Дерево на ветру

На следующее утро Хазан появилась в офисе совершенно больная и разбитая. Ночью она почти не спала, размышляя над сложившейся ситуацией. С одной стороны, было совершенно ясно, что им с соседом необходимо сесть и спокойно поговорить, с другой, — не было ни малейшего представления, как это можно осуществить. При одном только воспоминании о их последнем соприкосновении спокойствие надолго покидало Хазан. Ей не хотелось сознаваться Линн в том, что сосед, в добавок ко всему, получил от строптивицы смачный «чапалах». Узнав об этом, коллега точно поволочёт её к Эгемену домой с извинениями. Силой. А уж сколько молодецкой удали, вскормленной на вафлях и морошковом варенье, крылось в на вид субтильной шведке, Хазан знала не понаслышке. Весь день соцработница имитировала бурную деятельность: бегала из кабинета в кабинет, чтобы скрыть от окружающих жуткие синяки под глазами, прикладывала молчащую телефонную трубку к уху, чтобы избегать вопросов Линн, как прошло возвращение домой, а во время общих перекусов спешно ретировалась в туалетную комнату. Ей совершенно не лез кусок в горло, а от вида и запаха еды слегка подташнивало. — Это у тебя нервное, — получила Хазан комментарий в спину, когда в очередной раз пыталась ускользнуть от общества Ларссон. — Выпей успокоительное. Подобное замечание разожгло в девушке здоровую злость на собственную персону. В самом деле, от гордого потомка османов только и осталась, что какая-то липкая размазня. Пора было взять себя в руки. Умывшись ледяной водой и до красноты натерев щёки салфеткой, Хазан действительно погрузилась в работу. Стоял конец ноября, и следующий месяц обещал наполниться различными приятными мероприятиями, такими как детский праздник и годовая премия. Мудрая Линн, сопоставив вид и странное поведение подруги, оставила ту в покое и тоже занялась своими делами, переключив всё внимание на работу. Хазан была благодарна судьбе за то, что у неё появился Рекс — в данный период жизни единственный стимул возвращаться домой. Осознание того, что кто-то ждёт её с нетерпением и готовностью подарить всю необъятную любовь, чудом уместившуюся в маленьком сердечке, придавало огромных моральных сил. В трудные времена нет ничего целебнее заботы о верном друге, решила она. Периодически захлёстывавший голову поток сумбурных мыслей и вихрь чувств измотали Хазан, приводя к выводу, что влюблённость — крайне непрактичное, хлопотное и деструктивное состояние. — Никогда больше не влюблюсь, никогда, — бормотала она по пути домой. Обида на Эгемена и боль от его поступка хоть немного, но всё же притупились, Хазан уже могла чуточку трезвее оценить их вчерашний «разговор». И сделав это, пришла к выводу, что является круглой идиоткой. — Наорала, стукнула, — жалобно перечисляла девушка свои прегрешения Рексу, крутившемуся у ног хозяйки, пока та вскрывала очередные консервы с кормом. Невольный исповедник коротко тявкнул, а Хазан перевела взгляд на участок соседа, видневшийся сквозь кухонное окно. Крыльцо дома Ягыза уютно мигало тёплым светом фонарей, расположенных по обе стороны от входных дверей. Тускло освещались два окна второго этажа — сосед был дома, возможно, не один. — Не твоё собачье дело! — рыкнула девушка. Щенок вопросительно поднял ухо. — Ой, прости, я не тебе, — забормотала хозяйка, пятясь в гостиную. Ей казалось, что она готова пожертвовать очень многим, чтобы избавиться от засевшего внутри сгустка переживаний. Поэтому, когда на следующее утро перед Хазан на стол приземлилась картонная папка, в какие обычно подшивают «дела» подопечных, девушка немного воспаряла духом, предвкушая погружение в чужие проблемы и заботы. Она подняла глаза и увидела перед собой вовсе не Карлу, а Линн. — Что это? — Открой. Хазан аккуратно, одним пальчиком приподняла обложку, и сердце её оглушительно ухнуло. Под картонкой по файлам были аккуратно разложены фотографии Ягыза Эгемена. — Что это? — уже истерично повторила турчанка. — Информация, — Линн многозначительно подняла указательный палец к потолку и заговорщицки подмигнула. — Ты же ничего не знаешь о человеке, сидишь тут и надумываешь. — И где ты взяла эту… информацию? — Я свои источники разглашать не буду, но пришлось попотеть, не