Veniam

      Радзивилл не случайно забрёл на женскую половину. Он очень хорошо знал, куда идёт и зачем. Знакомая дверь из морёного дуба была заперта. Князь помнил, что сам распоряжался на сей счёт: как только вынесут покойницу оставить всё как есть и закрыть, а ключ отдать ему. Он не был здесь три дня и надеялся, что не появится в ближайшем будущем, но судьба в сотый раз, от души посмеявшись, решила иначе и ограничилась столь небольшим сроком.       Князю пришлось чуть повозиться с замком, прежде чем он смог отпереть дверь. Проклятый ключ всё никак не желал поворачиваться, застревая в скважине. Не иначе как Элизабет загнала в неё пару иголок. Разумеется нарочно. Кароль хмыкнул и рывком распахнул дверь, едва не попортив проём. Конечно же, гордая княжна не поверила человеку, изменившему присяге и слова о том, что в этом доме никто не посмеет чинить ей вреда, пропустила мимо ушей. Радзивилл бы на её месте тоже не поверил эдакому мерзавцу. Вот только таких, как он запертые двери не очень-то останавливают. Уж княжне ли было не знать.       Кароль заглянул в неубранные покои. Было темно. Свет едва народившегося месяца путался в тяжёлых шторах, не давая разглядеть ничего больше, чем очертания предметов.Князь прошёл обратно по коридору, схватил первый попавшийся канделябр и вернулся в комнату. Затеплив ещё несколько свечей, Радзивилл внимательно огляделся.       Элизабет прожила здесь не долго, но почему-то во всей обстановке стала чувствоваться её натура, хотя никакого нового убранства Кароль не заметил. Да, ему как-то сообщали, что княжна велела переставить предметы по своему вкусу, чем на смерть обидела мажордома. Тогда князь лишь посмеялся, разрешив Елизавете подобные вольности. Он не обращал значительного внимания на всю эту вакханалию с перестановкой и не всякий раз отмечал изменения, когда бывал в горнице княжны. Теперь же Радзивилл рассмотрел всё как следует. Переднюю комнату и гардеробную своенравная Элизабет оставила без изменений, а вот кровать слуги перетащили прямохонько против окна, письменный стол и вовсе уволокли в самый угол, персидский ковёр бросили где-то посередине, кресло и столик поменяли местами, шторы повязали на французский манер. Получилось не так уж и плохо или, во всяком случае, стало не хуже, чем было.Елизавета жила затворницей в богатом замке Радзивилла и практически не покидала своих покоев, неудивительно, что она захотела сделать их уютнее для себя.       Из уважения к больной Кароль не закатывал шумных вечеров, не устраивал и иных празднеств. Он переносил их в другие свои имения, если в том была необходимость, благо теперь на это имелись возможности. Как и прежде, всех своих гостей Радзивилл принимал с неизменным радушием. Нередко случалось так, что и самого князя к себе приглашали те, кто не гнушался его обществом. Кароль непременно их всех посещал, однако делал это больше из вежливости, чем от особой охоты и никогда надолго ни у кого не задерживался, выбирая деятельность в собственных владениях чужому обществу. Кроме того в замке его всегда ждали. Элизабет, скрытая от всего мира словно какая-то постыдная тайна и её нервный рыцарь давно безразличный ей самой.       