Нина, которая говорила с фикусом

Даже живой или мертвой водой, даже вином или хлебом не защитишь, не укроешь себя, не остановишь рост; я - голубая лесная трава, я - от корней и до неба, я у тебя внутри, мой друг, и проросла насквозь.

Приглушенный свет лампы падал так, что скулы Нины, казалось, выпирали еще сильнее. Она тяжело отхлебывала чай из огромной чашки, а Холмс сидел рядом с ней на углу стола и еле удерживался от того, чтобы превратить эту беседу в допрос. — Тебя зовут Нина, — повторил он зачем-то. Девушка кивнула. — И тебе шестнадцать лет. Нин, что произошло? Она некоторое время покрутила чашку в руках. Холмс ждал. Он сдержался, чтобы не позвать остальных любоваться на это диво дивное — Нина говорила! Она даже назвала свое имя, и на первое время этого было бы вполне достаточно, если бы Холмс не боялся, что это последний и единственный шанс. А еще он понимал, что лишние глаза и уши Нину бы только смущали. И — возможно, где-то в самой потаенной своей глубине — он ревновал этот момент к кому-то другому, хотел присутствовать при нем только один, потому что, в конце концов, он и только он наконец-то подобрал тот самый ключ, который они так искали. — Ты сказала, что никогда не знала людей. Почему? — Потому что это так. — Нина попыталась делать тон как можно более будничным, но получилось немного драматично; Холмс смотрел ожидающе. — Я жила… слегка изолированно. — Слегка? — Ну, может, не слегка, может, совсем изолированно. Это не суть. Ничего себе — «не суть»! Холмс пребывал в таком шоке и нетерпении, что говорить по поводу чего-либо «не суть» было с ее стороны преступлением. Тем более, что она тут же замолчала — просто замолчала, задумчиво всматриваясь в остатки чая в чашке. Это переходило все границы. Холмс глубоко вдохнул и выдохнул, убеждая себя хранить самообладание. — Нин… послушай. Я ничего от тебя не прошу, я ни к чему тебя не принуждаю. Но все-таки… — «ты живешь в моем доме», хотел закончить он, но вовремя сам себя перебил. В конце концов, она не просила, чтобы они ее забрали. — …меня заботит твоя судьба. И, мне кажется, я имею право знать, что привело тебя в такое состояние и как ты оказалась там, где оказалась. — Ты мне не поверишь, — ответила Нина тихо. — Ты сказала, что никогда не знала людей. Откуда ты знаешь, поверю я или нет? Нужно ли говорить, что Холмс уже поверил бы всему, даже истории о похищении инопланетянами в младенчестве. Нина перевела на него взгляд — серьезный, и Холмс почему-то на секунду потерялся, а потом вдруг мгновенно успокоился и был готов просто выслушать и принять любую правду спокойно и по-взрослому. Черт его знает, послужило тому самовнушение или и вправду Нинин взгляд обладал какой-то магической силой. — Только пообещай, что ничего не сделаешь, даже если не поверишь. Холмс не сразу понял, что именно она имеет в виду, а когда до него дошло — вздохнул и накрыл ее ладонь своей. — Ничего. Обещаю. Все останется, как раньше. Часы на стене тикали. Нина, в последний раз выждав паузу, тихо начала свой рассказ. — Я жила с папой. В… лесу. — В лесу, — эхом повторил Холмс. — Да. Он был там лесником — отгонял браконьеров и такое прочее. Я в основном сидела дома и читала книги. — Много книг было? — Горы. Понимаешь, это специальный лесничий дом — по идее должен был быть просто сторожкой, но папины предшественники его каким-то образом достроили до приличных размеров и обустроили внутри. От них и книг осталось немереное количество — заниматься-то чем-то надо было, телевизора там нет. — И ты просто занималась тем, что читала эти книги. — Ну, я же не все время дома сидела. Иногда я выходила и просто шла, куда глаза глядят — обошла лес по всем границам, даже до гор один раз добралась. — До гор? Погоди, ты про те горы, которые километрах в двадцати пяти отсюда? — Я бы сказала, в тридцати. Было от моего дома, я имею в виду. — И ты это расстояние прошла пешком. — Не за одну ночь, да. Было весело. Правда, там по дороге какие-то идиоты разожгли костер — пришлось их шугнуть. — Шугнуть, — опять болванчиком повторил Холмс. Весь этот рассказ становился все интереснее и интереснее. — Да, шугнуть. Я… играла роль чего-то вроде местной мавки. — Мавки? — Ну, карпатская мифология. Мавки, девушки, которые встречают тебя в лесу и если ты хороший человек — выводят, а если плохой — путают, и ты сдыхаешь прямо там. Правда, я не знаю, как они различали, кто хороший, кто плохой, а у меня решение короткое: если ты делаешь какую-нибудь жесть вроде вырубки деревьев или розжига костров, то ты, грубо говоря, плохой. Были еще нявки, это даже интереснее: они притворялись прекрасными девушками, знакомыми или умершими, и завлекали тебя в лес, а отличить их от реальных людей можно было только по тому, что у них на спине огромная дыра, через которую видно внутренности… — Это все, конечно, очень интересно, правда, но сейчас меня больше интересует лично твоя жизнь в этом… лесу. Речь вообще о том, ближайшем лесу? — У вас много лесов, от которых до города можно дойти за полчаса? — Не очень-то. — Ну, вот так это один из них. И говорит так спокойно, будто это все полностью нормально — хотя, конечно, понимает, что это не так. Холмс знал, что именно его в этой истории волнует, но боялся спросить — о таком напрямую не спрашивают. Найдя вроде бы подходящие слова, все-таки отважился. — А какой он… твой папа? Нина мгновенно потемнела и вспомнила о своей чашке чая, которую Холмсу захотелось отобрать. — Папа… он был… — Девушка сглотнула и закрыла глаза. — Был, — глухо закончила она. «Ну вот, молодец, идиот». — Я… прости, пожалуйста. — Ничего, норма. Тебе-то откуда можно знать было… Дай мне секунду, пожалуйста. — Она отхлебнула из чашки и невидящим взглядом уперлась в стол, пытаясь, видимо, взять себя в руки. Потом выдохнула и продолжила: — Папа любил меня. Никогда не кричал, всегда спокойно объяснял все — злился только тогда, когда я себя не берегла, но даже не на меня, а на себя, потому что не проконтролировал. Холмс с облегчением выдохнул — по крайней мере, она не терпела побои от отца, как он подумал с самого начала. Ну, и не выросла в церкви — это тоже хорошо. — А ты часто себя не берегла? — Вообще никогда, сказать по правде. Я выросла в лесу, там в какой-то момент инстинкт самосохранения перестраивается и включается только в по-настоящему экстренных ситуациях… гляди. — Она засучила рукава Рыжиного черного свитера и показала свои предплечья — и вправду похожие на предплечья заядлого самоубийцы. Холмс сглотнул. — Это все я с деревьев нападала. И вообще откуда-либо — я постоянно обо что-то спотыкаюсь, цепляюсь за сучья и такое прочее. Я еще в детстве на царапины перестала обращать внимание, а папа расстраивался. А поскольку уходила я утром, а приходила вечером, а обрабатывать у меня не было времени и желания, ранки не заживали нормально, а сдирались по новой и в итоге стягивались в шрамы. Если бы мне не повезло и задевало еще и лицо, я бы выглядела, как Дэни Трехо. — Ты знаешь, кто такой Дэни Трехо? — Да, конечно. А что? Холмс даже не знал, как лучше уточнить, «что»; пока он думал, Нина догадалась сама: — Тебя напрягает, что я выросла в лесу и знаю нормальных актеров? — Холмс кивнул, она усмехнулась. — Это папа лет шесть назад придумал систему. Купил компьютер — долго копил, но все-таки купил, какое-то электричество у нас было, хоть и не во всех комнатах. Каждые пару месяцев он уезжал на заработки — в город, сюда, чинить ботинки в основном; а возвращался он с флэшкой, на которую скачивал всякие фильмы, сериалы и прочее. Ну, и с книгами, разумеется. И с одеждой — в общем, со всем необходимым. — И много ты фильмов смотрела? — Не знаю, не считала. Папа говорил, что это мне поможет больше узнать об окружающем мире. — А почему тебе было просто в него не выйти? Он опять, видимо, сказал что-то не то — на этот раз Нина со звоном опустила чашку на стол и нахмурилась. — Такие были инструкции. А вот это прозвучало очень похоже на «Странные дела». — Какие инструкции? — Которые мои биологические родители оставили. Или не биологические родители, не знаю. Кто-то.