скрою, — коллега светилась самодовольством, будто смогла утереть нос Шерлоку Холмсу, Ниро Вульфу и Эркюлю Пуаро вместе взятым. Хазан схватила папку и принялась жадно листать. Первое, что бросалось в глаза, было огромное количество фотографий, причём весьма личного характера. Такие снимки невозможно сделать репортёрам, скорее всего, человек сам, по доброй воле делился ими, например, на своей страничке в соцсети. Или же… — Ты что, взломала его аккаунт в Инстаграм? — громко прошептала Хазан. — Почему взломала? — искренне удивилась Линн. — Просто подписалась и всё. — У него же страница закрыта! — Ага! Значит, ты тоже пыталась? И что, он тебя заблокировал? — Да ничего я не пыталась, — фыркнула Хазан. — Зачем мне это нужно? — Затем, — безжалостно изрекла Линн, — что у тебя глаза сейчас горят, как Александрийский маяк. Конечно же, тебе это совсем не нужно. Оно и видно. Пробормотав по-турецки «вот, блин, противная», Хазан углубилась в изучение содержимого папки. С разных ракурсов, в различных декорациях на неё смотрели пронзительные аквамариновые глаза, лишающие способности дышать и думать. Девушка захлопнула досье. — Я хочу знать подробности. Как, зачем и почему ты это сделала? Линн смешно наморщила нос: — Я подожду, пока твоё любопытство пересилит. — Не пересилит! То есть… я должна быть в курсе, на случай, если когда-нибудь задаст вопрос, почему ты интересовалась им… — Господи, — вздохнула Линн, — ты запутаешь даже железнодорожные рельсы. Согнёшь голыми руками, а уже потом запутаешь. В общем, если помнишь, у меня есть знакомый в службе контроля бродячих животных. — Штефан? — уточнила Хазан. — Штефан, — кивнула шведка. — Я попросила его кинуть запрос через страницу, посвящённую собакам… — Аллах милостивый!.. — …ну и твой принял. — «Мой»? — А я принялась изучать его аккаунт… — При Штефане? — Там на самом деле много чего интересного… — Погоди, парень думает, что ты увлечена Эгеменом? — Ты сейчас вообще не о том, Хаззи! — Я как раз о том! Девушки гневливо уставились друг на друга, из ноздрей Хазан со свистом вырывались потоки воздуха, а глаза Линн метали искры. — Нет, не о том! — упрямо воскликнула шведка. — Я попросила помочь по-дружески, и Штефан согласился. Он друг, понимаешь? Дру-у-у-уг. — Угу. — Тебя я не сдавала и вообще о тебе ни слова не сказала! — Как пить дать, Штефан думает, что ты лазила по странице своего «краша». — А хоть бы и так, это ничего не меняет. «Краш», между прочим, твой, и он не подозревает, что за личиной приюта для собачек скрываться хищная физиономия соседки. Или даже моя хищная физиономия. В общем, товарищ вообще ни о чём не в курсах! Ты будешь смотреть или нет, теряю терпение с тобой уже! — Ладно, не кипятись, — примирительно произнесла Хазан. — Буду, конечно. — Я целую лекцию подготовила, а она мне тут… — проворчала Линн. — Короче, наш объект… Хазан бросила на коллегу выразительный взгляд. — Наш объект, — с нажимом повторила та, — родился в Стамбуле в очень обеспеченной семье. Это ты и без меня знаешь. — Это, похоже, единственное, что я знаю, — недовольно проговорила Хазан. — У его отца крупный строительный бизнес, но наш объект… Турчанка закатила глаза. — …не пошёл по следам отца, а открыл собственный бизнес. Он… Ларссон призывно задвигала бровями вверх-вниз. — Не тяни уже! — взмолилась Хазан после затянувшейся паузы. — Не тяну, а интригую, — палец Линн снова взмыл вверх. — Он владелец собственной марки одежды. — Как это? — удивилась Хазан. — Халатики шьёт? — Всем бы такие халатики шить! — возмутилась коллега. — Тебе бренд «Loami» что-нибудь говорит? Хазан непонимающе захлопала глазами, и Линн оставалось лишь исторгнуть из себя страдальческий вздох. — Мне иногда кажется, что ты и вправду в лесу живешь среди волков и приличных торговых центров отродясь не видывала. — Что, правда, торгует шмотками? — Нет, теперь ты меня точно не переубедишь. Дикарь, настоящий дикарь! Хазан пожала плечами. — В общем, эта марка не премиум, конечно, но весьма дорогая. Шьют в Турции, а дизайнеры все европейские, с репутацией. Наш объект и владелец, и креативный директор, и, в общем, видно, что любит своё детище. Перейдём к его рабочим связям. По лицу шведки стало ясно, что следующая информация