Пока идёт дождь

Рафаэль продолжал держать меня за руку, но глядел куда-то в сторону, боясь и не желая смотреть на меня. Будто стыдился своей немой просьбы, стыдился признаться в необходимости, чтобы я была здесь. Свободной рукой я коснулась его сомкнутой на запястье ладони — он ослабил хватку, неуверенно взглянул на меня, сомневаясь, стоит ли снова стараться удержать ту, что уже ускользнула от него. Мне было нестерпимо жаль его — такого грозного и сильного, а сейчас немощного и нуждающегося. Нуждающегося во мне. И в то же время стало так радостно — я готова была взорваться на части от щемящих в груди эмоций, — что пришлось прикусить дрожащие от волнения губы. Рафаэль отпустил меня, свесив руку так, что пальцы почти касались пола. Отвёл взгляд; его решимость резко растворилась в сомнении «стоило ли...». Я села обратно на своё место — теперь-то мне известно, что вся его упрямость лишь маска, склеенная из обиды и гордости. Он затих, уже не стремился выгнать меня или уколоть словом, но и нельзя сказать, чтобы был расположен. Тяжело оценить его настроение сейчас, думаю, Рафаэль и сам путается в своих ощущениях. Но его инстинкты — уж не знаю, животные или человеческие, — которые заставляют его действовать молниеносно по первому порыву, срабатывают лучше всего. И говорят громче любых слов. Я внутренне чувствовала, что должна начать разговор, что я должна извиниться. Мне было стыдно за себя, за свою нерешительность, и жалко его. Представляя себя на его месте, мне становится невыносима жизнь. Когда ты везде гонимый, прячешься в канализации, и человек, ставший близким тебе, тот, в ком ты разглядел свет и добро, кто заставил твоё суровое сердце биться чаще, вдруг отворачивается от тебя, боится, не хочет видеть только лишь потому, что ты не такой как другие — для меня это было бы пулей в лоб. Всё уже стало бы иным, восприятие общества, восприятие себя в нём. Но я так не хочу, чтобы Рафаэль менялся. Не хочу, чтобы он разочаровывался. — Я хотела сказать... — мой охрипший голос пугал даже меня, и пришлось прокашляться. — Я должна сказать, что мне очень жаль... — Молчи, — резко оборвал меня Рафаэль, хмуро щурясь. — Ничего не говори. Я как заворожённая уставилась на него и послушно повиновалась приказу. Наверное, он прав, сейчас не время для извинений и выяснения отношений. Ему приходится мучиться от невыносимой боли, и обсуждать что-либо он не в состоянии. Рафаэль продолжал строго глядеть на меня, линия рта скривилась, и могло казаться, что мутант раздражён. Я застыла под его взглядом как статуя, лишь изредка стыдливо поднимая глаза, но тут же опускала, боясь прогневать его вновь. И особенно переживала, что здравый смысл снова вернётся к нему и мутанту захочется повторить попытку выгнать меня. Но через минуту он закрыл глаза, погружаясь в ощущение боли. Его порывы временами странные, сумбурные и резкие. Дикие. И вряд ли можно отнести это к его животной сущности. Вовсе нет. Это заложено в его характере. Глядя на других черепашек, видя, насколько они разные, я стала понимать, что в этих эмоциональных выпадах, порой наигранной суровости и жажде к насилию и проявляется настоящий темперамент Рафаэля. Иногда я думала, каким бы он был будучи человеком. Раньше уже задавалась таким вопросом — отчего-то он казался мне рослым блондином. А теперь вне всяких сомнений могу сказать, что он был бы чёрным — это записано в его ДНК и проявляется в этом временами взбалмошном, бунтарском поведении. В его почти звериной привязанности к семье и резких вспышках от молниеносного раздражения до нежных ласк. И тогда я, уверена, непременно