***

Папа нашел Нину, когда ему было двадцать — он только вступил на пост местного лесничего, просто потому что почему бы и нет. Он был еще молод, но многое на своем веку успел повидать, и перспектива ближайшие пару лет провести в глухом лесу в одиночестве без душа и интернета представлялась ему самой лучшей в мире. Другое дело, что одиночество ему явно не светило. Детский плач из кустарника рядом с домом он не мог игнорировать — в силу природной любопытности и, вероятно, душевной доброты. Малышка, замотанная в грубую ткань, истошно рыдала и хваталась ручками за все подряд. На вид ей было месяцев восемь, не больше — ходить она не умела, о том, чтобы говорить, не шло и речи. Мужчина наклонился к ней и осторожно поднял на руки. Он держал младенца от силы раз в жизни и уж никак не мог подумать, что через минуту уже решит оставить эту девочку жить в своей уютной лесничьей сторожке.

***

— Я была замотана в пеленку, а к пеленке крепился клочок странной бумаги, на котором было написано мое имя и просьба-инструкция — не выводить меня из лесу, пока я сама не захочу уйти. То есть, вообще, просто не показывать мне окружающий мир и растить вот прям тут. — И он просто решил так и поступить? — Нет, конечно. Папа, конечно, не хотел нарушать их волю, но не был дураком и понимал, что ребенку нужно в больницу после того, как он черт знает сколько времени пролежал на земле и в принципе — при учете, что он ни родителей моих, понятно, не знал, ничего. Я могла быть ВИЧ-инфицированной, больной синдромом Дауна, какой угодно — конечно, он хотел все это знать.

***

Но когда Нинин папа решил поступить вполне разумно и понести ее к врачу для осмотра, она самолично не дала ему этого сделать. Чем ближе он подходил с девочкой на руках к городу, тем сильнее она начинала нервничать; в какой-то момент обыкновенное хныканье перешло в плач, а уже на самой границе леса с городом стало отчаянным воплем — девочке как будто было физически больно, и мужчине стало резонно страшно. Он допустил, что сошел на почве всего этого с ума — но чем дальше он уходил от лесной опушки, тем спокойнее девочка становилась. И чем бы это ни было обусловлено, — а он был уверен, что есть логическое объяснение, — было решено еще раз не экспериментировать и вызвать врача прямо к ним — как можно более тихо, конечно.

