Это я убил вашего брата, Наннерль.

      Естественно, ни о какой репетиции речи уже идти не могло.       Фрау Алоизия, как потом говорил Сальери растерянный Розенберг, вылетела из зала театра, подобная разъярённой фурии, метая громы, молнии и не отвечая ни на какие вопросы о том, что произошло. Когда Розенберг всё-таки смог её настигнуть и поинтересоваться, что же случилось, она кинула на него яростный взгляд, буквально рявкнула, что чувствует себя не очень хорошо, надела шубу, которую держал в руках вздрагивающий лакей и умчалась в карете домой, оставив графа в невероятном недоумении.       Сальери знал, что к чему и чувствовал, что скоро что-то должно случиться- и на рассказ Розенберга отреагировал лишь удивлённым поднятием брови.       Всё-таки композитор прекрасно владел собой.

***

      Из театра Сальери вышел только через пару часов: надо было доработать одну из мелодий, а в пустом зале, в котором имелся рояль, делать это было лучше всего. Музыканты разошлись буквально через пять минут после громкого удаления госпожи Ланге, оставив мужчину в одиночестве, наедине с музыкой.       Минут пятнадцать он просто сидел перед роялем, уставившись в чередование клавиш, не прикасаясь ни к одной. В огромном зале царила гулкая тишина.       Внезапно мужчина выпрямился, его глаза загорелись. Бледные пальцы тронули инструмент, извлекая из него тихую, холодную, минорную гармонию. Аккорд медленно, словно пар взлетел вверх, растворяясь под высокими сводами. Ещё буквально пара секунд молчания - и Сальери начал играть.       Он играл на каком-то интуитивном уровне, не заботясь и не думая ни о чём. Вначале мелодия, потоками лившаяся повсюду, была строгой и бесстрастной, правильной, даже мрачной. Внезапно - остановка, длинная пауза, резкий и бурный пассаж, музыка резко становится злой и слишком бурной, уходит вниз, продолжается внизу, начинает метаться по октавам, как будто не находя себе места и резко обрывается на пике, на волне.       Резко появляется другая партия. Она как будто медленно возникает из воздуха, светлая, дрожащая и горькая. Она звучит довольно долгое время, постепенно поднимаясь вверх, всё выше и выше и становясь всё более ломаной, приближаясь к пику, готовясь оборваться...       На финальном её аккорде внезапно появляется первая мелодия - но уже не холодная, равнодушная и мрачная. Она как будто удержала вторую мелодию от чего-то, перекрыла ей выход, не дав в одиночестве, сорвавшись, оборваться. Между ними словно бы диалог - высокая, робкая, всё ещё подавленная - и низкая, уже не страшная, но успокаивающая.       Постепенно партии сливаются, начав звучать в унисон. И родилась другая мелодия, третья.       Прекрасная, умиротворяющая, светлая и печальная - она объединяла в себе две совершенно разные мелодии, которые дополняли друг друга, казалось, умолкнет одна - и вторая тут же потеряет свой смысл, станет набором нот, пустым и глупым...       Финал. Тихая печаль, заполненная чем-то неясным, теряющимся в мгновение ока, волнующим сердце- и последний аккорд, умиротворяющий и уносящийся куда-то вверх, всё выше и выше, пролетая сквозь крышу, к морозному, высокому небу и растворяясь в нём...       Сальери отпрянул от фортепьяно. Он тяжело дышал. Пальцы болели, как будто сведённые судорогой. По бледным скулам текли слёзы.       Эту мелодию композитор назвал "Herzen in unisono"- "Сердца в унисон". Её не слышал никто в мире - кроме той, которой он её посвятил.

