Дерево на ветру

— Долго ещё? — смеясь, спросила Хазан, пытаясь сквозь пальцы Ягыза разглядеть, куда он её ведёт. — Почти пришли. Наконец, он разжал ладони, и Хазан часто-часто заморгала, чтобы глаза привыкли к желтоватому свету фонарей на безлюдной улице. Они стояли перед старинным зданием из красного кирпича с высокими узкими окнами, в которых не теплилось ни огонька. — Что это? — удивилась Хазан. — Это и есть мой сюрприз. Пойдём. Ягыз шагнул вперёд, уверенно дёрнул деревянную двустворчатую дверь, и та со скрипом отворилась. Хазан поспешила за ним, сгорая от любопытства. Ей не терпелось узнать, куда же заманил её коварный сосед, но тот, кроме слов «это сюрприз» и «потом сама всё увидишь», не проронил ни слова. Скрытный! — Ягыз, где мы? — Хазан нетерпеливо вертела головой, стараясь разглядеть хоть что-то, но вокруг была лишь тьма, сырость и полнейшая тишина. — Минуту. Она услышала, как он завозился в нескольких метрах от неё, затем раздался щелчок, и пространство вокруг озарилось тусклым светом. Увиденное заставило Хазан застыть в недоумении: перед ней был самый настоящий каток — среднего размера ледовая арена с ветхими деревянными бортиками. — Каток? — вырвалось у неё. — Каток, — подтвердил Ягыз. Хазан вспомнились все романтические фильмы с зимней тематикой, которые она смотрела холодными, одинокими вечерами с тазиком чипсов в обнимку. Почти во всех них влюблённые парочки катались на коньках, зачастую под открытым небом, и падающий снег медленно таял на их красиво уложенных волосах. Возможно — совсем чуть-чуть — ей казалось это слегка избитым и заштампованным. Но нет, она не считала инициативу Ягыза банальным клише и вовсе не чувствовала лёгкого разочаровывающего покалывания в груди… наверное. Он поднял на неё свой особенный аквамариновый взгляд с хитринкой, от которого в груди приятно растекалось тепло, но ничего не сказал, позволяя осмотреться. Хазан только этим и занималась, вежливо покрутила головой туда-сюда, а затем вновь уставилась на соседа, дожидаясь продолжения или хотя бы объяснения происходящему. И тот смилостивился. — Каток уже давно закрыт на реконструкцию и вряд ли когда-либо будет работать вновь. Кататься на нём, к сожалению, нельзя. Лёд залили в начале зимы, но его никто не обслуживает. Тут всё сделано руками, так сказать, энтузиастов-любителей «для своих», чтобы проводить фотосессии, тематические вечеринки и всякое такое. Я сам узнал об этом месте недавно, когда мы снимали здесь несколько кадров для зимнего каталога… Осторожнее! Не заметив пучок проводов под ногами, Хазан чуть не растянулась на бетонном полу. Вовремя подоспевший Ягыз подхватил её в свои объятия. — Так мы не будем кататься? — обрадованно уточнила она, восстанавливая равновесие. — Не будем. Я, откровенно говоря, не большой фанат фигурного катания, как сейчас принято говорить у молодёжи? «Ловкость кошки, грация картошки»… Хазан широко улыбнулась, не столько от этой невероятно смешной шутки, сколько от облегчения, которое принесли ей слова Ягыза. — Надеюсь, ты не слишком расстроена? — Нет. Я тоже не большая фанатка коньков. Стояла на них всего пару раз в жизни. — Да, я помню. От их встретившихся взглядов пространство вокруг заискрилось. Ну конечно же, он помнил плакат проекта «Мы — разные» и ещё тот день, когда впервые увидел её в костюме фигуристки на пороге дома. Ягыз смутился и опустил глаза. Щёки Хазан тоже вспыхнули, но она продолжала смотреть прямо на него. — Кх-м… — сосед прочистил горло. — Если тебе будет это интересно, поучимся кататься вместе. Я... я не перевожу разговор, если что. Можешь и дальше продолжать сверлить меня взглядом. — Я не сверлю. Просто не думала, что ты помнишь. — Было бы глупо делать вид, что не помню. — И что дальше? Для чего мы здесь, если не для катания? — Увидишь, если пойдёшь со мной. Ягыз сделал загадочный жест рукой, поманив Хазан куда-то в темноту. Там оказалась лифтовая шахта и сама кабина лифта с решёткой вместо дверей. Ягыз отодвинул решётку, которая нехотя, со скрипом, ему подчинилась, помог своей спутнице зайти внутрь и взял в руки болтающийся на проводах пульт управления. — Ты умеешь пользоваться этой штукой? — с благоговением поинтересовалась Хазан. — Пришлось научиться. Не боишься закрытых пространств? — Вроде нет… А ты? Издав тихий смешок, Ягыз зажал кнопку, кабина дёрнулась и плавно двинулась вверх. — Нет, не боюсь, — он повернулся к Хазан, и его глаза опасно блеснули. — Даже наоборот, есть в