Капитанская дочка

— Ну-с, в путь! — повозка тронулась в сторону Белогорской крепости. — Кхм, Петербург в другой стороне, — вежливо напомнил Яков Петрович, прочистив горло. — А зачем вам собственно туда понадобилось? Вон, так-то три сундука еле-еле запихнули, что аж торчит один, будто Адмиралтейская Игла… — начал рассуждение Андрей Петрович. — Я же запасные платья не взял! Кто же знал, что поездка так затянется?! А поесть? У вас есть поесть?! — спросил Гуро, злобно сверкая глазами, будто молнии выпуская. Попытка номер два. Ехать к великому Емельяну Пугачеву пришлось на двух повозках. В первой уместились: Александр Христофорович, Николай Васильевич и Яков Петрович, Колокольцев, который примостился к Гриневу и его отцу. А во второй чемоданы Яков Петровича, один даже пришлось в первую класть…или ложить? Вообщем — помещать! Гринев обиженно хныкал, потирая то затылок, то ногу, то глаз. Может денег хотел натереть, а если б хотел, то не служить бы пошёл, а на таможню. Не узнают — богатым будешь…наверно. По приезде в Белогорскую крепость было принято решение отдохнуть, а вечером уж, и на пиршество с бараниной заглянуть. Кто отправился на покупку «Бардо», а кто на поиски своего счастья. И Гринев видит — чудо! В окне маячит Марья Ивановна Миронова! Та самая, в которую влюблён более двух лет! А с ней какой-то подозрительный мужчина. Гринев толкнул Колокольцева со словами: «Ущипни меня, мне это кажется или ты тоже это видишь? Не успеешь на годик отъехать, а тут…а…тут…такое!» — Тебе надо срочно к Марье Ивановне! Точно! Иди к Маше, не откроет — лезь через окно, и скажи, что ты её сильно-сильно любишь! Но на согласие можешь не надеяться на самом деле… — зря Гринев о любви своей обмолвился. Мало ему Зурина со Швабриным было. Ещё одного конкурента нажил, категорично настроенного конкурента, между прочим! — Ну, как… Спокойно, Маша, я Дубровский? — спросил Пётр. — Именно! Но с такой внешностью… как тебе только Пугачев симпатизировать умудряется? Ни кожи, ни рожы, ни денег, зачем ты ему такой нужен? — искренне удивился поручик, жаль не Ржевский. — Какой-какой, зато с чувством долга и собственного достоинства! — гордо добавил Гринев. — А оно ещё живо? В тебе конечно много потенциала, но потенции маловато будет, — сделал вывод Гриша. — А вообще, Колокольцев, что там наши делают там так долго? — решил неуверенно перевести тему Его Благородие. — Тулуп мой у Пугачева вымогают… а что? — ответом послужило покачивание головой, мол, ничего, так, чисто для расширение кругозора. **** — Мария Ивановна! Здравствуйте! — Гринев упал прямо под ноги девушки, как только подозрительный объект скрылся из поля зрения — а я вот, воротился, целый, невредимый! Поцелуйте же меня! Я вас люблю! Чего же боле?! — Гринев, вы трус! Я уже… — не успела закончить предложение девушка, как так же опрометчиво Колокольцев подскочил, руки целуя. — А я говорил, что у тебя ничего не получится! — обратился он к Григорию — Машенька, не согласитесь ли вы любезно мне компанию составить! Иными словами, приглашаю я вас на свидание! — и ещё раз ручку целует. -…Замужем, — тихо закончила начатое девушка. Тут плавной походкой, из-за темного угла веранды появляется, кто? Верно — муж. МУЖчина, тот самый, который подозрительный. Застав сие действие, тот молчаливо протягивает и свою руку Колокольцеву. Потом произносит громогласно: «А ну, и мне цалуй ручку!» — А вы кто такой, сударь? Не видите с дамой разговариваем? — в конец обнаглев, выдал Колокольцев, руку отодвигая. Его Гринев интенсивно начал толкать в бок саблей. — Муж! — тут глаза Колокольцева округлились, мол объелся груш, и он тихо-тихо проговорил: «А если вы муж, то кто тогда