***

      Сальери уже минуты три стоял пред дверью в дом Моцартов, переминаясь с ноги на ногу и дуя на руки. Уже вечерело - перед инструментом композитор провёл очень приличное количество времени, потеряв ему счёт. К дому, в котором жила Наннерль, мужчина отправился спонтанно, как будто ноги сами его туда понесли. И вот, спустя пол часа, он уже стоял и звонил в колокольчик, который отдавался серебристым звоном в тишине дома.       Наконец, послышался шум открываемого замка, дверь открылась, Сальери буквально влетел в дом, оставив за собой вихрь снега, который нападал на него, пока мужчина стоял перед дверями и шёл к дому. Дворецкий чуть удивился и поморщился, но всё-таки помог композитору снять жюстокор и тот, оставшись в чёрном атласном камзоле, пригладил длинные волосы и быстрым шагом прошёл в гостиную, из которой слышалась тихая фортепьянная музыка.       Сердце, казалось, отзывалось стуком на каждое движение, от вздоха и до движения белков глаз.       Он вошёл.       Сначала Сальери остановился- на него резко нахлынуло чувство дежавю: тот же лёгкий полумрак, танцующие на стенах тени, равномерный ход часов...Мужчина остановился в дверном проёме, как будто его оглушило.       Но композитор тут же пришёл в себя. Факторы остались теми же, а атмосфера была совершенно иной - тёплой, расслабленной, располагающей.       За находящимся практически посередине гостиной роялем сидел до боли знакомый Сальери профиль. Бледное личико девушки было хорошо видно на фоне затенённых стен - оно было очень серьёзным и сосредоточенным. На Наннерль было надето пышное чёрное шёлковое платье, которое тихо шелестело при каждом движении её прекрасных рук. Карамельные волосы были в таком состоянии, в каком Сальери увидел из впервые- в состоянии буйного беспорядка, чуть взлохмаченные, блестящими прядями падающие на лицо Наннерль, которая их тут же откидывала очаровательным движением головки.       А из-под её пальцев рождалась тихая, нежная музыка, чистая и как будто прозрачная.       Сальери не входил. Он стоял и смотрел на игру девушки, скрестив руки на груди и оперевшись плечом на дверной косяк.       Он бы никогда не подумал, что так может звучать его концерт, его музыка. -В вашей семье слишком много гениев для меня, фройлен Моцарт.       Девушка вздрогнула, оглянулась, замерла- но тут же улыбнулась, вставая со стула. -Антонио, это вы... Вы меня напугали своим неожиданным появлением.       Мужчина с улыбкой подошёл к неё, взял её руку в свою и прикоснулся к пальчикам губами. О, он бы мог стоять так часами. -Прошу простить мне этот инцидент, Наннерль.       Девушка лишь улыбнулась -То, что вы сейчас играли- это ведь моё "Larghetto", мой концерт.       Наннерль вдруг покраснела, что при бледности её лица было ещё заметнее. -О, Антонио, если вам не понравилось, то... -Не понравилось?- мужчина усмехнулся,- Я повторюсь: в вашей семье слишком много гениев для меня.       Девушка залилась звенящим смехом. -Антонио, после знакомства со мной вы начали совершенно бессовестным образом льстить. -Ничуть.       Наннерль предложила сесть, Сальери согласился - по его словам "он не мог заставлять из-за него утруждаться столь прекрасную особу." Они и сидели за столиком посреди гостиной, фройлен Моцарт смеялась. -Ох, Антонио, вы сегодня прямо-таки блистаете, расточаете комплименты.       Сальери улыбался.

***

      После любезно приложенного Наннерль чая, минут тридцать они провели в разговорах. Литература, другие композиторы, конечно же музыка - Сальери, как обычно в основном молчал и, подперев голову рукой, с тихой улыбкой смотрел на Наннерль, на её мимику, жесты, оживлённые глаза.       Часы отбили десять. Девушка и мужчина молчали. -Антонио, уже десять часов... Вас, наверное, дома заждались...       Сальери усмехнулся. Заждались, конечно. -Вы правы, Наннерль, не смею злоупотреблять вашим вниманием... Но, перед уходом, я бы очень хотел с вами поговорить.       Стук сердца перерос в сплошной гул в голове, она как будто была охвачена пламенем, как и левая сторона груди.       Девушка удивлённо взглянула на него, хотела было встать- он остановил её: -Нет-нет, сидите, Наннерль. Вам лучше сидеть.       С ещё большим недоумением на лице, фройлен Моцарт осталась сидеть, смотря на Сальери своими большими шоколадными глазами.       "Пути назад нет. Я должен ей всё рассказать. Сейчас- или никогда."       Часы отбивали ритм в тишине. В воздухе повисло напряжение. -Это я... Это я убил вашего брата, Наннерль.       Сердце пропустило несколько ударов.