***

— Ну, в общем, все нормально со мной было. Получилось даже анализы какие-то провести, я, конечно, не знаю, как. Ну, и я осталась жить с ним. — И его за такое не уволили? — Да будто бы кто-то его проверял на исполнение обязанностей. Лес стоит — и нормально, а почему — кому какая разница. Конечно, чем старше я становилась, тем меньше внимания мне нужно было, уже лет в пять он мог меня саму на сутки оставить — но только потому, что знал, что я не наделаю глупостей. Единственное, что у меня из отклонений было — говорить я начала только в шесть. — Холмс неожиданно прыснул. — Что? — У тебя, видимо, с рождения нелюбовь к общению. — Возможно, — пожала она плечами. — А первым моим словом было «перестань». — Почему? — Папа дерево пытался срубить. Все это время Нина на Холмса не смотрела — мучила ту же чашку, иногда просто утыкалась взглядом в стол. Холмсу очень хотелось посмотреть ей в глаза, будто бы это помогло ему понять ее чуть больше, но он отдавал себе отчет, что ей нужно дать время. — Нин, так что случилось? С тобой, я имею в виду. Почему ты вообще оттуда вышла? А потом до него дошло — примерно как мешком по голове по ощущениям. Пожар в лесу. Единственный пострадавший — лесник, попытавшийся потушить огонь. Получается, не единственный. Нина опять зажмурилась, но это не помогло — ее плечи затряслись, губы сжались, и прежде, чем она успела что-то сказать, она зарыдала, закрывая лицо руками. Холмс растерялся — в очередной раз; он не привык не знать, что делать, а Нина уже не впервые заставляла его чувствовать себя именно так. Такое было почти невозможно представить — остаться совсем одному, в мире, который тебе абсолютно не знаком, после смерти единственного родного — и вообще знакомого — человека и с, при этом, безумной болью физической. И это даже не взрослый человек, это Нина — сама по себе ребенок, который выглядит еще младше, чем есть на самом деле, миловидная, слабая, худая девушка, которая точно не готова была быть сильной. Даже сам Холмс не захотел бы жить после такого. И он просто прижал ее к себе, стараясь не задумываться над тем, поможет ли это; она даже не отреагировала, просто продолжала плакать, захлебываясь. — Какие-то туристы, — выдавила она из себя через какое-то время, — развели костер и не потушили. Ночью. Папа был дома, а я не успела вернуться до темноты и ночевала ближе к границе… Проснулась, когда все уже горело. Должна была проснуться раньше, должна была… — Ты не виновата, солнце. Ты не могла телепатически почувствовать. Она всхлипнула, но мысленно будто ответила «могла» — точнее, Холмсу так показалось. — Я побежала домой, хотела помочь, попыталась что-то сделать, но там уже ничего… никого… он… — Мне очень жаль, солнце. Правда, я… мне очень жаль. А мысленно он не мог не сказать, что это было слишком смело для шестнадцатилетней девочки. Настоящая баба, как говорится — и в горящую избу, и коня на скаку… Правда, не хотелось, чтобы такое нежное существо, как эта девушка, была «настоящей бабой». Ей бы в школу ходить и в актеров влюбляться, а не… все это. — Прости. — За что, солнце? — Ну… за все. За то, что не говорила, за то, что тебе приходится меня содержать, за то, что рубашку тебе обсоплила. Я просто… не знаю, наверное, немножко от всего этого умом двинулась. Думала, что если заговорю… не знаю, как будто придется начать жить нормально. — Я понимаю. Все хорошо. Хотя на самом деле ничего не было хорошо, и Холмс это прекрасно понимал.

***

— Господа, у меня важное объявление. «Творческое объединение» оторвалось от завтрака. Они, конечно, заметили, что Холмса не было, но думали, что он просто отсыпается после ночи, проведенной рядом с Ниной. Очередной. Сама Нина робко стояла за его спиной, испуганно оглядывая друзей. — Познакомьтесь, — Холмс взял ее за плечо и поставил наравне с собой, — это Нина. Она теперь будет с нами. — Привет, — просто сказала она. Повисло молчание. Часы тикали. На плите вскипел чайник. — Так ты умеешь разговаривать? — высказал общую мысль, неожиданно, Док. — Нет, просто хорошо притворяюсь. — И, что важнее всего, — перебил уже хотевшего что-то сказать Дока, — она любит «Доктора Кто»! Нина тихо рассмеялась: — Да, есть такое. Не знаю, почему это имеет такое значение… — «Доктор Кто» всегда имеет значение! — пламенно воскликнул Харроу. — Ты мне уже нравишься. Приятно познакомиться, Харроу. Он встал, схватил ее за руку и сильно пожал. Нина растерянно хихикнула. — Нина. Я даже знаю, из какой это книги. — Тем более нравишься. Мало кто понимает. — Это правда, — подтвердила Лина, поднимаясь. — Меня ты уже хорошо знаешь. — Да. Хотела еще раз попросить прощения. — Господи, забудь. Иди сюда. — Она подалась вперед и крепко Нину обняла. Нина, разумеется, не сопротивлялась — она уже успела заметить, что в этом доме к физическому контакту относились более чем благожелательно. — Холмс, как тебе это удалось? Ты просто маг. Холмс ухмыльнулся, опираясь о дверной косяк. — Толстой. — Что? — Толстой творит чудеса. — Не буду спрашивать. Следующей на очереди «знакомиться» была Рыжая — она глубоко вздохнула, пожимая Нине руку. — Ты правда не можешь есть, да? — Прости. Я это не контролирую. Рыжая усмехнулась: — Cariño, ты из тех людей, которые постоянно извиняются. — Есть такое. — Когда-нибудь я тебя накормлю, богом клянусь. — Весной. — Что? Нина опять рассмеялась, присаживаясь на ближайший свободный стул. — Дело в том, что я всю жизнь жила в… — Она оглянулась на Холмса. Тот кивнул — рассказывай, не бойся. — …в лесу. И зимой еды там было, мягко говоря, маловато, если не сказать — совсем не было… — Ты вегетарианка? — Ты бы тоже был, если бы эти животные тебя знали по запаху и ластились, — резко ответил она Доку. Тот прыснул: — А ты, однако ж, диснеевская принцесса. Нина нахмурилась. Холмс послал другу раздраженный взгляд. — Так вот, поскольку зимой еды никогда не было, после какой-то температуры я автоматически впадаю в пищесберегающий режим и почти не ем. Вот. — А жир ты за лето для этого не накапливаешь? Рыжая, удачно стоявшая рядом с Доком, от души дала ему подзатыльник. Тот посмотрел на нее офигевше, но ничего не сказал. — Нет, — тем временем ответила Нина, проигнорировав тон, в котором вопрос был задан. — Не накапливаю. — А можно поподробнее с того момента, когда ты начала жить в лесу? — осторожно поинтересовался Харроу. Ей опять пришлось найти взгляд Холмса, чтобы не растеряться — тот увидел ее состояние и сел рядом. — Это долгая история, которую мы с Ниной сейчас расскажем. Да, Нина?

