Влюбился в сестру своего соперника

      «Молодая русская фигуристка, Юлия Плисецкая, была госпитализирована прямо со своего гала-концерта. Врачи диагностировали у фигуристки переломы шейного и спинного позвоночника, а также рентген показал, что у девушки сломаны два левых ребра и тазовая кость. Причиной такого состояния Юлии было неудачное падение во время выступления. Её партнер, Жан-Жак Леруа, поскользнулся и не смог поймать девушку. Теперь Юлию Плисецкую ожидает несколько операций на позвоночник, тазовую кость и ребра. Девушка перевезена в Санкт-Петербург, где и будут проводится операции.»       Яков перелистывал глянцевые странички спортивного издания. Госпитализация Юлии облетела весь мир со скоростью света. Журналисты хотели достать интервью с Юлей, но буквально все — от врачей до самого Якова — не пускали настырных журналюг.       Буквально на обложке каждого спортивного журнала пестрел заголовок: «Юлия Плисецкая попала на операционный стол», «Что будет с карьерой фигуристки Юлии Плисецкой?», «Сможет ли Юлия Плисецкая вернутся на лед после своих травм?». Фельцман нервно сглатывал, когда на его стол тут же попадало одно из таких изданий и тренеру приходилось из чистейшего приличия читать это все — ведь Ледовый Дворец платил немалые деньги, чтобы каждое из этих изданий попадало на стол заслуженного тренера РФ. Мужчина устало откинулся на спинку стула и резким движением отшвырнул от себя журнал. Издание полетело к двери и тут же было поднято вошедшим в тренерскую Юрием.       — Вот проклятье! — выругался Плисецкий, разрывая журнал в мелкие клочки, чему Яков не собирался препятствовать. Если ему, Якову, тяжело все это видеть, то он и представить себе не мог настоящего состояния его ученика. Юноша в несколько шагов сократил расстояние между дверью и столом тренера. — Яков, я беру отпуск за свой счет. — буквально выплюнул блондин, демонстрируя мужчине заявление. Фельцман на автомате взял бумажку и, пробежавшись глазами по тексту, поднял глаза на Юру.       — Ты же форму потеряешь. Ты из своего «отпуска» вернешься и будешь совсем никакой.       Нет, тренер прекрасно понимал, в какой отпуск уходил его ученик. Он прекрасно понимал, что кроме Юрия у Юли в Питере нет никого из семьи, а если и он, Юрий, будет постоянно на тренировках, то что сделается с бедной девушкой? Совсем одна останется в больнице? Считай, ходить, бедняга, пока не может!       — Плевать на форму! — рявкнул Плисецкий. — К черту все эти соревнования и тренировки! У меня сестра в больницу загремела с многочисленными переломами. Она там совсем одна. Кто ей сейчас, кроме меня, помочь можешь? Подружки, которые разъехались в данный момент? Её так называемый «парень», из-за которого она сейчас в таком состояние? — Плисецкий перевел дыхание и, сбавив тон, добавил: — Уж прости, Яков, но мне сестра дороже фигурного катания. — с этими словами молодой человек развернулся и вышел прочь из тренерской.

***

      Джей-Джей нервно барабанил пальцами по своему колену, сидя в больничном коридоре, пропахший лекарствами. Мимо маячили люди — больные и их родственники, врачи. Но его никто не замечал благодаря успешной маскировке — капюшон, темные очки, невзрачная толстовка. На него только косо посматривали. Но ему было все равно. Он только вчера прилетел в Петербург с одной целью — навестить Юлю. Канадец винил во всем себя одного. Во всем. В том, что Юля буквально сломалась физически. В том, что девушке, наверно, закрыты все пути в будущее. Так думал не только сам Леруа, но и Юра, который вчера вечером отправил Леруа весьма устрашающее сообщение: «Сунешься в Питер — и я тебя в Неву скину!». Но когда угрозы Ледяного Тигра останавливали Жан-Жака Леруа? Правильно, никогда…       Подождав, когда медсестра выйдет из палаты Юли, Жан встает со своего места и заходит в комнату, тихо прикрыв за собой дверь. От белых стен отражается свет, делая помещение ещё светлее.       Джей-Джей осматривается. Простая обстановка, какая бывает в каждой больнице — койка, небольшая тумбочка, раковина, старое зеркало, огромное окно… Жан смотрит на лежащую на койке девушку с перебинтованными головой, руками и правой ногой. Её глаза были закрыты, а кожа стала ещё бледнее. Канадец неуверенно проходит ближе, пододвигает ближе к Плисецкой стул. И только сейчас он замечает стоящую около изголовью Юлиной койки инвалидную коляску.       — Прости, Юль, — канадец берет руку Юли в свою и аккуратно касается губами холодных пальцев. А затем, поднявшись со своего места, вышел из палаты, чтобы просто исчезнуть из жизни Юлии раз и навсегда.