В те времена княжна обычно просыпалась почти к самому обеду, вставала же ещё позже. Даже Улицкий не сумел побороть её распорядок и смирился с ним. Он будил Элизабет рано утром, давал ей лекарства, терпеливо ожидал пока она их примет, попутно снося все причитания и упрёки, а потом молча уходил, оставляя девушку досыпать. Много позже служанки помогали Элизабет одеваться, если она всё же собиралась покидать свои комнаты. Происходило это достаточно редко. На памяти Радзивилла за всё время до самой своей смерти княжна разделила с ним трапезу трижды, а с Доманским итого меньше. Через четыре дня после приезда Елизавета стала утолять голод в одиночестве, за закрытой дверью, ссылаясь на плохое самочувствие. Князь на совместных обедах не настаивал, предпочитая заниматься скопившимися делами, Михаил же не смел ни о чём просить. Робость мальчишки Радзивиллу была только на руку — не приходилось его отгонять от светёлки больной, но всё ещё прекрасной госпожи. Одного яростного припадка своего воспитанника Каролю хватило. Вид непраздной княжны очень легко мог вызвать второй.       Беременность давалась Элизабет тяжело и болезнь тоже никуда не спешила деваться. Ребёнок, что рос и креп под сердцем княжны, выматывал её куда сильнее чахоточного кашля. Кароль не раз слышал, как служанки частенько судачили о худобе рыженькой паннушки, как они между собой её называли. — Кожа, да кости эта Элизабет, даром, что живот большой! — Непраздна она вот и большой. — Много ты понимаешь, Даниса! Вдруг червь у рыжей паннушки? Янок тоже кашлял, а живот у него был что твой бочонок! — А я говорю непраздна. — Да с чего ты взяла-то? Глупая ты, Даниска! — Сама не умней…       Князь тогда подумал, что такие разговоры были ещё одной из тех многих причин, по которым Елизавета не желала лишний раз выходить из комнат. Досужие пересуды мало кому по душе. Всей дворне на рот платок не накинешь, но домашних вполне можно было и приструнить. Кароль потом строго настрого запретил распространяться о здоровье своей гостьи. Он велел всем поменьше болтать, да получше кормить княжну, если она казалась им слишком худющей. Слуги, любившие и уважавшие своего князя, повиновались беспрекословно. Хотя, может быть, на них больше повлияла как-то невзначай брошенная Радзивиллом фраза о том, что не мешало бы рубить головы всем тем, кто не умеет ими пользоваться.       Улицкий тоже отмечал ненормальную худобу Элизабет, но также был уверен, что это сказывается единое действие хвори, которой страдала больная и её непростого положения. Ребёнок безжалостно пил все соки с княжны так же жадно, как и болезнь, с каждым днём становясь всё ненасытнее.       Ближе к концу лета у Кшиштофа наконец-то получилось выгнать Элизабет на свежий воздух и заставить её прогуляться по саду в сопровождении служанок. Чуть позже к ним присоединился сам Радзивилл. Доманского же в тот день предусмотрительный князь отослал вместе с поверенным по срочным делам. Михаил не слишком обрадовался. Он о предстоящей прогулке своей госпожи ничего не знал, но всё равно не хотел покидать её, до сих пор опасаясь, что с ней непременно могло что-то случиться, стоит ему только шагнуть за ворота. Юноша беспокоился из-за того, что не часто видел Элизабет, не говорил с ней. Княжна попросила его о том сама. Как честный рыцарь он с горечью исполнил эту невозможную просьбу. Радзивилл по своему обыкновению заверил Михаила, что никто не посмеет навредить Елизавете, в том числе и он сам. Потом добавил, что Доманский помимо своих клятв в любви и преданности княжне много раньше обещался служить ему, так вот пусть послужит. В тот же день юноша с огромным неудовольствием и слабым облегчением всё-таки покинул замок, в комнатах которого по ночам ему становилось трудно дышать. Кароль понимал, что Михаил мог бы и самостоятельно справиться с поручениями и отправил с ним поверенного больше для присмотра, чем для помощи. Недолгая поездка, по мнению князя, должна была растормошить его воспитанника и разжечь прежнюю молодую прыть, да вернуть огонь в глаза. Доманский и возвратился с огнём в глазах. С болезненным удушливым пламенем, что сжигало его теперь заживо. Но тогда шагая по мощёным дорожкам рядом с Элизабет, Кароль думал, что поступает правильно.       