***

— Так ты Нина, Алиса или Маугли? Я запутался. — Как тебе будет удобнее. Нина сидела, опершись виском о кулак, и свободной рукой с вилкой играла с салатом в тарелке. Рыжая, воспользовавшись случаем, все-таки подсунула ей еду — вегетарианскую, с учетом новополученной информации. Ей было легче пересказывать все это во второй раз, но чем больше людей — тем больше вопросов: как она там жила, был ли у них душ, почему невозможно было провести интернет и почему отец позволял ей ночевать вне дома. Но больше всего ей не нравились вопросы, на которые она не хотела и не могла ответить. — Так почему ты все-таки не вышла из лесу, когда стала старше? — резонно спросил Харроу, которого почему-то вся эта история больше всех впечатлила. Нина нахмурилась. — Просто. Просто не вышла, и все. — Да, но… — Пожалуйста, не спрашивай меня об этом больше. Не надо. Все переглянулись. Ассоциация с «Одиннадцать» из «Странных дел» вернулась. Холмс, как всегда, решил разрядить обстановку: — Так какой Доктор твой любимый, говоришь? — Девятый, — спокойно отозвалась она. — Ваши вкусы довольно специфичны, однако. — Эй!

***

— Ты отлично справляешься, — искренне сказал Холмс. Нина обессиленно откинулась на спинку дивана. Этот день ее уже вымотал, хоть и начался не так давно: собираясь кто в школу, кто на подработку, кто — идти на «собеседование» в клуб, с ней все разговаривали, шутили, доспрашивали то, что не успели — Нина «творческому объединению» явно нравилась, но не была уверена, что полностью этому рада. — Спасибо. Но мне… сложно, понимаешь? Их так… много. — Конечно. Доверься нам, ладно? Никто тебя не осуждает. Ну, кроме Дока, но он это неискренне — привык быть моим голосом разума и потерял грань, за которой стоило остановиться. Просто сказать — «доверься». Нина попыталась не так давно. Ведь когда ты живешь в лесу, а потом с тобой происходит такое, ты не очень разбираешь, у кого просишь помощи, даже если видел в кино, как выглядят типичные гопники. Правда, не всякие гопники могут себе позволить ударить под дых, когда израненная девушка просит помощи, но эти оказались какие-то необыкновенно мерзкие — и очень разочаровались, не найдя у Нины ни ярко выраженных вторичных половых признаков, ни кошелька. — Ладно, — просто ответила она и положила голову Холмсу на плечо.

***

Нину уже никто не просил засыпать — все понимали. Под конец дня они смотрели вместе «Доктора Кто» — хотя застопорились на двадцати минутах: Док с Ниной начали спорить о моральных качествах Девятого Доктора и стоило ли ему оставаться еще на сезон. На удивление, это была вполне мирная дискуссия, и Холмс даже понадеялся в глубине души, что они когда-нибудь поладят. С Доком он пытался провести серьезный разговор несколько раз — понимал, что ни Доку, ни уж тем более Нине эта агрессия ни к чему, но сам Док лишь отмахивался, мол, все нормально, отношусь совершенно спокойно, твое решение и все такое. Истинную его мотивацию даже он сам, наверное, не мог понять. Нину такое количество взаимодействия явно выжало, и «творческое объединение» разумно решило прервать просмотр и дать ей просто почитать. Я ближе к полуночи Лина, выходящая из ванной, наткнулась в дверях на Нину. И все бы ничего, но та смотрела на нее огромными испуганными глазами. — Лин, я… никогда… Лин… — Что случилось, господи? — Кровь… я… — Какая кровь? Где? Нина испуганно замолчала, ее взгляд забегал. Она совершенно не знала, как сказать, что именно произошло — и Лина попыталась сложить ее бессвязный панический словесный потом сама. — Ты же говорила, что тебе шестнадцать, разве нет?.. — Мне и есть шестнадцать, просто… не было и я думала, что не будет, а тут… — Господи, боже мой. Успокойся. — А если это… не то, что… — Успокойся. Все нормально. Идем, я дам тебе все, что нужно.