лифтах что-то интимное, манящее, заставляющее бурлить кровь от напряжения в воздухе. Но… Кабина остановилась. — …вряд ли мы успеем этим насладиться именно здесь. Хазан с силой зажала губы, чтобы сдержать усмешку. Он явно и откровенно её поддразнивал, совершенно не опасаясь возможных последствий, а ведь она уже доказала ему, что последствия не заставят себя долго ждать. — И где это мы? — На вершине мира! — Ягыз открыл кабину и протянул ладонь, помогая Хазан выйти. Из лифтовой они попали прямиком на крышу здания, по центру которой красовался присыпанный снегом стеклянный купол, выпуклый, заточённый в металлическое кольцо. — На последнем этаже раньше размещалась оранжерея, — как ни в чём не бывало принялся объяснять Ягыз. — Видишь, валяются пустые кадки? Всё растащила местная богема. Надеюсь, тебя не смущает царящий здесь творческий беспорядок? Хазан молча покачала головой, продолжая осматриваться. По периметру крыши возвышались статуи из позеленевшего камня с отбитыми конечностями и раскрошенными носами, которые в свете развешанных то тут, то там фонарей отбрасывали на пол зловещие тени. — Да что это за чуднóе место? — пробубнила она себе под нос. — Не знаю, — пожал плечами Ягыз, улыбаясь одними глазами, отчего в их уголках появились очаровательные морщинки. — Место для забав какого-то прусского аристократа. Домику сто лет в обед, вот-вот развалится, но есть в нём какое-то необыкновенное очарование… И мне захотелось тебя сюда привести. Погоди! Под стеной Хазан заметила большой деревянный сундук, к которому сосед направился весьма решительной походкой. Он вытащил оттуда красный клетчатый плед — толстый, из плотной шерсти, и плетёную корзинку с высокой ручкой. Краем глаза Хазан разглядела лежащий в корзинке металлический термос, какие-то свёртки и бумажные стаканчики с изображением снежинок. Но плед её впечатлил больше всего. — Поверить не могу… — Пикник под открытым небом, — Ягыз смешно наморщил лоб, поглядывая на Хазан из-под густых бровей. — Жутко романтично и немного отдаёт бульварщиной, да? — Ты начинаешь меня пугать, Ягыз Эгемен, — призналась Хазан. — Если только сейчас начинаю, то, считаю, это весьма неплохой результат, — искренне обрадовался он, расстилая плед на расчищенном от снега полу. — Вот, ложись сюда. Бездонный сундук исторг наружу красную подушечку из мягкого флиса, но Хазан уже перестала чему-либо удивляться. Она преспокойно растянулась на пледе во весь рост, подложив подушку под голову, и с наслаждением поёрзала, устраиваясь поудобнее. — Блаженство, — выдохнула она. Ягыз замер с термосом и стаканчиками в руках. — Тебе правда нравится? — Ты все время переспрашиваешь меня об этом, как будто сомневаешься в себе и своих поступках. — Отчасти это так… — Как может девушке не понравится устроенное в честь неё романтическое свидание в заброшенном историческом здании вдали от скопления людей, на вершине мира под падающим снегом, с угощением, пледом и даже подушкой? — Не знаю. Я сейчас нахожусь в таком состоянии, когда собственные поступки мне кажутся в одну минуту полностью разумными и логично оправданными, а в другую — совершенно безумными и лишёнными всякого смысла. Я не могу анализировать то, что происходит внутри меня. Хочется вскрыть свою грудную клетку, достать оттуда сердце и показать его тебе, чтобы ты увидела своими глазами, что с ним творится. И в ту же минуту я ловлю себя на мысли, насколько пугающе выглядят со стороны даже размышления об этом. Она загадочно улыбнулась, пряча от него счастливый взгляд. — Я видела в корзине зефирки, розовые такие. — Понял. Ягыз, достав пакетик с зефиром, протянул его Хазан, и та, не теряя времени, набила им рот. — Проголодалась? — разволновался Ягыз. — Сейчас налью тебе кофе. Вот ещё есть пирожные… Он закармливал её сладким, не слушая вялые возражения о том, что она уже наелась и больше не лезет. — Ты — маньяк кормёжки, — рассмеялась Хазан, уворачиваясь от очередной корзиночки с кремом, которой Ягыз с настойчивостью, достойной лучшего применения, норовил её угостить. Алчным взглядом он уставился на перепачканный кремом нос Хазан, который та, хохоча, не давала ему вытереть. — Да погоди ты! — негодовал Ягыз. — Не вертись, стой! Хазан отбивалась из последних сил, в итоге Ягыз мазнул ей салфеткой по брови, потом схватил в охапку и мстительно лизнул в кончик носа. — М-м, вку-усно… — Прекрати немедленно, — сморщилась она. — И не подумаю! Он снова лизнул её в нос, а затем резко