Он долго водил её по утопающему в зелени саду, умытому после дождя. Лето в этот год не выдалось жарким, зато было на редкость дождливым. Елизавета куталась в накинутый поверх своего наряда тёплый халат и опиралась на руку князя. Служанки держались поодаль, нагруженные всем необходимым, что могло внезапно понадобиться княжне. Излишняя забота Радзивилла о ней, искусно скрываемая за небрежностью хороших манер, почти не раздражала. Дойдя до роскошной беседки, оформленной в честь давнего визита одного из высокородных гостей, Элизабет позволила себе передохнуть. Служанка постелила перед ней на одну из изящных скамеек пышное покрывало и тихо удалилась. Кароль помог княжне сесть, а сам решил остаться на ногах.       Елизавета долго молчала, разглядывая аллею, окаймлённую остролистыми клёнами. Тяжкое чрево топорщило ткань её платья, специально расшитого в талии. Бледные руки княжны мерно поглаживали растущий живот, Радзиилл предпочитал делать вид, что не замечает этих успокаивающих гипнотизирующих движений. — Что будет со мной, князь? — хрипло спросила Елизавета, переведя немигающий взгляд с деревьев на Радзивилла. — А что должно быть с тобой, Элизабет? — князь опёрся плечом на одну из колонн, — Ты жива, при деньгах и моём покровительстве. Думается мне, вряд ли это когда-то изменится. Чего же ещё ты желаешь знать? — Что будет со мной и с моим ребёнком, когда я рожу? — Ничего плохого.       Радзивилл заметил, что его уклончивый ответ не только разозлил Елизавету, но и изрядно напугал. От него не укрылось, как княжна неосознанно обхватила ладонями свой живот, будто в попытке защитить, не желая отдавать чужим жадным рукам ещё не рождённое дитя. — Я уже давно не так наивна, Кароль! Всех твоих денег и земель не хватило бы, чтобы выкупить у Екатерины мою жизнь! Что ты ей пообещал?!       Карие глаза Элизабет смотрели на Радзивилла с вызовом. С неё словно наконец-то спало то апатичное оцепенение, что держало её в стальной хватке очень долгое время. Казалось, что измученная княжна готова спасать своего ребёнка не только от вездесущей Екатерины, но и от самого Орлова, от князя, да, что там — от всего мира! Несомненно, она любила, того, кто рос в её чреве, пусть и был он bękart. — Элизабет… Не стоит себя так волновать, никому это на пользу не пойдёт. Побереги своё чадо, если оно тебе всё ещё дорого. Кшиштоф нас с тобой за эти душевные метания не похвалит. — Więc powiedz mi prawdę docholery! — Без выражений, княжна, — против своего обыкновения Кароль заговорил очень тихо, прекрасно зная, что если не пройдена черта бешеной ярости, никому не под силу одновременно злиться и пытаться слушать. Даже будущим матерям, — Они вам не идут. У нас с Екатериной свои… давние счёты и ты в них не играешь особой роли. Скажем так, считай своё счастливое спасение великой царской милостью. Cosięstało, tosięnieodstanie. — Ничего не бывает просто так, — невесело усмехнулась княжна. — Верно. Императрица взяла с меня слово, что Елизавета Алексеевна не доедет до Польши. Я это слово сдержал и думаю, что не совсем так, как многим того бы хотелось. У тебя новые бумаги и новая жизнь. Для большей уверенности, что о княжне Таракановой больше никогда не услышат в Петербурге, было приказано отдать тебя замуж. Мальчишка не зря за тобой увязался. Екатерине пришлась по душе его кандидатура. — Я не… — Уж не думала ли ты, что тебе бы дали спокойно жить с Орловым, после твоего твердолобого упрямства? — Я не выйду за Михаила! — Так и у меня нет никакого желания неволить тебя, Лиза. Я просто не уверен, что во всей польской земле сыщется ещё