***

Лина тихо закрыла дверь в кухню и сползла по стене на пол. Холмс вздохнул и сел рядом с ней. — Все нормально? — Я только что впервые показала ей прокладку. Холмс посмотрел на нее искоса. — Она ведь говорила, что… — Да, я спросила то же самое. Замолчали. Часы тикали; полоска света из-под двери в гостиную исчезла, но это их даже не напугало. — Это не должно так быть, — сказала Лина тихо. — У нее должна была быть мама. Или хотя бы отец. Это не я должна была делать. — Ты права, но что есть, то есть. — Как так вообще вышло, что у нее половое созревание началось так поздно? — Условия, видимо. Постоянный стресс для организма. Как у спортсменок, знаешь? — Знаю. Но ведь так… не должно быть. Холмс просто в очередной раз ее обнял. Конечно, не должно, но что им делать-то? Или оставлять ее одну, или — и эта мысль одновременно пугала, и внушала спокойствие тем, что так, фактически, и было — становиться Нине родителями, которых ей настолько не хватало. А то, что им самим бы родители не помешали — плевать.

***

А утром в ванной Лина застала Нину в ванной с ножницами в руках. Первой реакцией, конечно, был шок и ужас — человеку, не так давно потерпевшему фиаско в попытке прыгнуть с крыши, категорически нельзя давать в руки острые предметы; но она быстро себя успокоила — крови нигде не было видно, по крайней мере пока, и паника уж точно не помогла бы делу. — Солнце, что ты… Нина вздрогнула и развернулась. В раковине за ее спиной лежали несколько отрезанных прядей волос; шевелюра самой Нины заметно укоротилась справа, и пока что это выглядело смешно. — Ты чего творишь? — с облегчением и, тем не менее, с ужасом спросила Лина. Она уж точно была последним человеком, которому стоило видеть такое кощунство: даже в бедности, даже в скитаниях она не потеряла французской гордости и знала, что стричься можно только в парикмахерской и только в дорогой — иначе быть не может. — Я… ну, волосы отросли, и… — И ты… ну, конечно, ты всю жизнь так делала. — Лина вздохнула, забирая у ошарашенной Нины из рук ножницы. Та, как всегда, когда была напугана, совершенно не упиралась. — Идем. — Куда? — В ближайший салон, куда еще. Будем делать из тебя девушку, которой ты являешься.

***

— Мне за нее страшно, — констатировала Рыжая. — Да господи, успокойся. Лина же ее не съест. Давно было пора. Холмс, конечно, лукавил. Это было и вправду жутко — тем более что Нина впервые за все это время — и второй раз за всю жизнь — вышла в незнакомый социум. Первой ее прогулкой должен был стать парк, а не торговый центр — там и опытная психика могла сломаться, что уж говорить о Нининой, неокрепшей. Зато, стоило сказать, Лина пообещала найти Нине какую-нибудь одежду (Холмс, конечно, дал добро на использование всех денег, которые у него имелись — а все эти деньги две девушки точно не смогли бы потратить за всю жизнь, не то что за один поход по магазинам). Так ведь матери обычно делают? А не было их уже третий час, и это время казалось вечностью. А потом в замке повернулся ключ. — Привет, — сказал голос Лины из прихожей. Все напряглись, ожидая увидеть, что за этим последует. А потом дверь из прихожей открылась. То, что на Нине была новая одежда не суть важно — Лина особо не исхищрялась и нашла ей, в основном, свитера (в большинстве своем свободные зеленого цвета). — Эй, так нечестно! Кто дал тебе право?! Значение имело то, что Нина была ярко-рыжей. Огненный цвет выделял на ее лице глубокие зеленые глаза, а короткая стрижка открывала шею, и все это было бы очень хорошо и красиво, если бы не один нюанс — Рыжая на такой метраж могла быть только одна. — Ну и как прикажете вас теперь называть?! — почти серьезно возмутился Холмс. — Рыжая и Фиолетовая?! Рыжая и рыжая?! Лин, о чем ты думала?! Нина смотрела на него огромными глазами — по-настоящему подумала, что он злится, и не знала, что делать и как оправдываться. — Ты перегибаешь палку, — многозначительно сообщила Лина, кивнув на девушку, стоящую рядом. — Не все тут понимают твой глупый сарказм. — Это мой-то сарказм глупый?! — возмутился Холмс. — Вот так и пробуй шутить теперь. — Просто скажи девушке комплимент. Нина теперь смотрела то на Лину, то на Холмса. Ей не нужно было комплиментов, ей нужно было, чтобы на неё просто никто не злился, и всё. Она натягивала рукава нового свитера на пальцы, будто пытаясь от всего этого внимания спрятаться; а Холмс тем временем обнял её за плечи и поцеловал в лоб. — Ты звезда, солнце. Каламбурщик хренов.