я?? А, ну, мы тогда пойдём пожалуй… Да, нам пора уже, Гринев, бежим!» **** Другие обстоятельства встретили тех, кто пошёл покупать красное «Бордо» — Никош, когда мы уже пойдём? Сколько ещё времени ждать? Когда начнётся? — Все спрашивал следователь у господина Гоголя. Площадь полнилась разным заморским, а денег Александр Христофорович наплакал — вообще ничего, кукиш. Его улыбка, Бинха, как снег в августе — явление редкое, внезапное, и чаще всего несбыточное, как для него, так и для его приближенных. — Скоро, Яков Петрович, — буркнул Николай, надеясь, что от него отвяжутся. — «Скоро» это сейчас? «Скоро» это через пять минут? Может мы это «скоро» уже пропустили! Сколько ж можно уже перекусывать… Когда меня покормят нормально?! — не мог угомониться столичный следователь — Никош, у вас сухарика не найдётся? Я сейчас от голода умру… — Обед был три минуты назад. У меня больше нет денег, Яков Петрович! — устало проговорил писать. — Да какой же это обед?! Это был полдник, да и то не полный… — сказал Яков, в сердцах обижаясь. — Тогда пиршество покажется вам завтраком, — пробубнил писарь. — Что-что? Кто-то сейчас хотел меня расстроить, м, Никош? — спросил Яков Петрович. — Не дай боже, свят-свят-свят! — а сам думал: «Он же и меня с горя сожрет…» — Если ты меня покормишь, денег на «Бардо» не останется? — спросил следователь. — Вот именно! А вообще в ближайший месяц мне ни на что не хватит. Буду тину есть в пруду у Оксаны, и варить суп из водорослей, да компот из ламинарии… — представил свою судьбу Гоголь. — Ну что ж, пора бы и самому раскошелиться тогда… — Следователь достал из-за пазухи мешочек с деньгами. — А у вас были деньги? — удивленно спросил писарь. — Ну что за вопросы? Конечно! Какой уважающий себя человек ходит без денег?! И сабли, расписной с рубинами, — спросил Гуро, когда Гоголь ответил: «Я». — Они… Они… Они у вас были, а вы мне не сказали? — спросил Николай Васильевич грустно. — А вы не спрашивали, Николай Васильевич! — ловко перевёл стрелки Яков Петрович, заходя в первое попавшееся кафе. **** — Вот у нас проездом Бенкендорф был, по-моему до сих пор гостит! Вот великий военно-политический деятель! — говорили на площади, вернее на площадочке, такой, ну, в ней три Красных площади поместится. — Он? Да он у меня, когда я был в Петербурге служил в подчиненных! А сейчас государственная мощь! «Военно-политический деятель!» Тьфу! — плюнул сначала через левое, потом через правое плечо, а потом прямо, а потом назад, Александр Христофорович. — Кем я там был? Александр Христофорович, тезка мой любимый, вы сюда какими лошадьми привезены? — Полицмейстер не ожидал такого поворота, и узрев товарища по службе, мысленно сосчитал до десяти. — Лошадьми Пржвальского… А вы сюда какими кабаньими тропами добирались? — съязвил Бинх. — Я вас не в ссылку, я вас в жёлтый дом отправлю. Сибирь — сказкой покажется, и будете молиться за судьбу Трубецких! Ехали бы вы отсюда в свою Диканьку! — возмутился Бенкендорф. Я же упоминал, что врагов у Александра Христофоровича больше, чем друзей. — А вы изволили бы завалить своё хлебало? Моё — своими деньгами не заткнете! Постоянно после ваших визитов к начальству, кто-то жадно звенел деньгами в кабинете. Как я открывал двери, так деньги летели в разные стороны, а в углах валялись Екатерининские рубли. Ну, а начальник стал заикаться с тех пор, да и по сей день страдает от этого недуга. У вас есть на это разумное объяснение?! — с ехидной улыбочкой, скотской такой, спросил Бинх. — Откуда вы взяли такую информацию? Вы не должны этим располагать! Это государственная тайна! — возмущённо, всплеснув руками, сказал тезка. — Тайна! Не тайна! А я все знаю! — гордо заявил