влюбилась бы в него с первого взгляда. И захотела бы прожить с ним до самой старости, нарожать кучу детей, завести лабрадора и жить простой скучной жизнью, настолько обыденной, что её сценарий я уже сейчас могу пересказать наперёд. А впрочем, совсем неважно, серые будни или фантастический боевик — если рядом будет твой человек, то всё остальное теряет былую значимость. Есть только он и я, и что там вокруг нас — уже дело десятое. Это если представить, что Рафаэль — человек. Но исходные данные другие... А имеет ли это первостепенное значение? Порой судьба подбрасывает нам неожиданные подарки, вот только большой вопрос, достойны ли мы их. Я оказалась недостойна. Но надеюсь, что это можно исправить. Огромная мускулистая рука как гиря свисала с кушетки. Я опустилась на бетонный пол, уперлась подбородком в твёрдую поверхность кровати. Осторожно провела пальцами вдоль руки, вкладывая свою ладонь в его и несильно сжимая. В ту же секунду Рафаэль открыл глаза, но уже не был таким суровым. Смотрел чистым открытым взглядом, словно оторопел, видя меня так близко. И мне так нравится это ощущение искрящейся радости от того, что ещё могу вводить его в такое наивное замешательство. Что всё ещё способна вызывать такие чувства. Моя рука легла на лысую макушку. Приятно касаться его кожи на голове, и это, как видно, его успокаивает. — Наконец-то я увидела тебя без повязки, — мой шёпот можно услышать, только если приблизиться на минимальное расстояние, но мутант внимательно следил за движениями губ. Он поднял руку, неуверенно коснулся лица, проверяя, действительно ли здесь нет повязки. И снова опустил её в привычное положение, попутно возвращая мою ладонь в свою. — Я больше не хочу никуда уходить. — Тебе лучше вернуться на поверхность и забыть всё... — Нет! — мои пальцы коснулись его губ, заставляя больше не шевелиться. Наши лица близко, я чувствую горячее ровное дыхание на своей коже, и это приятное ощущение вызывает лёгкую дрожь в теле. — Не хочу даже слышать об этом. И ты о таком думать забудь. Рафаэль не стал со мной спорить — видимо, сил не было совсем. Продолжал смотреть на меня, а я на него, заглядывая в глаза друг другу. В этих двух осколках янтаря я видела своё отражение — маленький портрет, две крохотные Рокси внутри его зрачков, — и понимала, что эти круглые рамки будут хранить только меня, искать только меня. Только я, и никто другой, застряну в них навсегда. Они мои — эти кусочки солнца — и ничьи больше. Кончиком носа уткнулась в губной желобок; на меня накатила волна умиротворения. После таких эмоциональных американских горок сил почти не осталось, хотелось просто отключиться от этого мира и снова очутиться в том лесу, где мы гуляли с Рафаэлем. Жалко, что такое бывает только во сне. Тяжёлая рука легла мне на спину — кажется, это был такой неуклюжий жест, весьма нерешительный, словно так Рафаэль пытался удержать меня, не мог побороть желание прикоснуться, но в то же время его внутренняя обида и гордость не давали расслабиться и окунуться в приятные ощущения. Возрастающий писк приборов, измеряющих пульс, оглушительно давил на уши — его губы были сухими и непривычно горячими; острые края шрама слегка царапали кожу — странно, что в первый раз я этого не заметила. Мне просто хотелось дать ему понять, что мой настрой более чем серьёзный и что ему стоит оттаять, а не упрямо отталкивать. Теперь-то ему глупо было сопротивляться этой силе притяжения. Такое нельзя усмирить и пересилить — тем более с его темпераментом. Его губы слегка подрагивали (или мои?), воздух сбитым потоком резко выходил из