является гвоздём программы. Линн ткнула пальцем в фото, которое изображало селфи жгучей брюнетки-фифы, появившейся из машины Эгемена тем злополучным вечером. На заднем плане виднелся длинный серый стол со склонёнными над ним головами. — Знаешь, как было подписано фото? «Совещание у патрона»! — То есть? — брякнула Хазан, чувствуя как разливается теплота в груди. — Она с ним работает? — Именно! Мадам зовут Бонни Нойманн, и она в «Loami» какой-то штатный менеджер. — Это вообще ничего не значит! — упрямо выкрикнула турчанка, не позволяя надежде захлестнуть её с головой. — У них вполне может быть служебный роман, потому что твой «объект» явно не привык сдерживать инстинкты! — Ты недооцениваешь тётю Линн, — изображая обиду, Ларссон выпятила нижнюю губу и засопела. — Фройляйн Нойманн не привыкла скрывать хоть что-то от посторонних глаз, и аккаунт её открыт, естественно. На основании анализа всех её пяти тысяч снимков могу с уверенностью сказать, что если бы между ней и боссом был хоть намёк на «романтик», она бы уже постила фото кольца с огромным бриллиантом! Хазан растерянно хмыкнула. — Да, — продолжала Линн, — она выставляла фото из дома «объекта»… Больно кольнуло в груди. — Там геолокация указана ваша. Вот смотри. Шведка протянула ей распечатку скриншота. На фотографии топорщил в разные стороны веточки с мягкими иглами её бонсай, её «дерево на ветру». Растение стояло на чём-то деревянном, столе или тумбочке, а позади виднелись задёрнутые коричневые шторы. «Восхищаюсь увлечёнными людьми, за ними интересно наблюдать, с ними интересно общаться. Они прекрасны», — гласил текст под фото. На глаза девушки навернулись слёзы. — Она была в его спальне, — едва смогла выдавить Хазан. — Уверена? — нахмурилась Линн. — Снимок оттуда. — Это ещё ничего не значит… — У тебя всё ничего не значит. Она отложила папку и отвернулась, пытаясь украдкой, незаметно утереть солёную влагу с щёк. — Объект на неё не подписан, и её в списке его подписчиков тоже нет. Кто знает, может она тайком пробралась к нему в комнату… — Ага. Утверждение из области фантастики. Чтобы пробраться в спальню к господину, похоже, вообще ничего не надо делать. Даже подавать признаков жизни! Какое уж там «тайком»… — Я не хотела тебя расстраивать, — беспомощно развела руками Линн, вставая. — Наоборот, пыталась доказать, что между ними ничего нет. Ой, мне звонят, минутку. Коллега выскользнула за дверь, а Хазан принялась обдумывать вновь поступившие сведения. Она не могла понять, какое именно из покушений брюнетки её задевает сильней: на противного соседа или на священную сосенку. Хотя здесь можно было и не кривить душой: конечно же, на сосенку! Как могла женщина с именем, походившим на кличку лошади, осквернить самые тёплые, самые драгоценные воспоминания, связанные с этим растением? И как теперь быть с подарком, выбранным самой себе на Новый год? Ведь если Хазан купит бонсай, тот будет напоминать о соседе и его подружке-менеджере ежесекундно. Как будто сейчас мало постоянной боли. «Ты разрушаешь всё, к чему прикасаешься, Ягыз Эгемен», — произнесла Хазан с горечью, прекрасно понимая, что тот ещё ни к чему не прикасался, и все внутренние разрушения она нанесла себе сама. В порыве злости девушка схватила «досье» и швырнула в мусорное ведро. — Там тебе самое место, принц! — выкрикнула с досадой и тут же устыдилась собственного поступка. Среди смятых бумажек укоризненно и непотопляемо вздымался вверх картонный уголок папки, которая хранила в себе счастливые моменты жизни Ягыза Эгемена. Выдернутые из пространства и времени и запечатлённые на глянцевой фотобумаге, они были дороги Хазан — до тупой боли в сердце и жжения от слёз на глазах. Она ринулась к ведру, вытащила папку и прижала к груди. — Это всё потому, что Линн трудилась, собирала информацию, печатала, а не потому, что ты подумал, — объявила девушка вслух, даже не удивляясь тому, что разговаривает с соседом таким странным образом. Она убирала досье в сумку, когда в кабинет вернулась Линн. — Я тебе даже «спасибо» не сказала, свинья неблагодарная! — сокрушенно произнесла Хазан. — Ты вся погасла после того фото «из спальни», я же вижу, — покачала головой Ларссон. — Не стоило мне в это лезть, только