Бинх. — Вот из-за этих познаний, немецкий разведчик, вы и оказались там… В Диканьке. Где по «вредности» раньше времени вы на пенсию не уйдете, — вредно, скрипя зубами от счастья, проговорил Бенкендорф. — Ооооо…Не ожидал, что вы до такой степени опуститесь. Это низко, даже я поинтересней факты нашел. В моих глазах — ладно, там вы давно уже дно… — было начал Бинх — В очах публики, на мой скромный взгляд, я абсолютно точно выше. — А вот кому-то, не буду тыкать пальцем, природа не додала… Чуть-чуть. Вырасти — не вырос, характером тоже не вышел, вот и вредный такой, вот и бесится, — у военачальника появилась ухмылка. — На дуэли решим, кто и кому что-то там не додал! — резко сказал Бинх, глазами недобро сверкая. — А вы, Александр Христофорович, как погляжу все не меняетесь. Все по-прежнему грубой силой решаете. Все на дуэлях, хоть уж не молоды, — покачал головой, говоря притворно печально Бенкендорф. — Не волнуйтесь, я и этот решу таким же образом, хамло, — с этими словами Бинх развернулся на каблуках, да и пошёл знакомые рожи искать, даже Гуро ему уж теперь не таким противным кажется. **** Собралась наша могучая кучка и решили, что пора уже бы и банкет посетить. Больше сил терпеть нет! Наконец восторжествовал Яков Петрович, а Гоголь тихо-тихо вздохнул, с неимоверным облегчением. Пир! Но пир — не обычный, и не как Гоголь выразился, мол, завтрак какой-то, то пир по случаю свадьбы Маши и Пугачева! Культурное мероприятие, как-никак, и без «Бордо» увы нельзя. — Ну, я наконец дождался! Неужели мне не привиделось это и не приснилось? Позабыл я вкус самогона, позабыл блины… — все вопрошал, да не мог поверить следователь. На входе стояли охранники, казахская, иль казацкая братия Емельяна, да черт их знает, он всю ересь собирал, этого Емелю в глаза никто из наших героев не видел ни разу, ну, кроме начальства! Культурному деятелю — нужны культурные телохранители, да не абы-какие, а матом кроющие, да простолюдинов домой отсылающие. Так вот, ну, кого-то пропускали, а кому-то — фигу. И наконец остался один Александр Христофорович, а его бац! И дулю в харю. Пролетел, как фанера над Москвой. — По велению графа Бенкендорфа вам сюда нельзя! — заявил один башкир, да отослал в далекие дали. — Вашу ж, бога мать, — процедил тихо полицмейстер, чтоб не услышали, уважаемый человек же — где они этого чертова Бенкендорфа достали… Сиди тут и любопытством мучайся?! Нет! Так не пойдёт! — он обратился к стоящим — Товарищи, тунеядцы, пьяницы, как вас величать? Вы знаете кто я? Догадываетесь, где вы потом окажетесь? Я вашего Бенгельдорфа… Позовите его сюда, дело есть, государственной важности! — и тут из-за двери выходит веселый мужичок в кафтане — сам Пугачев! — Вы так и будете здесь стоять? — поинтересовался один казак. — Это тонкий намёк, что вас напрягает моё присутствие? Мне уйти? — спросил полицмейстер с сарказмом. — Да! — отозвались мужчины хором. — Ага, прям встал и ушёл, не дождётесь, — проговорил Бинх едко. — Саш… Кхм, Александр Христофорович! Товарищи, а чего это вы не пропускаете уважаемого? Вон, видно человек приличный! Ну-ка, разошлись, чтоб больше вас не видел! Проходите-проходите, гостем будете, — обратился Емельян к немцу, протаскивая за собой. — Колдун он, вот тебе крест, явно носит с собой инструкцию по зомбированию, — сказал стражник, когда Бинх отсалютовал треуголкой. Тотчас им встретился вышеупомянутый граф. Бенкендорф, чтоб его грифы утащили, и больше он не возвращался! Вышел на улицу деловитой походкой, улыбаясь притворно, а Бинх возьми, да дверь на щеколду закрой изнутри. Нечего тут шастать всяким, да начальству глаза мозолить! — Александр Христофорович, не смешно, откройте, — решил