ноздрей. И мне нравилось ощущение временного контроля над этим пусть и ослабевшим, но всё-таки в разы более сильным существом. Хотя кто знает, может, это я марионетка в его руках... Я всё больше в этом удостоверяюсь. Глаза в глаза — мы снова напротив друга друга. Просто смотрим и молчим. Хочется улыбаться, и это так глупо, тем более сейчас, в таких обстоятельствах. Но щемящие сердце эмоции щекочут изнутри, и порой воздуха невозможно набрать спокойно — лишь резкими обрывками. Я сжимаю его ладонь сильнее — просто не могу удержать в себе это внутреннее давление в груди. Чувствую, что и он крепко стискивает руку, почти до боли. И этот острый, тонкий, быстрый звук зафиксированного на сканерах сердцебиения говорит о том, что внутри он весь трепещет. Мне больно вспоминать причину нашего расставания — как-то не вовремя накатывает. Давит, глушит искру счастья. Сейчас так хочется просто закрыть глаза и всё забыть, насладиться этим моментом нашей личной тишины, но нестерпимое чувство вины — неподъёмной, буквально чугунной — стискивает ладони у меня на горле. — Прости... — наконец произношу я нужное слово и жду ответа. А может, и не жду вовсе. Не хочу знать. — Я же сказал тебе молчать, — пробасил Рафаэль, приблизившись впритык. Тёплые пальцы коснулись костяшками моей щеки почти невесомо — я блаженно закрыла глаза, когда грубая ладонь полностью опустилась на лицо. Прижалась щекой к исцарапанной коже — снова колотящийся писк. Разве я могла подумать, что один из визитов к тётушке приведёт меня к такому исходу? Голова кругом идёт, если вдаваться мыслями в прошлое и анализировать последние месяцы моей скучной доселе жизни. Хотелось остаться вот так вдвоём, где тишина между нами приносит лишь душевное успокоение, лечит кровоточащие раны — я физически ощущаю эту волну «обезболивания». Но резкий звук открывающейся двери в лабораторию заставил меня подпрыгнуть на месте от неожиданности. — Майки, — послышался голос Донни. — Туда ещё нельзя. Потом навестишь его. Майки! — О, нет! — тихо прошептал Рафаэль. Лавина радости и счастья ввалилась к нам в комнату, проскакала, снося всё на своём пути включая меня, и накрыла Рафаэля с головой. Раненый стиснул зубы от боли, когда Майки опустился на него всем своим весом. — Я так рад, что с тобой всё в порядке, брат! — эта детская искренность невероятно подкупала, и я уже таяла как пломбир, глядя на проявление нежной братской заботы. Видимо, и Рафаэль не собирался отталкивать Майки, а мужественно терпел боль от сильных объятий неугомонного вихря. — Я так испугался за тебя! — мутант стал чуть заикаться, голос его дрожал. Послышались всхлипы, плечи неровно вздымались. Донателло не стал его отрывать от раненого брата, лишь снял очки и протер линзы краешком халата, улыбаясь и качая головой. — Ну, хватит тебе, — бурчал Рафаэль, но по-доброму, в его голосе не было недовольства. — Что сопли распустил? Майки выпрямился, стал усердно вытирать влажные щёки. Не хмурил брови, его лицо казалось спокойным, даже не жалостливым. Но он продолжал размашистыми движениями собирать слёзы, настырно льющиеся из глаз. — Прости, — тараторил младший. — Прости меня. Я больше не плачу. Но несмотря на его сосредоточенное выражение лица, мокрые дорожки не высыхали на щеках, только кожа слегка потемнела от постоянного трения с ладонями. А я готова была разрыдаться вместе с Микеланджело... — Ладно тебе, — буркнул Рафаэль, притянув брата обратно рукой. — Хватит слёзы лить, плакса. — Я так боялся, что ты умер, — шелестел Майки, и мне вдруг захотелось оставить их. Сейчас я тут была лишней. Словно подслушиваю