всё испортила. Повинуясь внутреннему порыву, Хазан бросилась к подруге, и та приняла её в успокаивающие объятия. — Я просто не заслуживаю такого человека, как ты, — всхлипнула она. Со слезами из Хазан, казалось, вытекали все эмоции, а после на неё обрушилась странная, оглушительно-звенящая пустота. Линн молчала, погружённая в раздумья, изредка поглаживая подругу по волосам, турчанка тоже не отличалась разговорчивостью, пытаясь разобраться в новых ощущениях. После рабочего дня, прошедшего кое-как, рвано и с перепадами в настроении, Хазан вдруг смогла вычленить основную мысль своего состояния. Сидя в пустом кабинете с чувством, что вместо души у неё чёрная дыра, девушка достала из сумки многострадальную папку. Полистала фото, с которых смотрели яркие глаза цвета моря, иногда счастливые, иногда грустные, чаще сосредоточенные и усталые. — Всё это так неправильно, — вновь поделилась Хазан с соседом. — И должно быть прекращено. Она открыла маленький ящик стола, закрывающийся на ключ, в котором хранила всякий хлам, и всунула папку на самое дно, прикрыв другими бумагами. — Хватит. Покончим с этим. Хазан погасила свет и вышла из кабинета. Больше никаких страданий, мыслей и чувств. Отныне мужчина, живущий по соседству, для неё перестанет существовать, и всё то, что она испытывала к нему, испытывать больше не будет. Где-то внутри шевельнулась тоскливая тень сожаления. Если б только раньше понять, чем всё закончится, Хазан бы не затянула эту дурацкую симпатию настолько. — Если понадобится, я и своё глупое сердце вырву! — крикнула она. Слова эхом разнеслись по пустынной улице. Хазан поёжилась и медленно побрела в сторону дома.

***

Декабрь в этом году выдался чрезвычайно снежным. Ежедневно берлинское небо разверзало над городом свои недра и щедро одаривала дома и улицы белыми хлопьями. Хазан с тоской наблюдала за растущими перед крыльцом сугробами, которые ей приходилось чистить каждый вечер. Раньше ей и в голову не могло прийти, что такая ерунда, как сугроб, будет напоминать ей о… Непрошеные мысли отгонялись почти в ту же секунду, как посещали непокорную темноволосую голову. Хазан боролась изо всех сил, словно последний выживший солдат на поле брани, получивший приказ «ни шагу назад». После того, как снег с дорожек был расчищен, девушка заходила на кухню и упиралась взглядом в заклеенное пергаментной бумагой окно. Такие радикальные меры помогали не таращится ежесекундно на участок, расположенный по соседству. Если не получалось контролировать себя морально, приходилось ограничивать физически. У ног крутилось самое активное напоминание о том, кого нельзя было вспоминать. Подрастающий щенок вытягивался в длину, становясь более угловатым и нескладным. Он окончательно освоился в доме, рычал и лаял на почтальонов, курьеров и прочих доставщиков, охраняя территорию и свою обожаемую хозяйку. Теперь он был не просто дворнягой-подкидышем, а полноправным гражданином немецкой фауны, с ветеринарным паспортом и прочими важными документами, скреплёнными подписью и печатью. На волне успеха департамента соцзащиты Карла дефилировала с телевидения на радио, раздавала интервью газетам и журналам, с удовольствием купаясь в лучах славы. Работникам, участвовавшим в фотопроекте, были выписаны внеочередные премии, и Хазан, решившись скрыть это от матери, потратила деньги на Рекса. — Хотя бы одной головной болью станет меньше, — нашла оправдание. Конечно, лишать семью какой-никакой прибавки к ежемесячному денежному переводу было очень эгоистично, но девушка успокаивала себя тем, что это был чуть ли не единственный акт эгоизма с её стороны за последние несколько лет. Заботы о семье и организация детского праздника лучше всего отвлекали от ненужных мыслей. Казалось, Всевышний смилостивился над Хазан, и за все свои страдания она получила награду. Мероприятие прошло на ура, и, глядя на счастливые детские лица, девушка чувствовала такое редкое для себя в последнее время удовлетворение. — Я очень рада, что всё получилось, — сказала ей Линн после. — Я тоже счастлива, — не покривив душой ответила Хазан. — Всё прошло так, как должно было. О лучшем подарке я и мечтать не смела. Детский праздник в лагере для беженцев также широко освещался