Горят рукописи, горят

Ее руки мелко дрожат, когда она склоняется над дымящейся чашкой с кипятком. Горячий пар жарко дышит ей в лицо, мешаясь со слезами. Только бы не перепутать. Только бы не убить его. Кеттрикен никогда не доводилось убивать людей. Она охотилась, как волчица, когда ей того хотелось, и приносила домой мясо, не чураясь своего титула. Но с людьми все по-другому. Это не та смерть, какую принимали от ее рук хищники и жертвы — от честной стрелы, глаза в глаза, когда весь мир вокруг замирает на долгие, тягучие мгновение, как на века, когда успеваешь шевельнуть онемевшими губами: «Прости», а в мудрых звериных глазах герцогским грехом мелькает короткое, последнее одобрение. Это нечестный бой. Но вместе с тем Кеттрикен понимает, что у Руриска не будет шанса против приехавшего из Бакка мальчишки — мальчишки, у которого в кармане яд, в рукаве нож, а в голове — преданность королю и его однозначный приказ. «Убей Руриска. Убей принца Горного королевства, и я отдам будущему королю Верити Семь Герцогств вместо шести. Убей его. Хотя бы из милосердия» Она знает, что брат умирает, что смерть давно уже сидит куском металла в его груди и всегда будет за углом — пока через месяц, два, три, но все равно сделает шаг и приобнимет того, кто так долго от нее убегал, повинуясь требованиям народа. Повинуясь — потому что с детства знал, что должен быть Жертвенным для своего народа. И в этом, наверное, его жертва — быть лишенным покоя. Руки Кеттрикен дрожат, когда с ее ладоней в чашку падает яд. Она не перепутает смерть Фитца Чивэла Видящего с жизнью Руриска.