переключился на губы, целуя их с неистовым напором, выбивающим воздух из лёгких. — Ягыз, — жалобно всхлипнула Хазан, но он не слушал, медленно наполняя собой пространство меж её губ и будто бы проникая дальше, под кожу, затекая в кровеносные сосуды, просачиваясь во все органы. — Ягыз! — Я не целовал тебя целую вечность, — прошептал он, нехотя прерываясь. — Но ты, видимо, совсем по этому не скучала… Хазан многозначительно кашлянула, бросив на Ягыза грозный взгляд, который должен был напомнить ему, чем закончились те два поцелуя, которыми она наградила его в последний раз. Однако, судя по тёмному жару, исходящему от его зрачков, Ягыз прекрасно помнил, чем. Воспользовавшись возникшей заминкой, Хазан повалила его на спину и оседлала, как заправская наездница строптивого жеребца. Запыхавшийся и раскрасневшийся, Ягыз покорно лежал, прижатый к земле её бёдрами, его грудь часто вздымалась, а приоткрытые губы манили к себе. Хазан поймала себя на мысли, что не может отвести от них взгляд. Смутившись собственным желаниям, она резко наклонилась и тоже лизнула его в нос: — Вот я тебе покажу «не скучала»! — а затем перекатилась через неподвижное тело и вновь принялась за еду. — Не знал, что ты испытываешь настолько нежные чувства к зефиру, — улыбнулся Ягыз, глядя, как Хазан доедает последние воздушные розочки из огромного пакета. — Даже немного ревную. — Сто лет их… — пробубнила она, придерживая рукой норовившие вывалиться изо рта зефирки. — Ничего, что я разговариваю с набитым ртом? Не слишком оскорбляю твою утончённую натуру своей пролетарской непосредственностью? Ягыз вяло махнул рукой, мол, можешь подтрунивать сколько влезет, расплата не за горами. — Так вот, сто лет не ела, а тут увидела и вспомнила, как обожала их в детстве! По воскресеньям нам в интернате давали зефир, конечно, не такой… Хазан резко умолкла, словно захлебнувшись словами. Ягыз испуганно посмотрел на неё, и она опустила голову, чтобы он не подумал, что стал причиной неприятных воспоминаний. Наконец, он осторожно коснулся её локтя кончиками пальцев. — Может, расскажешь? — Не знаю… — отмахнулась Хазан. — У меня такое ощущение, что ты всеми силами пытаешься превратить мою жизнь в сказку, а я твою — в кошмар… — Хазан! — нахмурившись, Ягыз убрал руку и отвёл помрачневший взгляд. — Вот сейчас мне и вправду было больно. Я не пытаюсь создать сказку и не хочу кошмара. Я хочу узнать и понять тебя, твоё прошлое, твою жизнь. Если ты не хочешь делиться этим со мной, скажи, я пойму. Но не надо выставлять меня трусом, не способным выслушать о твоих трудностях только из-за того, что у меня была слишком лёгкая жизнь. Она не была такой. — Прости, Ягыз, — Хазан потянулась, чтобы обнять его, чувствуя несказанную благодарность за то, что он не сделал попытку отстраниться. — Прости меня, я всё время всё порчу. — Не глупи, — проворчал Ягыз. — Тобой просто движет страх и обида. Неблагополучная семья. Одинокое детство. Нелюбовь. Я уже говорил, что не сдамся и не отступлю. Я всё же прорвусь сквозь твою скорлупу. Он обнял её в ответ, привычным жестом провёл по волосам, спине… Хазан вжалась щекой в его грудь, будто пытаясь срастись с ней. — Я расскажу, если тебе интересно. И я не считаю тебя трусом! Просто не хотела грузить… В общем! Она отстранилась, они легли друг напротив друга. Ягыз, подперев голову, смотрел на неё с ожиданием во взгляде, и Хазан вдруг почувствовала небывалую лёгкость. Раньше, стоило ей заговорить или даже задуматься о детстве, к горлу начинал подступать комок слёз, голос дрожал от обиды, а все мысли сосредотачивались на жалости к себе. «А ведь он прав, страх и обида, вот всё, что движет… двигало мной по жизни. До встречи с ним». — Я была крепким ребёнком со сложным характером, — начала свой рассказ Хазан, — ну и какое-то педагогическое светило в первой же стамбульской школе, где у меня возникли проблемы с учёбой и общением со сверстниками, намекнуло моей матери, что терпеть такую ученицу за просто так никто не станет. И почему бы ей не отдать меня в серьёзный спорт? Маменька вознегодовала, мол, откуда она возьмёт столько времени, сил и денег, чтобы водить трудного ребёнка по секциям с дорогостоящими инвентарём и экипировкой? А вы отдайте её в интернат, посоветовало светило. Это совершенно бесплатно, государство финансирует заведения, в которых взращиваются будущие чемпионы, приносящие ему почёт и славу на международных соревнованиях. Еда, проживание, обучение — ну просто «всё включено» какое-то! И ведь у учёбы в интернате сплошные плюсы: дочь будет под присмотром учителей и тренеров, а там, глядишь, и выбьется в звёзды спортивного олимпа. Да-да, обязательно станет олимпийской чемпионкой. Запросто! Мать очень даже ухватилась за эту идею, денег-то было в обрез, да и она ещё была относительно молода, хотела построить отношения с другими, «нормальными» мужчинами, может быть, даже завести новую семью. Тогда я ещё не знала, что она уже была беременна сестрой. Разница у нас с Эдже — семь лет. Она заметила, как дёрнулся кадык Ягыза, и перевела дух. Но, начав изливать душу, Хазан чувствовала потребность выговориться до конца. — Вначале я занималась спортивной гимнастикой, меня преследовали травмы, сложности с режимом, я не справлялась — возраст поджимал, я поздновато пришла в этот спорт. Тогда тренер перевёл меня в секцию вольной борьбы, пришли первые успехи, но потом случился конфликт на соревнованиях. Девочка применила против меня грязный приём, и я не сдержалась, ударила её. За такое, бывало, выгоняли, но мать плакала и просила, чтобы её дочь не лишали будущего. Сейчас мне кажется, что она просто не готова была вновь жить со мной под одной крышей. У госпожи Фазилет подрастала вторая дочь, и первая могла оказать на неё дурное влияние. Меня оставили в интернате, только перевели в третью секцию. Кикбоксинг. Брови Ягыза удивлённо поползли вверх. Если бы не общая невесёлая атмосфера её повествования, Хазан бы вряд ли удержалась от смеха, наблюдая за сменой выражений на его лице. — Тут-то всё пошло как по маслу, мой сложный характер, помноженный на переходный возраст, нашёл в агрессивности этого вида спорта своего рода избавление. Я тренировалась часами, колошматила грушу, бегала, плавала, снова бегала… Наверное тогда у меня появилась первая цель в жизни и первое осознание того, что именно во мне представляет ценность. Я жила от соревнований к соревнованиям, результаты, турнирные таблицы, очки — без этой бесконечной гонки я уже не представляла своего существования. Мне казалось, что, забери у меня спортивные достижения, я снова стану никем и звать меня будут никак. Хотелось оправдать веру в меня тренеров, наставников, хотелось доказать всему миру, что Хазан Чамкыран — не пустое место. Она грустно усмехнулась. — Отрезвление пришло очень быстро, и оно было весьма болезненным. Когда весь твой мир сужается до одной малюсенькой точки, и ты превозносишь эту точку, усаживаешь её на трон, воздвигаешь на пьедестал, потом приходится учиться жить заново. Так случилось и со мной. Несколько побед подряд заставили спортивное сообщество говорить обо мне как о восходящей звезде кикбоксинга Турции. А я и рада была стараться: игнорировала усталость и перетренированность, убеждала врачей, что чувствую себя нормально, просила тренеров не сбавлять интенсив. Меня гнала вперёд гордыня, как же, девчонка-замарашка с улицы — и на тебе, с золотой медалью на груди! Поражение настигло меня на юниорском чемпионате Европы, куда я попала абсолютно не в своей форме, выгоревшая, с застарелой травмой сухожилия. Два боя кое-как продержалась, а третий закончился плачевно: вывих кисти, сотрясение мозга, разбитое лицо. Но самый страшный удар был нанесён по моему мировоззрению. Я больше не хотела быть спортсменом, не хотела медалей, кубков, оваций. Я поняла, что лепить смысл жизни из мимолётных достижений было жуткой ошибкой. Когда лежишь на каталке, истекая кровью, а тренеры, не стесняясь, обсуждают, что ты уже списанный материал, и на твоё место надо взять другую — на три года моложе, злее и выносливее, быстро приходит понимание, насколько гнилая твоя система ценностей. Вот так и закончилась моя спортивная карьера, бесславно и безобразно. — Моя сильная девочка! — Ягыз потянулся, чтобы обнять её. — Нет! Я не сильная, — запротестовала Хазан, закрывая лицо руками. — Я слабая! Я сдалась, Ягыз! Сдалась при первом же поражении. — Не говори так, — он всё же притянул Хазан к себе и крепко прижал, обхватив руками. — Моя сильная, моя бесстрашная, самая лучшая на свете. Сколько же всего тебе пришлось пережить! Мне так жаль, Хазан. Жаль ту маленькую девочку, одинокую, всеми брошенную… И как же я счастлив, что ты выбралась, что смогла всё это преодолеть. Я счастлив, что ты со мной, любимая. Хазан молча обнимала Ягыза, сомкнув ладони на его обширной спине, и внимала каждому слову, приносившему ей несказанное облегчение, исцеляющему её израненную душу.