один такой влюблённый мальчишка, который признает твоего бастарда своим. — Я не выйду за него! — упрямо повторила Элизабет, чуть громче, чем требовалось. — А и не надо! Вы друг друга стоите, — князь раздражённо махнул рукой, — Не хочешь идти за Доманского, подыщем тебе другого сердечного друга. Ребёнка можешь оставить здесь, на подворье. Полагаю, что я от этого не обеднею. Когда подрастёт твой bękart, то может остаться либо у меня на службе, либо отойти ко двору короля. Это уж как сама ему пожелаешь. — Какую новую авантюру ты затеваешь на этот раз, Радзивилл? — Побойся бога, Элизабет! В жизни везёт только до трёх раз. Когда вырастет это дитя, интриги и авантюры мне будут уже не по возрасту. К тому же вряд ли я доживу до такой глубокой старости.       Княжна ничего не сказала на это заявление, а только фыркнула, не поверив. — Bastardzi не такая уж и редкость, особенно в последнее время. Что-то подраспустилась знать при Станислове, хотя другого от него вряд ли ждали. Король-то под каблуком. Да и сам я не лучше.       Своим благочестием, впрочем, как и полной свободой Кароль похвастаться не мог. Он не собирался осуждать Елизавету за бастарда. В его жизни тоже всякое бывало. Разгулы, пьянство и незаконнорождённые дети далеко не самое страшное, что творил князь, как в изгнании, так и на родной земле. Особенно в молодые годы. Но то время прошло. Теперь же вот король с русским послом маячили где-то над душой, разрешая жить вполсилы. Может оно и было к лучшему, пора уже утихнуть. Молча и спокойно доживать свои дни, не вспоминая лихое прошлое. Остепениться и если не жениться самому, то женить Михаила и желательно на княжне. Чужим счастьем всегда можно утешиться, даже своё потеряв… — Никогда! Слышишь! Никогда я не выйду за Доманского! И никогда не откажусь от своего ребёнка! — Что ж. Как я уже сказал: неволить не буду. Однако настоятельно советую ещё раз подумать о браке с Доманским. To zakochany głupiec.Но годами после женитьбы это лечится. Михаил искренне любит тебя, княжна и уж точно любит поболее некоторых русских генералов. — Не смей, — голос Елизаветы задрожал, — Не смей упоминать… — Тише, Лиза. Михалне так беден, как тебе кажется. В конце концов, он состоит у меня на службе, а за тобой я дам неплохое приданное. Голицын упоминал про ваш с ним разговор, точнее про твою ложь, что Доманский не образован и ровным счётом ни черта незнает ни одного язык! А как же позволь мне спросить, он изъяснялся в Ливорно с твоими кредиторами? Жестами не иначе.Понимаю, ты хотела выгородить мальчишку и не связывать его с собой. Достойно, но опрометчиво. Или я ошибаюсь и слишком хорошо о тебе думаю? — Ему это не нужно, Кароль! Не нужно. Я не люблю его и не хочу мучить. Ему будет больно так жить со мной. — А будет ли ему жизнь без тебя?       Элизабет не стала ему отвечать. Она лишь поджала губы и отвернулась от князя. — А раньше любовь тебя не интересовала, Элизабет, — проворчал Радзивилл, чуть погодя — И что за моду вы все взяли? Люблю, не люблю. Тоже мне беда! Сначала стерпится, а потом со временем и полюбится. Елизавета молчала.       Кароль скривился — скогтил девку русский орёл! Скогтил! Задурил голову чепухой, а она и рада! Любовь ей, видите ли, подавай. Будто бы Михал её не любит! Любит дурачок так, что пошёл за ней в Петропавловку. А ради чего? Радзивилл не знал доподлинно, но почти был уверен, что мальчишка бегал к Орлову. Небось, просил спасти жизнь несостоявшейся претендентки на российский престол. Можно подумать, что Орлов был всесилен. Не всё решается влиянием и бывшими заслугами. Когда шляхтичи разыскали Доманского и привели в поместье, князь его даже не сразу узнал. Потрёпанная