вмешаться Пугачев. — Не могу! Я запер дверь изнутри. Случайно, — Бинх был собой весьма доволен, блистая, как начищенный Екатерининский рубль. — Так, откройте! Немедленно! — послышалось с той стороны двери. — Не хочу… — шепотом отозвался полицмейстер, уходя вместе с хозяином празднества вглубь зала. Был огромный стол, ну, Яков Петрович начал потихоньку себе накладывать, чисто что-то в рот закинуть. Рядом непонятным образом оказалась лохань с картошкой, борщ, галушечки, ватрушечки, вареники, заморские манты, иль как их там, пельмени огромные вообщем, колбаска и боварская, и вареная, сладости, барашек… И красное «Бордо». Ой, его отдать наверно надо. — Ну-с, тварищи, перекусили легонько, можно и дальше беседу продолжать! — у Гоголя, что с трудом доел второй бутерброд, понимая, что желудок полный, он грозился выйти наружу вместе с ответом на вопрос Пугачева: «А вы все это…то есть… Да?» — Да, даже добавки возможно попрошу. Но напомню, что это было неприлично. До неприличия неприлично! — сделал замечание Гуро. — Один припадочный, другой жрет постоянно, — мысленно причитал Бинх — знакомься, Емеля — это моё окружение. — Пойду куплю шкалик что ли, — с лицом, выражающим полную печаль, сказал Яков Петрович, так как тут наливали один самогон, а «Бардо» он отдал молодоженам, соскучился он в Диканьке по алкоголю нормальному. — Нет, уважаемый, вам туда не надо! — резко спохватился Бинх, усаживая следователя обратно — давайте лучше трапезничать! Вон кумыс, вон брашка. — Уважаемый, сами пейте свой кумыс, а я не Леопольд Леопольдович — водки хочу, — стоял на своё Яков Петрович. — Нет, вы этого не хотите, поверьте мне, и я не хочу. Оно тут у них паленое все — отравитесь, не дай бог! — заявил Александр, видя знакомую рожу неподалёку, каким образом зашёл только? Сразу поменялся в тоне и лице — ну и идите, не особо я за вас и беспокоюсь, идите отсюда! Глаза б мои век никого не видели. Чтоб по дорожке упали несколько раз. Друг мой любимый воротился назад… Сволочь приставучий, тварь, сука, гад. Вцепился, как клещ. И кровь пьёт так же. Прошло около полутора часов. Как тезки не попереубивали друг друга — вопрос занимательный, возможно даже мирового масштаба, ну, что есть — домой поедут не по частям. — Ну, ничего себе, шкалик… — Бинх покосился на штоф водки и вина в руках следователя — Яков Петрович, где вы шлялись?! — Бинх тихо, на ушко, Гуро трехэтажным матом покрывал, да так, что Пугачев слегка смутился на другом конце стола — И, Гоголь! Только попробуйте это записать! Не дай бог я увижу это где-нибудь или что-либо отдаленно похожее! — потом про себя добавил, но озвучил без мата — Что ж, сука, все такие непонятливые. Яков Петрович заверил, что один сосуд любимому и обожаемому Бинху! Фу, аж язык заплетается! На самом деле в последнее время они находят много точек соприкосновения, но колкость и яд никуда не делись. «Как Есенин с Маяковским ей-богу!» порой думал Николай Васильевич, уважая их одинаково, да и обожая, чего греха таить, тоже. — Ох, уж этот Емельян! Жену мою… да в государи… Это уже какой-то переворот, а не муки безделия. Ладно государство, черт с ним, а вот свою жену я просто так не отдам, да и не отдам вообще! — возмущался Гринев, сопли пережевывая. А виновник его горя вскоре клевал носом, норовя уснуть в пироге брусничном. Во сне он улыбнулся… Хех, небось видится ему, как он берет Москву!.. Это тупо, но мы ведь знаем, что нет ничего живучее чем тупость, это факт, причём доказанный. — Тоже мне проблемы, Гринев! — махнул кудрявой головой Колокольцев, сложив ручки на столе, и мирно на них полеживая — Вот у меня мужчина один отобрал тулуп заячий на вокзале, прицепил его сначала