***

Серебристый спорт-кар подъехал к дому Хазан уже за полночь. Ягыз помог спутнице, всё ещё находящейся под впечатлением от прошедшего дня, выйти из машины и галантно проводил до дверей. Очутившись на крыльце, Хазан вышла из задумчивости и обернулась к соседу. — Даже не знаю, что сказать на прощанье. «Спасибо за вечер»? Этого будет слишком мало… Ягыз усмехнулся: — Ты купила мне подарок в свечной палатке. Помнишь? — Забыла! — Хазан хлопнула себя по лбу и полезла в рюкзак. — Погоди, тут твои наушники ещё… Вот! Она достала маленькую скромную свечку в полиэтиленовой упаковке, перевязанной тонкой золотой лентой. Свеча была выполнена в виде двухэтажного домика со снежной копной на крыше и выступах. Восковой снег мерцал и переливался разноцветными блёстками. Домик хоть и выглядел слегка покосившимся, умилял детализированными дверками, окошками и особенно уютным крыльцом. — Теперь и у меня слова закончились, — прошептал вмиг притихший Ягыз. — Надеюсь, не от разочарования? Свечка, на самом деле, маленькая, возможно, ты ожидал чего-то большего... — Хазан, — с укоризной произнёс Ягыз. — Мне она действительно очень-очень понравилась, спасибо… — из-за дверей послышались скулёж и тихое шуршание. — Это Рекс? — Ну-у, да, — растерялась Хазан. — Он дома остался. А что? — Можно зайти поздороваться? — с абсолютно невинным видом поинтересовался сосед. — Я не отниму у вас много времени, буквально на минуточку. Одна нога здесь, вторая там! Рекс, словно почуяв, что с ним страстно желают «поздороваться», принялся скрестись в дверь с тройным энтузиазмом. Хазан неуверенно покрутила в руках ключи от дома, а потом вставила их в замок. Щенок поначалу отнёсся к незваному гостю весьма скептически, порычал для приличия из-за дивана, даже разок облаял, когда гость разулся на входе и прошёл в гостиную. — Какой славный малыш, — похвалил Ягыз, — Молодец, охранник. Пока он подбирался ближе, добрыми словами пытаясь добиться разрешения погладить щенка, Хазан пошла на кухню, чтобы приготовить что-нибудь согревающее. — Сварить тебе кофе, Ягыз? — Можно. Он меня понюхал! Хазан не могла сдержать улыбку. Эта попытка соседа подружиться с Рексом умиляла её до крайности. Она достала турку, молотые зёрна кофе в мешочке, а потом ещё долго ждала, пока нагреется вода, прислушиваясь к шорохам и бормотанию за спиной. Наконец, кофе был готов. Хазан разлила его по чашкам, поставила на поднос вместе с сахарницей и понесла в гостиную. — Кофе готов! Гостиная встретила её темнотой и еле слышным сопением. Ягыз лежал на диване, а к его бедру прижался свернувшийся калачиком Рекс. Оба они сладко и безмятежно спали. Стараясь не шуметь, Хазан опустила поднос на столик возле дивана, как раз рядом с лежащими там наушниками и домиком-свечкой, а затем укрыла милую парочку тёплым пледом и прошептала: — Спокойной ночи, любимые.