***

      Юля сидела в своей коляске, глядя в угрожающий свинец неба. Сейчас никто бы не узнал в растрепанной белокожей блондинке с потускневшими зелеными глазами и сечеными концами белокурых волос ту Юлю, которая выступала всего два месяца в Канаде. Два месяца.       Весьма огромный срок для бедной фигуристки. Нет, уже не фигуристки. Теперь она…кто она сейчас? И что с ней будет дальше?       Юля потянулась к тумбочке за толстой тетрадкой и ручкой и, открыв один из разворотов, принялась писать — криво, некрасиво, совсем как врач:       «И с чего я решила, что смогу стать фигуристкой? Ну, помогла Юрке три года назад на льду — и что? Что теперь? Ну, вышла на лед однажды. А что теперь? Прикована к коляске, ноги не работают. И на лед я больше не выйду. Никогда.»       Девушка отложила тетрадь в сторону и прикоснулась пальцами к окну, на которое уже упало несколько капель начинающегося дождя.       — Дождь, — прошептали бледные губы Юлии, но через мгновение позволила уголкам приподняться. — люблю дождь.       Наверно, она уже потихоньку сходила с ума. Из-за льда, из-за одинаковых будних — подъем, процедуры, посещения друзей, снова процедуры, приход тренера Фельцмана и Барановской, «дежурства» брата по ночам, а затем сны, где была лишь бесконечная синева любимых глаз, которых она больше не увидит вживую и не посмотрит в них, утопая в искорках любви и бесконечного восхищения.       Жан исчез из её жизни с самого того показательного выступления в Торонто. Просто ушел. Даже не появлялся в Питере после её перевозки. И ребята молчат о нем. И лишь, листая новостную ленту в гугле, Юля видела его улыбающееся лицо и саму себя — понурую, бледную, с бесформенным гнездом на голове вместо уложенных волос, как у брата. А внизу, под фотографиями, подписи: «Виновен ли Жан-Жак Леруа в нынешнем состоянии Юлии Плисецкой?», «Происшествие на льду. Взлет и падение россиянки Юлии Плисецкой.», «Сможет ли Юлия вернуться на лед после падения в Торонто?». И это все наводило страх, что не только она, Юля, подвержена нападению журналистов, но ещё и Жана обвинили в этом скандале.       — Если из-за этого напыщенного индюка тебя Малахов на «Пусть говорят» позовет, то я Леруа прямо там и убью. — сказал как-то Юра, просматривая очередную статью с участием Юли и Джей-Джея. — Клянусь убью!       Юля тогда лишь хихикнула и назвала брата кровожадным, но сейчас, когда она поняла, что Жану на неё плевать, уже было не до смеха. Может, Юра в сотый раз был прав тогда, три года назад, и Юле не нужно было связываться с канадцем? Может, и так… Может, она в очередной раз допустила ошибку, не послушав старшего брата и связавшись с его вечным врагом.       — А ведь все так хорошо начиналось… — прошептала Юля, вспоминая все то, что произошло с ней и Жан-Жаком три года назад и в Торонто. И даже их первую встречу в канадской столице. Его взгляд, его объятия, его тепло, его самого… Но, черт возьми, пора уже выкинуть его из головы, как это сделал он! Но нет. Она не может. Не хочет. Ей этого не надо. Ведь…она его любит. И плевать на других. Она любит. И это — главное. Остальное — пустота. А он — единственная ощущаемая материя в этой пустоте.       Дверь палаты открылась и на пороге возник Юра с пакетом продуктов в руках. Парень хмуро посмотрел на сестру, молча положил пластиковый пакет на тумбочку и откатил Юлю подальше от окна.       — Еле с того света достали, при этом ещё запретили сквозняки и чрезмерное пребывание на холоде и жаре — а она!       — Ой, да ладно тебе, Юр, — отмахнулась от брата Плисецкая. — Не так уж там и холодно. Да и чем мне это навредит? Кости, что ли, простужу? Или швы расплавятся? — Юля хихикнула, но, столкнувшись с осуждающим взглядом Юрия, умолкла и достала из пакета яблоко. — Мои любимые. Зеленые. — прошептала девушка, откусывая от плода.       — Там дед тебе ещё пирожков передал. Обещал, что через часик-другой зайдет.       — Деда приехал? — Юля стала более оживленной после слов брата. Ну, а что? Долго уже старика не видела. И он её вот уже полтора года не видел, если не больше. Лишь по телевизору и в новостях видит несчастную внучку, которая завершила свою не начавшуюся карьеру столь ужасным образом. Вернее, ей помог завершить эту карьеру один канадец, которому она верила.       — Да, приехал. — Юра потрепал сестру по белокурой макушке и улыбнулся уголками губ. — А к окну чтобы больше и шагу не делала! Поняла? — его лицо в один миг стало серьезным, что не могло не вызвать у Юли тихого смеха.       — Не строй из себя заботливую мамашу, Юр.       — Да иди ты! — в шутку ответил Юрий, щелкая сестру по носу и доставая из пакета пакетик с приготовленными дед Николаем пирожками. — М, мои любимые…       — Эй, это мои! — в шутку крикнула на брата Юля, но уже через пару секунд оба жевали вкуснейшие пирожки с мясом и картошкой. Кажется, были ещё с черникой, но до них близнецы Плисецкие не добрались.       — И все-таки у деда самые вкусные пирожки! — промурлыкал довольный Юра, откусывая ещё один кусочек от мучного изделия с мясом. — Представляешь, он однажды мне пирожки с японским кацудоном сделал! Такие вкусные оказались!       — Смесь русской кухни с японской. — хихикнула Юля, отворачиваясь к окну, ибо пирожок свой уже успела доесть. — Юр, а как там каток? — тихо спросила она.       — Опять этот вопрос, Юль? — Плисецкий недовольно посмотрел на сестру. — Нормально с ним все. Глобального потепления, вроде не было, так что со льдом все в порядке.       — Тебе бы лишь съязвить! Бука!       — Сама такая!

