Что в страхе тебе моём...

      Кларион уже вторую неделю не может нормально уснуть. Каждый раз, стоит ему лишь закрыть глаза, за веками его ожидает оживший кошмар. Каждую ночь у него остаётся только два пути: либо в очередной раз встретиться и быть до утра в плену чьего-то страха, либо опять глушить острое желание уснуть бесчисленными чашками якобы спасительного кофеина да радушно принимать старую добрую подругу-бессонницу.       Третьего не дано.       Выбирай из двух зол меньшее (если сможешь).       Иногда сон одолевал-таки, но в таких ситуациях Блик, даже если и хотел вырваться из тени чьего-то кошмара, — чьего именно, он и сам не понимал — попросту не мог. Тревожные щупальца страха мягко окутывали его, заставляя задыхаться от собственного крика и тонуть в пучинах ужаса, пока не рассветёт — на рассвете сны отступали, не в силах выдержать неравный бой с яркими, наделёнными особыми магическими силами солнечными лучами.       Витчбой каждую ночь видит одно и тоже. Он знал закономерность мира: с тех пор, как на свет появляется твоя родственная душа, каждую чёртову ночь ты начинаешь видеть самый страшный кошмар своего соулмейта. То, от чего тот бежит как от огня, что заставляет его молить о пощаде, давиться слезами, а сердце бешено колотиться о рёбра.       Каждую грёбанную ночь он оказывается в мрачном и холодном месте. На глубоком синем, почти чёрном, небе угрюмо и одиноко висит бледно-жёлтый диск Луны — про себя он прозвал это «Местом-Без-Звёзд», ибо ни одна, даже самая белёсая, звёздочка не соизволила появиться на небосводе и подарить малейшую надежду на спасение. Над чёрной промозглой землёй стелется зловещий бледно-голубой туман, сквозь который виднелись угрожающе нависшие кресты и иной раз даже памятники неизвестных ему людей.       Надгробия.       Причём они расположены уж слишком близко к размытому силуэту, который Кларион, как бы ни силился, не мог хорошенько разглядеть. Злая шутка судьбы, но в таком случае Блику было бы слишком просто найти собственного соула, увидь он её/его лицо. Он знал, что это молодая высокая девушка с взлохмаченными тёмными волосами.Но её лицо мало того что закрыто — она изо всех сил старалась его спрятать, словно пытаясь отгородиться от преследующих её ужасов.       Его мейт боится кладбищ?       Или чего-то большего?       Надгробия словно наступали со всех сторон, окружая незнакомку, из чьей груди глухо вырывались полузавывания, полувсхлипы. Кларион сегодня сумел разглядеть имена на могильных плитах, и большая часть из них ему практически ничего не говорила. Затанна Затара? Джейсон Блад? А вот это уже любопытно. Элис Нигма, Кэстрел Крейн… снова непонятно. Ричард Грейсон? Артемида Крок? Стоп, почему здесь имена членов Юного Правосудия?       Бесконечный список имён. И каждое имя словно прикосновение к пламени — стоит оглянуться и прочесть, как незнакомка резко отворачивалась, будто обжёгшись, всячески скрывая лицо и бессильно рыдая.       Внезапно тучи отпустили из заточения яркий диск Луны, который белым светом озарил навеки высеченные в камне знакомые ей имена — из могил восстали бестелесные призраки. Они парили над ледяной землёй, жизнь им временно давала сила лунного света, из которого они будто и были сотканы. На удивление Клариона, были здесь и Робин, и Затанна… и на лице каждого привидения читалась целая гамма схожих чувств: злость, презрение, разочарование. Их эмоции смешивались между собой, ментально призраки — явно близко (или не очень) знакомые его родственной душе — как будто образовывали из них стрелы или копья и презрительно швыряли их в расплывчатый силуэт прекрасной незнакомки. И каждое слово, наполненное горечью разочарования, хлыстом ударяло и без того жалкую среди вереницы умерших живую девушку.       — Твоя вина в том, что мы погибли, — бесцветным тоном просипела Затанна, чьи голубые глаза горели огнём разочарования. И даже падающие на землю сквозь крепко прижатые к лицу ладони слёзы незнакомки не могли разжалобить её. Никого из них не могли.       — Если бы ты пошла со мной, возможно, я бы остался жив, — презрительно скривил физиономию молодой парень с длинными до плеч светлыми волосами, и после его слов девушка вздрогнула, как от сильнейшего удара.       — Но… ты мне сам сказал уходить… спасаться… — непонимающе пролепетала девушка. За её спиной злобно фыркнул, скрестив руки на груди, призрак юной высокой девушки с платиновыми волосами и сияющими яростью светло-голубыми глазами:       — Твои оправдания выглядят жалко. Тебе всегда было плевать на нас, на всех нас! Признайся, ты всегда думаешь только о собственной шкуре, а на окружающих тебе всецело наплевать.       — Нет…       Девушка крепко зажимает уши ладонями, будто это могло спасти её от не беспочвенных обвинений окруживших призраков. Неразборчивые очертания лица Кларион так и не смог различить, но влажные дорожки ещё не высохших слёз он чётко увидел в тусклом блеске далёкой Луны. Дрожа всем телом, она бессильно оседает на колени — по лицу по-прежнему безостановочно текут слёзы позднего раскаяния. А бестелесные привидения плотным кольцом обступают её, и кажется, что нет им конца и края. Вина безжалостно душит шёлковым платком, застревает где-то в горле, течёт по артериям… Кларион чувствует, будто переживает всё сам, будто он является участником этих ужасающих событий.       — Нет… это… это неправда… — как мантру, стараясь поверить в нереальность происходящего, одними губами шепчет незнакомка (а шёпот наступающих призраков становится всё неразборчивей).       «Правда…»       «Виновата!»       «Я тебя ненавижу!»       «От тебя сплошные неприятности»       Безмолвный крик раздаётся над полуночным кладбищем — крик отчаяния, боли и вины.       …и Кларион соскакивает с постели в три ночи в ледяном поту. Его нещадно бьёт озноб от пережитого ужаса. Кошмар его соулмейта сложно было бы назвать какой-то одной фобией. Нет, это не банальная боязнь призраков и кладбищ. Тут проблема обстоит гораздо серьёзней.       Его родственная душа боится разочаровать тех, кто ей верил. Потому что она, как никто другой, понимала: доверие вещь хрупкая, как стекло — разбить легко, но вымаливать прощение то же самое, что просить разбитый стакан стать целым. Склеить можно, но восстановить невозможно.       Эшли кажется, что каждая ночь может стать для неё последней — кошмар соулмейта морально уничтожает остатки прогнившей души. Заставляя просыпаться еженощно в адских приступах астмы, коей Константин никогда не страдала. Не видь по ночам она кошмары, пожалуй, переговорила бы с отцом относительно случающихся с ней приступов удушья на ровном месте — и получила бы очередную лекцию о вреде курения («Кто бы говорил, пап!»).       Но она просыпается, задыхаясь угарным дымом, который, казалось, целиком обволакивал лёгкие, не давая спокойно продохнуть; который, казалось, покинул территорию снов и продолжал преследовать в реальной жизни (что, разумеется, было не так).       И до агонии, до кровавой пелены перед глазами жадно лижущих её языков пламени. Опасно-богатый алый, рыжий и неоново-жёлтый калейдоскоп кружит во снах, как на экстремально дьявольской карусели.       Каждую ночь она видит себя намертво привязанной к деревянному шесту — запястья горят болью из-за крепких верёвочных узлов. К ногам небрежно сброшено множество сухих поленьев. Вокруг столпился разномастный народ, и глаза каждого горят неистовой яростью — а в руках по зажжённому факелу. И отовсюду слышатся проклятья в её адрес…       «На костёр еретика!»       «Сжечь!»       «Проклятый еретик!»       Эшли мечется в панике, как загнанный в угол зверь, — ей негде искать спасения и не от кого ждать пощады. Она осознаёт, что это конец: бежать некуда, из огня ей не сбежать в полымя, как бы остро ей этого ни хотелось.       Горло раздирает вопль чистого ужаса, когда первый факел целенаправленно летит на сухие поленья под её ногами — когда первые языки пламени жадно целуют её (она вопит от боли, срывая голосовые связки). Ослепляющая боль распространяется вместе с пламенем по всему телу, а в голове набатом раздаются торжествующие голоса её многочисленных, безликих палачей. Публика жаждала зрелищ — она их получила.       Проснулась она в три ночи, пытаясь отдышаться и прийти в себя после казни во сне. Воздуха катастрофически не хватало, хотя физических последствий сны соулмейтов никогда не имели для родственных душ. Тем не менее, по инерции, Константин вслепую, не включая свет, направилась в кухню — на неё накатила дикая жажда.       Её мейт до потери пульса боится огня, это и ежу понятно. И почему-то Эш казалось, что он (или она — кто знает, Судьба на выдумки хитра) уже переживал подобный инцидент, ставший отныне главным кошмаром.       Оба мага перестали видеть кошмары, когда однажды вместе уснули в Доме Тайн — пусть в разных комнатах, но всё же. Константин прекрасно осознавала, что никогда ранее, до прихода Блика, подобного не случалось, и значить это могло только одно…       — Ну, что? — изящные тонкие ладони Кларион спрятал в карманах брюк, язвительно усмехаясь: — Значит, мой мейт ты, Константин? Признаться честно, не ожидал…       — Поверь, я тоже не особо рада перспективе прожить остаток жизни с таким уёбищным ублюдком, как ты, Блик, — практически шипит полубогиня, яростно сверкая ярко-голубыми глазами.       Они перестали видеть кошмары, когда однажды стали вместе. Стали единым целым. Конечно, пришлось долго притираться, — юные колдуны характером стоили друг друга — а также нелегко оказалось Джону принять правду, что коварная Судьба определила родственной душой его дочери не кого иного, как Витчбоя («Проще было, когда она за Робином ухлёстывала…»).       Но они понимали друг друга с полуслова.       С полужеста.       С полувзгляда.       С произнесённого наполовину заклинания.       Они живут и дышат одним — магией.