как бороду, потом как шапку, положил какие-то туда бумаги и стремительно убежал. Наверно был государственный преступник. Сейчас он сидит на другой стороне стола, а я, как закричу тогда «не твоё, отдай!!! Я на распродаже купил! Иди себе крокодила купи!» Так вот так он мне его и не отдал, я попросил Александра Христофоровича его у злодея забрать, так сказать ликвидируем за неоплату завтраков в тюрьме! А он, эх, — вздохнул поручик — досрочно вышел. — Ну, что поделать, если тюрьма ни одна не принимает. Вон посадили последний раз три дня назад, а выпустили досрочно, причём срок был пожизненный. Второй, — вслух рассудил Яков, подкладывая Никошеньке то курицу, то барашка. Не живых конечно, полно, подумаешь, мертвых чуть-чуть, зато вкусных! — Ну и как ваше расследование продвигается? Когда будет готов отчёт? — поинтересовался Бенкендорф равнозначно и у Бинха, и у Якова, когда закончились темы для разговора. — Продвигаемся, не стоим на месте, благодаря Николаю Васильевичу, — у Бинха язык еле-еле повернулся чтобы это сказать, кажется Коля сейчас опять впадёт в состояние несостояния. — Да ничего ваш этот писарчук не может расследовать! У него и в Петербурге все из рук валилось, хотите сказать, что у вас он что-то делает?! У него в мозгу всего одна извилина, и та прямая! — выразился граф раздраженно, пока Гоголя нет с нами. Он улетел, но обещал вернуться. — Это сейчас вы, сударь, зря! Ещё как помогает — направляет на путь истинный, — Яков Петровичу не понравилось сказанное — а насчёт извилин… У вас наверно и той нет — пустота, — он показательно постучал по столу. — А Николай Васильевич что-то смыслит? Он умеет думать? — махнул рукой Бенкендорф, мол, не смешите меня. — А как вы думаете с нечистью возиться? Её же надо вычислить, а он в этом деле мастак, — следователь отстукивал пальцами по столу панихиду, заранее, на всякий случай. — А вы, сударь, не только лицедей, но и лицемер, — выглянул из-за плеча тезки Александра Христофоровича Гоголь. — Ага, «мастак» только портачить. Он не может «не мешать», не говоря о помощи! — недовольно пробубнил Бенкендорф. — Николай Васильевич работе не помеха! Так, приятное дополнение, а вас попрошу закрыть хавальник, — громко произнёс Бинх, находясь на грани своего неисчерпаемого терпения. — А вы, сударь, однако хам! Скажите на милость, а не вы были на той неделе в гостях у княжны Галицыной? — спросил едко Бенкендорф, провоцируя. А Саша лишь лениво кусочек рыбы перекатил за щеку. И все. Но вопрос увы требовал ответа… — Допустим, а вам-то какое дело? — проговорил мужчина без интереса. — Так вот, сударь, у них все столовое серебро пропало после вашего визита, а сейчас, вы видите здесь хоть одну железную ложку? Здесь все деревянное, деревенское, окромя чугунков, — заметил тёзка, ухмыляясь и стараясь раззадорить Бинха. — Товарищ, шли бы вы с такими заявлениями на ху… — сказал Александр. -… Тор, бабочек ловить! — закончил Гуро, как бы пресекая дальнейший разговор, надеясь, что Александру хватит ума не вестись на провокации. — А у вас вон в кармашке, — аккуратно показал пальцем «военный деятель» — ситчико серебряное торчит, с вензелем его сиятельства Голицына, что вы можете на это сказать? Бинх отвечать не стал, действительно хватало ума (ну, про таких обычно «горе от ума» говорят), на все возмущения просто выстрелил в возмущавшегося, когда тот ему надоел, тихо добавив — не Галицына, а Екатерининское. — А вы ещё у Катеньки приворовываете? — прошептал из последних сил граф, лёжа с простреленным плечом, и на него «случайным образом» упала люстра, сбитая рекошетом следователя. — Вот неугомонный, прицепился, как фúговый лист. В ближайшее время он нас не