что-то сокровенное и личное, что должно остаться только между ними двоими. Между двумя братьями. Донателло спокойно подошёл к капельнице, ввёл в катетер какое-то лекарство из шприца. Видимо обезболивающее. Потрогал голову Рафаэля, проверил сердцебиение, отсчитывая на часах время. — Ты наверное голодный! — воскликнул Майки и аж подпрыгнул на месте. — Надо срочно тебя покормить. Ничего так не возвращает силы и бодрость духа, как большой кусочек сырной пиццы, приправленной красным перчиком. — Он поднял указательный палец вверх и стал изображать умное лицо своего брата-гения. — Никакой пиццы, — строго заявил Донни. — Этого ему сейчас не хватало. Только куриный бульон. Майки скривился, вздрогнул от отвращения, чем вызвал только смех. — Это просто гадость. Ты вечно его суёшь нам, когда мы, покалеченные, не способны дойти до кухни. Это нечестно! — младший наклонился к Рафаэлю и заговорщически прошептал: — Не бойся, я тебя в обиду не дам. Голодом морить не позволю. — Может, лучше я приготовлю? — Рафаэль уже ел мою стряпню, вроде ему даже это нравилось, если он только не через силу в себя это пихал. Двое черепашек взглянули на меня, раненый уже еле держал глаза открытыми — лекарство начало действовать. — У нас, правда, дома совсем пусто, — развёл руками Донателло, и Майки согласно закивал головой. Тогда я достала ключи из кармана и потрясла ими перед черепашками. — В таком случае тащите всё, что найдёте у меня в квартире...

***

На кухне вовсю была суета. Я разрывалась между приготовлением бульона и выдворением из кухни Майки, который каждые пять минут порывался проверить готовность пиццы. — Эх, жаль Рафаэлю нельзя попробовать нашу супер-мега-вкуснятскую пиццу. Хэнд-мейд всё-таки, хоум стайл. Когда ещё выдастся случай отведать такого изысканного блюда? — Не переживай, Майки, — похлопала я по плечу мутанта. — Когда ему станет лучше, сделаем для него особенную пиццу. Микеланджело расплылся в улыбке, довольно кивая головой. Он снова опустился вниз, чтобы заглянуть в духовку и просто застыл в такой позе, загипнотизированный скворчащим внутри сыром. — Подай мне чёрный перец, пожалуйста, — попросила я, и мутант в ту же секунду подскочил и вручил мне баночку с приправой. — А теперь лавровый лист... и ещё давай сушёный базилик. Так, ещё немного поварится и можно снимать. О, и соль нужна! Я же не посолила! Микеланджело продолжал выдавать мне приправы одну за другой из коробок, принесённых из моей квартиры. Я и подумать не могла, что на моей крохотной кухне найдётся столько продуктов: три полных пакета, две коробки и ещё небольшой мешок картошки. Я же вроде как на диете... — Вот, попробуй, — попросила я мутанта, который помогал мне кашеварить, и поднесла к нему ложку с бульоном. Он поморщился, слегка отодвигаясь от меня, будто я заставляла выпить его лекарство. — Мне нужно знать, достаточно ли соли. — Ну... ладно, — с натяжкой согласился мутант. — Если тебе очень надо... С мученическим выражением лица он отхлебнул из ложки содержимое. Хотя я была удивлена — с чего бы такое отвращение к куриному бульону? Это ведь не брокколи. Вполне себе нормальное блюдо, полезное, в меру жирное. Приятный аромат. Ещё и мяско попадается. Майки сразу проглотил суп, кажется, пытался не дышать. Зажмурился. Посмаковал остатки на языке и резко выпучил глаза в удивлённом выражении. — Ммм, — продолжая причмокивать, отреагировал мутант. Он выпрямился, схватил у меня ложку и смело зачерпнул из кастрюли. — Ммм! Ничего себе! Что ты с ним сделала? Голодный черепашка стал стремительно поглощать мой бульон, молниеносно перейдя с ложки на