкает нас теплое солнце в прохладный день и тому, как освежает прикосновение воды в полуденный зной. То сухие и жаркие, то влажные и освежающие; то нежные, то настойчивые; но всегда волнующие, всегда увлекающие куда-то туда, где только и возможно абсолютное счастье, на вершину блаженства». Филипп обессилено выдохнул. — Да Вы кудесница! Клянусь! А мне есть с чем сравнить… — чуть охрипший голос мужа вернул ее к реальности. — Я же обещала, что моя награда Вам понравится, Филипп, — загадочно улыбнулась она. Вид маркиза рассмешил ее. Она явно застала его врасплох. Анжелика исчезла из комнаты так же внезапно, как и появилась. Засыпая, Анжелика с нежностью подумала: «Бедный Филипп, наверное, решит утром, что я ему приснилась». *** Успех вечерней авантюры придал маркизе смелости. Неужели она нащупала путь, который привел бы их к согласию? Война между ними не позволяла ей быть нежной, проявить свою ласку, на которую она была способна. Да и принял бы он ее? Единственный раз, когда Филипп позволил ей дотронуться до себя был тем утром после дуэли, когда она, мучимая раскаянием, и желающая хоть как-то загладить свою вину перед ним, перевязывала его, орошая бинты слезами. Все остальные их встречи во время этого странного брака неизменно начинались плохо, а заканчивались еще хуже. Перебранки, взаимные выпады, а подчас и драки, переходили в любовные схватки — ту форму любви, которая, казалось бы, единственная удовлетворяла маркиза. Но во время этих сражений Филипп был зол на нее и считал, что, принуждая к выполнению супружеских обязанностей, наказывает и усмиряет ее. Все изменилось во Фландрии, там, на сеновале, Анжелика приняла этого жестокого мужчину таким, каким он хотел быть, приняла его правила игры — позволила владеть собой, и, задыхаясь в его объятиях, дошла почти до экстаза. Даже сейчас, воспоминания об этом заставляли ее заливаться краской стыда. Что вчера произошло между ними? Она заплатила долг, но только ли? Она позволила себе ласкать его. Ласкать, без надежды на взаимность. Могла ли она еще недавно представить, что Филипп позволит ей целовать себя, не выставив грубо за дверь, не опрокинув в воду или еще как-то не прекратив ее порыв? Во время последней военной кампании она просто побоялась бы ластиться к нему! А быть может, именно этого он подспудно и ждал? «И поэтому делал все, чтобы оттолкнуть меня?» — возразила себе Анжелика. В ее понимании, мужчина, мечтающий о любви женщины, старается ее заслужить — превознося свою возлюбленную, осыпая ее комплиментами и дарами. Но быть может Филипп просто не таков? «Я никогда не понимала его», — вздохнула Анжелика. Закончив туалет и спустившись после завтрака вниз, она с волнением ожидала их встречи. Как они увидятся после вчерашнего? Что он скажет? Будет ли столь же невозмутим, как и обычно? А что скажет она? Сомнения маркизы развеял лакей, сообщивший, что хозяин уехал рано утром верхом. Не желая встречаться с гостями, Анжелика ушла в парк, где, устроившись в любимой нише у фонтана, предалась дальнейшим размышлениям. Итак, он позволил ей быть ласковой с ним. Но достаточно ли ей этого? Она принялась вспоминать малейшие минуты, проведенные вместе. Он подает ей руку, помогает подняться в карету, Филипп в розовом, Филипп в голубом, Филипп, в залитом кровью камзоле, Филипп на охоте, Филипп на войне. Всегда ли он был лишь жесток? Ей вспомнилось, как в отеле на Фобур-Сен-Антуан, он, возмущенный ее фразой: «Могла ли я подумать, что Вы сыграете со мной такую злую шутку? Ведь Вы были так нежны со мною в тот день!», возразил: «Ошибаетесь, сударыня, я совсем не нежен, мой долг был помочь Вам». Но так ли это? Был ли маркиз лишь жестоким солдатом, каким рекомендовал себя? Она вспомнила, как он вел ее в танце на торжествах в Ботрейи, как много раз, в то время, приветствуя ее или прощаясь, касался губами ее руки, изящным жестом с толикой скуки. Да и потом, в разгар их военных действий, она помнила его руку на своей талии, когда он увлек ее за собой в придворном театре, как обманчиво мягко он мог брать ее за запястье, приучив не верить ему. Она вспомнила его пальцы на своей шее, когда он хотел выразить ей свою пренебрежительную ласку, пальцы, гладящие еще не рожденное дитя и ее лоб, когда она произвела их сына на свет. Был ли он грубым солдафоном, не знающим слов любви? «Красавица моя», «Прелестница моя», «Моя радость» — после их женитьбы все эти обращения Филипп употреблял по отношению к ней лишь с издевкой. Хотя… не так ли он называл ее во время родов, шепча ласковые слова? А как легко он успокоил ее, рыдающую, притянув к себе, когда она призналась, что ждет ребенка. Он умел быть нежным. Умел, но не позволял себе быть им. Почему? Стоит ли верить его словам? Ее придворные ухажеры соревновались в любовных клятвах и мадригалах в ее честь, но истинно ли любили они ее? Нет. Но если не доверять словам, стоит признать, что и поступки кузена говорили против его чувств к ней. Даже, казалось бы, самые лучшие. Филипп пришел на помощь к ней, когда король узнал ее в Версале и от испуга она почти лишилась чувств. Просто ее имя все равно стало бы известно и его честь была бы задета, он спасал от гнева короля или насмешек придворных не ее, а себя. О представлении в театре не стоило и вспоминать, это был лишь спектакль для Его Величества. Да, он спас ее от волка. Смертельно побледнел, как сказал ей доезжачий. Но от испуга ли за нее? Жену Главного ловчего загрыз волк прямо на охоте — глупая история — нет, и здесь Филипп спасал свое имя. Он отказался принять вызов Лозена, наставившего ему рога! Неслыханно! Ему абсолютно все равно, влюблена ли его жена в другого мужчину. А как он отправил ее искать приют на ночь в любой из спален Версаля? Да и недавно, когда проказник Пегилен вылез из ее окна, все что волновало Филиппа, так это его честь. Ни что не могло вызвать его ревности, выдать его привязанности к ней. Да, он примчался к ней перед арестом, весь в крови, сообщить, что ее любовник убит, увидеть ее страдания. Но только ли для этого? Анжелика не могла решить. Оставалось рождение Шарля-Анри. Одно то, что Филипп поверил в свое отцовство, несмотря на ее измену, так и осталось для нее непостижимым. Анжелика сказала себе, что вероятно он слишком хотел наследника или же опасался скандала, не признав сына своим. Снова его имя и честь! Да, он поддержал ее в родах, но не в его ли интересах, чтобы ребенок родился здоровым? Для того только, вняв убеждениям Молина, он и позволил ей жить на Фобур-Сен-Антуан. Совсем недавно он спас ее, когда она чуть не утонула в пруду. Но ее такая странная смерть, после катания с ним в лодке вызвала бы кривотолки, на его имя легла бы тень. Что ему еще оставалось, как не прыгать за ней? Все эти поступки, если бы их совершал не Филипп, она могла бы назвать жестами влюбленного мужчины. Но это был Филипп, человек без сердца, который не хотел или не умел любить. Анжелика вздохнула и спросила себя: «Есть способ наполнить их встречи нежностью, сделать этого мужчину ласковым и мягким? Тронуть его душу? Под силу ли ей это волшебство?». И не нашла ответа.