побеспокоит, господа, можем продолжать трапезу, — уверил Гуро. — Мне кажется мы сюда приехали по совершенно другому вопросу… — процедил Бинх. — Полно, Александр Христофорович, — Яков показательно вытер слезы, вызванных смехом, — так решён вопрос уже! — Как? Без моего согласия, господин следователь? — спросил тихо полицмейстер, нащупывая саблю на поясе. — Так он же государственный преступник! Где есть преступление — там и наказание. Отряд Катеньки уже в пути, я доложил, что решили сей вопрос вы, так что… ждите прибавки, али повышения, а-то я вам должен как-то был, не люблю быть должником! Александр Христофорович, вы что-то побледнели, голубчик! Солнышко моё, дорогой Николай Васильевич, подайте-ка вон тот сосуд, компресс будем сейчас делать, — Гуро сначала улыбался, а потом резко лицо его сменилось беспокойством, был один неприятнейший случай… В один прекрасный день без согласия Александра Христофоровича согласовали какой-то документ, по состоянию здоровья он отсутствовал, здесь просто приложил свою руку Тесак, а то, что вы, он бы приперся… Ну, тот узнал через день-другой о документе том… Три дня после этого бесился и с температурой лежал, приговаривая : «Понаехали в мою деревню и выпендриваются ещё! Понаехали… Столичные твари! Убил бы! Руки бы оторвал! Бараны безмозглые! Понаехали в мой колхоз и учить ещё будут, как навоз месить!». Повторять опыт почему-то не хотелось, а стоп, мы знаем почему — кто же бумаги-то разгребать будет? Никошу жалко, а самому не хочется как-то, и почерк у Якова всегда славился неразборчивостью, да и считался одним из самых скверных в столице. Мало где он писал, а если и писал, то в основном, глядя на свои каракули после обеденного перерыва, задавался вопросом : «Господи, я что, дьявола вызвать пытался или жульен приготовить? Заклинания какие-то... Я вроде об экономике писал… Что это? Господи, какая морока… Писаря мне!» знал бы, что из этого выйдет, то попросил бы сразу в отставку отослать, а тут с нечистью — мучайся, с начальством местным — мучайся, вся его жизнь — сплошное мучение или «хождение по мукам», как называл свою жизнь он сам. Тотчас на пиршество ворвались отряды царские, накаркал называется… Бинху бумаги какие-то вручили и три ордена, за какие такие заслуги ещё и ящик денег — непонятно, и долго вдалеке еще раздавалось эхо : «Машенька, я буду тебе писать! Ты только дождись! Жди меня и я вернусь, но только очень жди!» Предпочли бы этот инцидент забыть все. Без исключения. Дома Бинха ждала не какая-нибудь Наташенька Ростова, а Ульяна которую не хвалил и не советовал Гуро, не тот возраст мол, а почему нет? Может и понравится ещё, Александр никогда привередливым к девушкам не был. Яков Петровича, что неожиданно — Екатерина, Катюша, вторая, которая оборегает своего мужа, несмотря на развод. Гоголя — Оксаночка, все же сумевшая оторвать самый большой кусочек сердца писаря. А вот Гринев и Колокольцев по иронии судьбы остались без второй половинки, так их ещё грозятся отправиться на службу обратно, первого так точно, под строгим надзором отца… Эти товарищи грозятся повторить судьбу Онегина и Ленского, где Женя кричал: «Да я лучше за Ленского замуж пойду! Он хоть готовить умеет! А Ларина ваша отравить меня хочет! — Женя, опомнись, ты каких там грибов обожрался, у меня Оленька есть! — Да кого это, Владимир, в наше время волнует?! Я вас любил! — Ну, а я не очень… — Ну, почему ко мне вы равнодушны? Любовь ещё быть может в душе моей угасла не совсем…» А товарищ его, под предлогом, что отец его из дома за такое выгонит, на службу к начальству напросился, наконец Яцкевича от мук освобождая. Но по приезду в Диканьку их ждали не самые приятные события…