шинель с чужого плеча, безумные глаза, грязные спутанные волосы, губы, искусанные в кровь, шепчущие что-то совсем неразборчивое… Юнец трясся, как в лихорадке и смотрел прямо на Кароля будто не узнавая. Анжей сказал, что нашли его в церкви на коленях перед алтарём. Он спешно молился, мешая латынь и старославянский язык, осенял себя крестным знаменем и плакал. Уводили его оттуда с нешуточным боем. Радзивилл приказал своим людям позаботиться о Доманском. Отмыть, накормить, привести, наконец, в чувство. Сам князь погладил Михаила по голове, словно шёл ему не двадцатый год, а всего лишь восьмой, потом надел свой плащ и ушёл. Пришлось Екатерине потерпеть его общество ещё немного в тот день, на этот раз вместе с Голицыным. И далась Доманскому эта Елизавета! Будто больше не было других женщин на земле! Князь очень хорошо знал, что были и даже помилее, но куда там. Любовь же! Чёрт бы её побрал! Плюнь и забудь поскорей!       Кароль устало вздохнул. Ведь сердцу не прикажешь. Сам же был дважды женат и сам же оба раза разводился, любя совершенно другую! Он подошёл к княжне и легонько взял её за плечо, вынуждая снова повернуться к себе. Элизабет плакала. Радзивилл хмуро посмотрел на неё, отмечая, что даже это не прогнало бледности с её лица. Он ласково стёр слезы с впалых щёк девушки, что казалась ему теперь совсем юной и мягко коснулся её подбородка, заставляя посмотреть на себя. — Так оставайся здесь. К чёрту твоё замужество! Живи свободно рядом со мной. Недели не пройдёт, а вся Польша будет считать, что ты мне дальняя родственница, если я о том скажу. Княжна улыбнулась. Горько, сквозь слёзы. Радзивилл не услышал её едва различимый шёпот, только по движению губ понял, что Елизавета ответила «нет». — Тогда чего ты хочешь, Лиза?       Она долго молчала, не желая ничего говорить. Вглядывалась в чужие светлые глаза, не решаясь вырваться из цепких рук. Князь её отпускать не спешил, терпеливо ожидая ответа. — Я хочу покоя. — Не в монастырь случаем решила уйти? Гляди, если собираешься принять монашеский постриг, то забудь о ребёнке. Его у тебя в любом случае отнимут. — Я бы хотела жить при обители. Вместе с малышом. — В моих владениях много тихих мест, — медленно проговорил Радзивилл и наконец, отпустил княжну, — Ты вольна уехать в любое из них, когда родишь и окрепнешь. Думаю, что ксендз Вацлав сможет договориться с одним из приходов. Но я даю тебе время хорошенько подумать, прежде чем принять такое решении. Мы ещё вернёмся к этому разговору после того, как окрестят твоё чадо.       Кажется, что тогда Елизавета впервые на его памяти искренне ему улыбнулась. Однако этому разговору так и не было суждено состояться. Элизабет умерла, младенец тоже. Доманского, ради которого Кароль заглянул в покои княжны, судя по всему ждала участь не лучше.       Радзивилл больше не стал задерживаться в передней комнате. Он чувствовал, что и так потерял безбожно много времени, предаваясь воспоминаниям, которые больше никому не нужны. Князь стремительно прошёл к распотрошённой постели и убрал подушки, потом аккуратно откинул скомканное одеяло.Подслеповато щурясь, он внимательно осмотрел смятые простыни. То тут, то там бурые потёки крови пятнали некогда белоснежную ткань, через мгновенье к ним присоединились несколько капель воска, сорвавшихся с нещадно коптящих свечей. Радзивилл нахмурился. Не хватало ещё устроить пожар! Он поставил канделябр на прикроватный столик, отодвинув подальше, затем стал старательно ощупывать простыни, но кроме пары испачканных тряпиц ничего не нашёл. Немного подумав, князь снова взялся за одеяло и осторожно перетряхнул, а потом улыбнулся, заметив слабый блеск в его складках…