***

Нина медленно, очень медленно, но приходила в норму. Разговаривала все чаще, уходила в себя все реже, хотя полностью этого избежать было, конечно, невозможно. Она потихоньку что-то ела, очень редко, но дремала, и вскоре обещала стать обыкновенным членом общества. — А я считаю, что тебе стоит пойти к ученым и рассказать о себе, — заявил Ник. — Ты же живой Маугли. Может, тебе Нобелевку дадут. — За то, что мои родители были умом тронутые? — усмехнулась Нина. — Если бы за это можно было получить Нобелевку, я была бы первая в очереди. Завтрак готовили Лина с Холмсом; они, сказать по правде, многое в последнее время делали вместе. — Гляди, гляди, — прошептала Рыжая Нине на ухо и махнула рукой в их сторону. Оба крутились около кухонной поверхности — резали хлеб на бутерброды и такое прочее. И все бы было ничего, если бы не взгляды, которыми они периодически обменивались, и не рука Холмса, при любой удобной возможности ложащяяся Лине на спину. — Кажется, у них наконец-то назревает шур-мур. — Да? — с сомнением в голосе нахмурилась Нина. — А мне кажется, Холмс всегда себя так ведет. — С кем? — спросила насмешливо. — С Линой — всегда. Он к ней с самого начала неровно дышит, с первого полувзгляда. А она просто из женского кокетства не подкатывает к нему в ответ, хотя все понимает и точно так же сколько я ее помню на него влюбленно смотрит. Нина задумчиво отмолчалась. Все эти романтические взаимодействия уж для кого-кого, а для нее были тайной за семью печатями, которую она могла видеть только в кино и книжках. Тем временем Лина с Холмсом уселись за стол вместе со всеми и в очередной раз переглянулись о чем-то им двоим ведомом. — Повестка сегодняшнего дня, господа, следующая, — многозначительно начал Холмс без лишних попыток привлечь внимание. Здесь все и так привыкли, что когда Холмс говорит — надо слушать: он был им чем-то вроде короля или патриарха, и понятно, почему. В конце-то концов, он их всех почти содержал — даже пускай Лина и Док пытались как-то подрабатывать. Холмсу не было жалко, точнее, наоборот: ему хотелось предоставить возможность заниматься чем-то хорошим и не думать о собственном пропитании людям, которых он любил. Так вот, все разговоры мгновенно прекратились, и Холмс продолжил: — Нам нужно что-то делать с Ниной и с тем, как она спит. Потому что так дальше нельзя. Нина подняла брови. Она боялась даже представить, что именно Холмс с ее сном хочет делать. — А может, не стоит?.. — Ты начинаешь засыпать, как только перестаешь думать. Посмотри правде в глаза, — внезапно доброжелательно подал голос Док. Он все так же продолжал каждый день проводить над ожогом Нины необходимые манипуляции, а Нина все так же никак это не комментировала. Возможно, где-то в глубине души стеснялась или что-то типа того, но вслух она этого никогда не произносила — а все, что во время таких «сеансов» творилось за закрытой дверью, оставалось за этой дверью. Док в такие моменты вел себя, как настоящий профессионал, и прекращал даже язвить. — Он прав, — кивнул Холмс. — Нинок, мы все понимаем твою проблему. Просто ты должна понять, что просто так оставлять это нельзя, и пускать на самотек — тоже. Я бы попросил Дока прочитать тебе лекцию о нервной системе, которая у тебя, к слову, должна была уже умереть такими темпами, но не буду, потому что ты и сама прекрасно все знаешь, а он и так прочитает, если захочет. Нина поморщилась. — К чему ты ведешь? — Только к тому, то тебе несмотря ни на что нужно начать спать, даже пускай тебя будут мучить кошмары. Но для этого — я понимаю, что тебе нельзя оставаться одной. — Мы с Холмсом готовы заниматься этим вдвоем, — подала голос Лина. — Но, мне кажется, все тут готовы помочь тебе тоже. Делать-то нужно немного — быть с тобой ночью рядом, точно так же спать, но будить тебя, если что. Нина растерянно переводила взгляд с Лины на Холмса, а с них — поочередно на всех, сидящих рядом. — Так нельзя, — выдавила она из себя. — Не надо, я сама… — Сама ты и до этого могла бы, — в очередной раз высказал разумную мысль Док. — Давайте так: просто поднимите руку те, кого беспокоит, что Нина себя так изводит и кто готов сидеть с ней рядом по ночам. Поднялось сразу пять рук: Лины и Холмса, разумеется, Рыжей, Шляпника и Харроу. Док гордо сидел, будто не услышал вопроса, секунд пять, а потом тоже поднял руку. Нина оглядывалась по сторонам, на улыбающиеся взгляды, устремленные на нее. Обессиленно откинулась на спинку стула: — Вы же понимаете, что это будет сложно, ребят. Я вижу… вижу все это каждый раз, когда закрываю глаза. Я буду просыпаться каждую ночь, без вариантов. — Просто посмотри на руки и скажи спасибо. Не переубеждай никого, ты портишь момент. И впервые Доку за его слова никто не захотел вмазать.

***

Нине было максимально неловко видеть расписание, которое они на полном серьезе составили. Ей не хотелось спать, и уж тем более не хотелось, чтобы кто-то не спал из-за нее — она понимала, что будет кричать по нескольку раз за ночь, и спокойствия тем, кто будет рядом с ней, не видать. Она хотела возмутиться, что Харроу и Ник учатся, но их «дежурства» поставили в ночи на субботу и воскресенье. Кому-то, к тому же, нужно было дежурить дважды в неделю; сначала вызвался Холмс, но потом — абсолютно неожиданно — его перебил Док: — Ты и так не спишь ночи напролет, еще хуже нее. Законного права не дождешься. Я буду. Нину и так беспокоил тот факт, что бесконечно саркастичный и не питающий к ней особенной симпатии Док будет свидетелем ее ещенощного позора, так теперь еще и два раза в неделю — сдуреть можно было. Но каждый раз, когда она хотела в течение этого дня отказаться от всей затеи, перед глазами представали трясущиеся плечи Лины. И, что самое ужасное, вспоминались глаза папы — когда она в очередной раз приходила домой с ранками на руках или ногах. Они все расстраиваются, когда она себя не бережет. А расстраивать их она просто не имеет права. Так что Нина, ложась в постель, никак не прокомментировала то, что на соседней ветке дивана умостился с книгой Ник. — Давай, спи. Или могу вслух тебе почитать, слышал, это на тебя магически действует.