***

      Дед действительно пришел. Юра сидел в сторонке, наблюдая, как старик Николай Петрович целует внучку в обе щеки и по его морщинистым щекам текут слезы… Счастья? Горя? Юра так и не понял. А затем Николай обнимал внуков одновременно, ругая за то, что «не навещают дедушку». Но потом, видимо, вспомнив о травмах Юли, попросил, чтобы она скорее поправлялась и приехала в Москву, где и проживал старший Плисецкий.       Николай ушел ближе к семи, когда Юле уже пора было идти на ужин. Вот только этому не позволил Юра, показывая сестре целый пакет вкусностей, которые принес с собой Николай Петрович — и котлеты, и куриный бульон, и макароны по-флотски, которые оба близнеца очень любили. Конечно, лечащий врач Юлии лишь покачал головой, не одобряя всего этого, но все же Юре удалось уговорить мужчину, чтобы он позволил Юле хоть сегодня поесть дедушкиной кухни.       А когда Юля уже легла спать, Юра, спрятав лицо в ладонях, беззвучно заплакал. Он плакал каждую ночь, сидя рядом с Юлей. И хоть сестра была его жива, он плакал так, будто она лежит в коме вот уже десять лет. Юра плакал, потому что…просто плакал. Когда горячие слезы текли по его бледным щекам, он чувствовал, как из души пропадает то чувство безысходности, которое он испытывает с тех пор, как врачи сказали, что Юля больше не встанет на ноги. Что она навсегда теперь прикована к коляске.       Он прекрасно помнил тот день, когда врачи сказали, что Юля навсегда останется инвалидом. Юра стоял на коленях перед этими уродами в белых халатах, моля, чтобы они поставили её на ноги снова. Юра обещал им, что не пожалеет никаких денег, но что ответили ему врачи… «Простите, но это невозможно. Травмы слишком серьезны. На ноги она больше не встанет.» — вот каков был ответ тех, кто приносил ту чертову Клятву Гиппократа.       Юра убрал руки от лица, вытирая слезы рукавом леопардовой мастерки и сильнее натягивая на макушку черный капюшон. Зеленые глаза парня уперлись в побелевшее лицо Юли, но только спустя несколько минут Юра понял, что она становится ещё бледнее и ещё одна секунда потребовалась, чтобы Юра заметил растущее под Юлей красное пятно. Плисецкий дрожащими пальцами коснулся красной простыни. Кровь? Блондин, сорвавшись с места, ринулся к двери палаты.       — Врача! Быстрее!