в СМИ, и Карле удалось затащить Хазан на один кабельный телеканал. Припудренная и уставшая, девушка мучилась от жары под искусственным освещением студии, поэтому собеседник из неё получился неважный. Всё, что она чувствовала в данный момент, было глобальное, всеобъемлющее опустошение. Хазан казалось, что ей больше нечего дать этому миру. Приближалось католическое Рождество, улицы и здания украшались всевозможными атрибутами этого семейного праздника. От переливающейся разными цветами иллюминации рябило в глазах. Люди штурмовали торговые центры в поисках угощения и подарков. Хазан поглядывала на это сумасшествие отстранённо. Естественно, в мусульманских семьях не справляли европейские церковные праздники. Турецкая молодёжь, да и то не вся, отдавала предпочтение Новому году, устраивая шумные вечеринки и маскарады. Госпожа Фазилет ожидала, что дочь приедет в Стамбул на зимние каникулы, длящиеся неделю, о чём неоднократно напоминала в своих видеозвонках. Хазан покорно кивала, понимая, что от этой повинности её никто не избавит. Она договорилась с Линн, что на время её отсутствия они с сёстрами присмотрят за Рексом. В последние выходные перед вылетом, назначенным на вторник, Хазан отвезла пса Ларссон, и вернулась в пустой холодный дом, чтобы собрать вещи. За прошедшую неделю снега навалило столько, что она с трудом протиснулась по сугробам, которые начинались у калитки, к ступенькам, ведущим к двери. Чистить снег девушке было лень. В последнее время ей вообще многое было лень: просыпаться по утрам, готовить себе нормальную еду, разнообразно одеваться. Хазан забывала завтракать, ужинала бутербродами и всю рабочую неделю ходила в одном и том же: чёрных штанах и клетчатой рубашке, от которых Линн уже подташнивало. Хазан же не чувствовала ни аппетита, ни каких-либо других желаний, с трудом заставляя себя выполнять хотя бы минимальный объём по обслуживанию себя. Она достала из шкафа дорожный чемодан на колёсах, оставила его посреди гостиной в раскрытом виде и завалилась на диван. У неё не было сил даже пошевелиться, не говоря уже о том, чтобы собираться в дорогу. Как же хотелось, чтобы на утро выпавший снег полностью поглотил её дом, и тогда Хазан смогла бы навсегда остаться жить здесь, в собственном ледяном королевстве. И больше никогда никто бы её не потревожил… Размеренное урчание холодильника прекратилось внезапно — двухметровый белый монстр вздохнул и замолчал. Запищала электрическая плита, оставшаяся без питания. Хазан протянула руку к телефону, чтобы посмотреть, есть ли сигнал вай-фая. Худшие опасения подтвердились: вырубило свет. Девушка закрыла глаза. На неё навалилась странная сонливость, не хотелось ни идти разбираться с пробками, ни звонить в диспетчерскую службу, ни даже вставать с дивана. Хазан потеряла счёт времени, но внезапный стук в дверь вернул к реальности. Открывать гостю девушка, конечно же, не стала. — Хазан! — раздалось из-за двери. — Хазан! Ей подумалось, что орать нужно было действительно очень громко, чтобы быть услышанным в доме. Но Ягыз Эгемен никогда не отличался тихим голосом. Девушка зажмурилась покрепче, чтобы слуховая галлюцинация исчезла как можно скорее. — Хазан! Электричество пропало! Открой, я знаю, ты дома! Стук в дверь не прекращался. Настырный голос просачивался под кожу, даря призрачную надежду на то, что всё это может быть наяву. — Хазан! На минуту шум стих, и когда девушка удовлетворённо подумала, что призрак соседа испарился из её воспалённого сознания, кто-то забарабанил в окно. То самое, заклеенное сверху донизу пергаментной бумагой. — Я разобью стекло, клянусь! Я сейчас же разобью его! Хазан подбросило на диване. — Не смей! — заорала она и побежала на кухню. Ковырнув ногтями бумагу, Хазан сорвала барьер, весь месяц ограждавший соседа от её назойливого внимания. Ягыз стоял по колено в снегу, подтягиваясь руками, чтобы заглянуть в окно, расположенное на уровне его макушки. Увидев хозяйку дома, он смущённо улыбнулся, а его глаза заискрились так, что даже в полутьме ослепили девушку своим сиянием. Хазан почувствовала, что все преграды, которые она с таким трудом выстраивала внутри себя, пали, разрушенные одной лишь только улыбкой да светом любимых глаз.