***

Нина проснулась около часу ночи. Нику на секунду показалось, что у нее что-то вроде приступа астмы: она громко хватала ртом воздух и хваталась за все вокруг, пытаясь, видимо, что-то сказать. — Эй, Нин… эй, эй, эй, все нормально, просыпайся! Нина мгновенно села в постели и испуганно заоглядывалась. Ник осторожно сел рядом с ней на краешек дивана и взял ее лицо в свои руки — действия получались машинально, заранее он вообще не думал, что будет делать, а сейчас включилось что-то врачебное — все получалось само. — Нин, ты в порядке. Ты в безопасности. Все хорошо. Нина все еще не могла начать нормально дышать и крепко держалась за его руки; ее глаза были открыты, но она все равно видела то, от чего во сне так бежала. И, видимо, общение с Холмсом сказалось — Ник обнял ее. И в тот момент на секунду что-то ощутил — не чувство выполненного долга и даже не беспокойство за друга, а нечто другое, чего еще долго не поймет.

***

Харроу, как всегда, отнесся спокойно. Когда Нина проснулась, он мгновенно протянул ей чашку с зеленым чаем. — Чего там? — невозмутимо спросил он. Нина, все еще дрожа, грела об чашку руки, хоть и не замерзла. — О… огонь. Много огня. И… крики. — Чьи крики? Она нахмурилась и вместо ответа просто отпила чаю. Харроу уяснил: есть вопросы, которые Нине не стоит задавать еще раз, когда она не отвечает, и стоит научиться их распознавать в ее мимике. В такие моменты девушка хмурилась и молчала, глядя в случайную точку, а потом отвечала что-то вроде «просто» или «не важно». — Вкусный чай, — ответила она сейчас. Харроу усмехнулся и присел рядом с ней. — Кажется, их план по спасению тебя — почти пытка. — Есть такое, — усмехнулась Нина. — Нужно не столько мне, сколько им. — Знаешь, что? Давай посмотрим «Доктора Кто». Не хочу тебя мучить. Нина хихикнула. — Мы с тобой осмелимся так нарушить правила? — А с кем тебе еще их нарушать? Я тут один, кто на самом деле готов пойти тебе на уступки, поверь. И, не дождавшись ответа, потянулся к пульту и установил громкость на минимум, чтобы никто не спалил их за таким вопиющим преступлением.

***

Это, впрочем, и вправду была последняя ночь спокойствия для Нины — следующим по очереди, в ночь на понедельник, был Холмс, который точно не разрешил бы ей «профилонить». Зато готов был перед сном сидеть рядом и молчать, поглаживая ее по голове. Нине было страшно думать, что Холмс делает это потому, что чувствует себя обязанным — ведь на самом деле это она ему должна, причем за все, что имеет сейчас. Холмс знал — твердо, с самого начала, что обязан Нину спасти, как остальных, потому что на самом деле только она в этом и нуждается. Когда Нина вскинулась в постели среди ночи, она даже не заметила, как, схватившись за Холмса, назвала его папой — несознательно, по привычке. Холмс заметил, конечно. И ничего ей по этому поводу потом не сказал.

***

Лина рассказывала ей истории, пока глаза сами не закрылись — к своему ужасу, Нина начинала привыкать к этому расписанию. У этой девушки определенно был талант повествователя или, скорее, заклинателя — она могла рассказывать какую угодно заунывную байку, но ее все равно бы слушали, как завороженные, все вокруг. Даже когда Лина начинала говорить на других языках, которые у нее в голове, конечно же, мешались — французкий, немецкий, английский, иногда — арабский и другие языки, которые Нина не могла распознать, потому что никогда в жизни не слышала — Нине казалось, что слушать ее равно впадению в гипнотический транс. — Как у тебя это получается? — Что, солнце? — Ну… говорить. Я даже не могу это объяснить, ты просто как будто бы… Лина тихо рассмеялась: — Ты не первая, кто мне это говорит, и кому я не знаю, что ответить. Ты просто как будто бы… говоришь со словами. Они, знаешь ли, довольно отзывчивые ребята, если знаешь, как найти с ними… общий язык. Нина, конечно, не знала и умом этого понять не могла. Так и уснула, пытаясь об этом думать — и когда проснулась около двух часов ночи довольно быстро уснула опять.