половник. — Эй, ты чего? — отбирая у него кухонную утварь, воскликнула я, но не ожидала, что он начнёт сопротивляться. Ты — не ты, когда голоден. — Это для Рафаэля! — Я почти упала, когда мне неожиданно удалось вырвать поварёшку у него из рук, но Майки снова вернулся к ложке. — Это так вкусно! Да тут на всех хватит! — прихлебывая супом, говорил обнаглевший ниндзя. Я толкала его в бок, но эту зелёную гору невозможно было сдвинуть с места. Начала бить его по панцирю поварёшкой, но, возмущаясь и пытаясь одной рукой обороняться, Майки продолжал есть. — Да скоро пицца будет готова, имей совесть! Ну... кто-нибудь... помогите мне, — пытаясь хотя бы качнуть мутанта, крикнула я. На кухню из ниоткуда явился Лео. — Майки, хватит объедать Рафа! — спокойно сказал лидер, садясь за стол и даже не пытаясь помочь мне выгнать брата из кухни. — Да я всего ничего съел! — возмущённо воскликнул Майки и опять потянулся к ложке, но таймер на плите вовремя включил спасительный звонок. — Ура-ура! Пицца «а-ля Итальяно» готова! Он выхватил полотенце у меня с плеча, распахнул дверцу духовки — в нос ударил аромат плавленного сыра и поджаренной ветчины, притягивая обитателей канализации ближе к кухне — достал пиццу и перенёс её на стол, с вожделением любуясь этой идеальной формой круга с запечёнными краешками теста, на котором ровными симметричными рядами уместились все его любимые ингредиенты. На кухне нас было пятеро — я и не заметила, как Донателло и мастер Сплинтер подтянулись к нам. Майки с серьёзным видом схватил нож для пиццы и осторожно воткнул лезвие ровно по центру. Он орудовал инструментом как хирург скальпелем, ловко и качественно, почти идеально разрезав пиццу на равные доли. Скрестил руки в замок и прижал к себе, театрально моргая глазами. — Моя любовь, наконец-то мы встретились с тобой. Ох, дорогая, ты даже не представляешь, как я скучал, — чуть не прослезившись, лепетал Микеланджело, взял добрый кусок с подноса — тонкие нити сыра потянулись вслед за ускользающей частью целого, — и, положив на тарелку, подал Мастеру Сплинтеру первому. Все неотрывно следили за пленительным лакомым кусочком — голодные взгляды отражали нескрываемое желание наброситься на пиццу не церемонясь. Но всё-таки воспитание, а может, и присутствие отца, сдерживало их порывы. У Донателло зазвонил телефон, выводя мутанта из гипноза. — Да, — сделав пару шагов от нас, сказал «доктор». — О, привет! Уже здесь? Я не слышала тему телефонного разговора, но была удивлена, что кто-то может звонить черепахам из канализации. Судя по тону беседы, это был близкий знакомый. Мне было ужасно интересно узнать, кто же ещё из людей знает черепашью семью. Спустя недолгое время Донни вернулся к нам, через моё плечо заглядывая на пиццу. Кажется, я даже услышала, как он облизнулся. — Кто звонил? — поинтересовался Лео, переместив взгляд с пиццы на брата. — А, — очнулся гений, — это Эйприл. Только вернулась из поездки, скоро придёт к нам. — Она знает о Рафе? — спросил лидер. А я, отвлекшись от еды, полностью погрузилась в разговор мутантов. — Да, — кивнул Донни. — Поэтому из аэропорта сразу сюда. Я переводила взгляд с одного черепашки на другого, пытаясь уловить смысл их слов и уже не слыша восхищенные щебетания Майки, который успел заглотить один добрый кусок пиццы и тянулся за вторым. Мне сейчас было интересно другое: кто такая Эйприл? И самое главное — почему она так яростно стремится увидеть Рафаэля? Если второй вопрос пока остаётся открытым, то первый развеялся сам собой, когда ровно через десять минут на пороге оказалась она — журналистка с шестого канала.