трудности перевода

На просторах Шотландии - Эванеско! - обрывки оберточной бумаги и шпагата, кучкой валяющиеся на полу, исчезли по мановению волшебной палочки. Луна привычно заложила ее за ухо и принялась рассматривать мешочек в левой руке. Согласно сопроводительному пергаменту, это был экспериментальный амулет, защищающий мага во время сна от мозгошмыгов, когда естественная защита мага ослабевает. Подробности она решила отложить на потом, а пока с любопытством ощупывала полотняной мешочек, завязанный замысловатым узлом и запечатаный магическим сургучом. Содержимое мешочка похрустывало, выдавая наличие в нем магических трав, и постукивало — видимо травы были дополнены магическими минералами, а судя по нащупываемым длинным и ровным граням — и кристаллами. Вздохнув, девушка осторожно положила мешочек на одеяло и стала знакомиться с присланным описанием. Продираясь через неровный, торопливый почерк отца, она вскорости вычленила основную идею действия амулета и все магические составляющие. На обратной стороне девушка тут же накидала точную схему по описанию. Следующим на очереди была толстая книга, извлеченная из тумбочки — полный справочник несовместимых заклятий и амулетов. Луна не расставалась с ней с тех пор, как узнала об одной из версий взрыва лаборатории, сделавшего ее наполовину сиротой. Тщательно сверяя схему с информацией по книге, Луна отметила — папа, как обычно, сделал все на грани. Стоит будет просчитать потом, может можно упростить схему, а пока она достала пергаменты со схемами остальных артефактов. И не зря — если верить авторам фолианта, то сережки-редиски на ночь лучше снимать. Девушка вздохнула — если отец не прекратит свои эксперименты с артефактами, то она рискует остаться полной сиротой. Вечером, уже лежа в постели, Луна лениво пролистывала учебник «Фантастические звери: места их обитания». Присланный отцом амулет уже покоился под подушкой, сережки сиротливо лежали на тумбочке. Однажды эти страницы пополнит лично она, доказав, что морщерогие кизляки — не выдумка, они так же реальны, как и фестралы, которых большинство так же не видит. За такими приятными мечтами она не заметила, как задремала. Книга выскользнула из её рук, свалившись на пол. Соседка по спальне, вернувшись с очередного свидания, едва не споткнулась об упавшую книгу. Вполголоса помянув Салазара, она подняла учебник и небрежно кинула на тумбочку Луны. Сережка, получив толчок, перекатилась по тумбочке, и, опасно покачавшись на самом краю, упала на постель, закатившись под подушку. *** В степях Херсонщины - Шо, козак, усы повесил? - Мощный удар по спине едва не повернул путь горилки вспять. - Окстись, Дорош, какие усы у господина семинариста? Смех один, а не усы. - Огладив тыльной стороной ладоней свое богатство, отозвался третий собеседник. - Ничего, отрастут, усы — не ноги, у него вся жизнь впереди! - горилка, только-только вернувшаяся на путь истинный, от такого заявления снова попыталась вернутся. Хома мощным усилием воли воспрепятствовал этому, с тоской вспоминая, что ему нужно продержаться еще одну ночь. А вот там уже и о будущем можно будет загадывать.. - Что ж, пан семинарист, солнце заходит, панночка ждет. А хороша наша панночка, а в белых одеждах так и небось? - Похабно подмигнул Дорош, грузно вставая с лавки. Хома с ненавистью покосился на своих тюремщиков. Без из «заботы» он бы уже ховался в подвалах семинарии, а так... Под конвоем, бормоча про себя как молитву «Не побоюсь, ей-Богу, не побоюсь!», семинарист покинул шинок, сожалея, что нельзя прихватить с собой кувшин-другой ядреного самогона. Да, в доме божьем виночерпие грех, но у кого повернется язык назвать эту ветхую церквушку домом божьим, если она на фоне того же шинка выглядит обычным сортиром на осенней киевской ярмарке? Конвоиры небрежно сгрузили тело Фомы на пороге и неспешно, с похабной песней на устах, повернули обратно к шинку. Даже лбов не перекрестили, ироды! Что за козаки, если больше заботятся о красе усов, а не о душе и боге? Образа вон паутиной все затянуты, хорошо хоть пол подметен, а то бы как он круг рисовал? Эта мысль выветрила из головы хмель, который он так усердно заливал в компании своих провожатых. Полночь скоро, негоже тряпкой валятся, а то и голову немудрено потерять. Гроб с телом ведьмы стоял там-же, свечи горели. Ползком, непрестанно озираясь по сторонам, Хома подобрался к к подставке с требником. Очертив круг, он прочитал заклинание, уже дважды спасшего его от страшной участи. С трудом поднявшись на ноги, он попытался было читать требник. В гробовой тишине голос звучал жалко, да и вместо заупокойных молитв, язык самовольно читал молитвы от нечисти оберегающие. Буковки в книжице расплывались и перепрыгивали с места на место и чтобы разогнать эту страшную тишину, Хома, перекрестившись, запел. Буквы в требнике покружили в хороводе и, натанцевавшись, встали по своим местам. Тишина, напуганная хоминым вокалом, притаилась где-то в темных углах. Хома вернулся к чтению — буковки ладно складывались в слова, листы сменяли один другой.. Вдруг, посреди тишины дрогнули и зачадили огоньки свечей, лопнула железная крышка гроба...