***

Правда, на следующую ночь, в которую с ней сидела Рыжая, такой успех повторить не удалось — она просыпалась каждые пятнадцать минут, каждый раз — в одинаковой панике и истерике. Рыжая не знала, что делать, и уже начинала по-испански ругаться — признак того, что она очень злится, очень волнуется или очень накосячила. Или все вместе. — Откуда ты знаешь испанский? — внезапно спросила Нина. Время шло, и ей становилось все интереснее задавать вопросы, но это все еще ставило окружающих в неловкое положение — они никак не могли привыкнуть, что Нина говорит, и еще и когда не просят. Рыжая приподняла брови и взяла небольшую паузу, чтобы подумать. — От бабушки. Моя мама с ней поссорилась, когда ушла от моего отца — бабуля считала, что это до добра не доведет и бросать хорошего мужа ради мимолетной влюбленности — глупость. Права была, конечно. — Жить с нелюбимым человеком кажется хреновой идеей, — подумала Нина вслух. — Тут уж на вкус и цвет все фломастеры разные, — пожала Рыжая плечами. — Я с бабулей согласна. В общем, меня к ней официально сплавили всего однажды — когда мама с отчимом собирались поехать в отпуск, а меня брать не хотели. — Отчим тебя не любил? — Ну, почему сразу. Он-то как раз ко мне нормально относился, понимал все, а вот маман… ну, она винила меня в отсутствии у нее личной жизни — мне было не особо приятно с ней находиться в тесном пространстве так долго. Так что никто не был против, да. А там оказалось, — и для меня это было чудом, — что бывает так, что тебя любят в доме, где ты живешь. Причем ни за что, просто так. Бабушка же меня лет пять на тот момент уже не видела, могла бы и забыть, что такое быть… бабушкой. — А что это такое? — Ну, ты же смотрела кино, знаешь, наверное, этих стереотипных бабушек. Накормить-одеть-обласкать и сказу еще на ночь прочитать. А она как раз была испанкой, по-нашему говорила так-сяк, на рыночном уровне — мне пришлось за тот месяц, что я с ней жила, научиться ее понимать. А потом мне самой интересно стало, я начала учить, радовала ее. Меня от нее в срок забрали и по идее мы больше видеться не должны были, но, — она усмехнулась, — я была неостановима. — Любила ее? — Еще бы. Только у бабули я чувствовала себя дома… потом я ушла к ней жить. С потрохами. Ей нужна была помощь, а маме — личное пространство, так что родители поупирались только для виду. А потом… — Она покачала головой. Нина уже хотела попросить, чтобы Рыжая не продолжала, когда та будто проснулась: — Бабуля умерла. От старости, спокойно, во сне. Мне пришлось вернуться домой, и мама меня за это возненавидела. — А потом что? — А потом меня в метро подцепили эти двое додиков, Док и Холмс. И я ушла, почему бы и нет. — И как? Дома? Рыжая улыбнулась и по-матерински подбила Нине одеяло. — Мы с тобой обе знаем, как это происходит: новый дом появляется, но ты постоянно мысленно возвращаешься к старому. Главное — не попасться во внутреннюю ловушку и не вернуться навсегда. Нина кивнула и закрыла глаза.

***

А следующим по очереди был Док — он просто сел с непробиваемым видом и уткнулся в книгу, с Ниной даже не переглянувшись. Нина, конечно же, нервничала — попробуй тут успокоиться, когда стесняешься даже дышать нормально. Она ворочалась уже час, пытаясь заставить себя отбросить мысли. Папа в таких случаях говорил просто считать: раз, два, три, четыре, пять, и так до бесконечности, пока мозг не устанет и не начнет отключаться; сейчас это уже не работало — постоянно сбивало то, что Док просто дышал и иногда переворачивал страницы. — Ты чего не спишь? Нина вздрогнула. — Я спала. — А врать-то зачем? — покачал Док головой. — У тебя болит что-то? Это нормально, если болит, но тогда я просто могу дать тебе еще болеутоляющих. — Не надо. Я от них себя странно чувствую. — Ну конечно. Это же, по сути наркотики в разумных дозах… Но тебе в любом случае придется их пить, причем еще долго, хорошо, если не всю жизнь. — Врач мне уже это объяснил, — отрезала Нина, утыкаясь в подушку. Глупо было после такого делать вид, что уснет, но лучше вариантов у нее не было. Не то, чтобы она не понимала Дока или злилась на него; но его поведение ее пугало, она не привыкла, чтобы к ней обращались с недоверием или укором — потому что так к ней никогда и не относились. А Док над ней подтрунивать все не уставал и не уставал — почти по-злому, постоянно. Конечно, в его присутствии она терялась, а ведь каждый день Нина приходилось попадать с ним в еще более неловкую и щекотливую ситуацию. Ее высокий болевой порог впервые в жизни играл на руку — кричать при Доке она точно не могла себе позволить. — Серьезно, Нин. Что тебя томит? Сегодня моя очередь выслушивать. — Не утруждайся, — буркнула Нина. И Док просто отмолчался. Подумать только. Нина той ночью так и не уснула.

***

Нина никому, конечно, ничего не сказала — вот уж чего ей точно не надо было, так это навлекать на Дока беду. Но он сам почему-то вел себя, будто получил нагоняя — молчал. Это для тех, кто знал Дока достаточно хорошо, всегда служило тревожным звоночком: если этот человек молчит и ничего язвительно не комментирует, то он болен или мертв. В данном случае скорее второе. — В бой, — просто сказал Холмс Лине после обеда, который каким-то чудом удалось провести всем вместе. (Если бы не напряжение, исходившее от одного из присутствующих, можно было бы сказать, что они собрались большой дружной семьей в домашней атмосфере). Док опять читал — он в последнее время часто это делал: лелеял надежду вернуться в медицинский и вообще хотел читать о своей профессии как можно больше, потому что от подопечного ему «творческого объединения» можно ждать чего угодно. — Ну, доктор Ватсон, опять дуемся? Она присела рядом с ним на табуретку, поджав под себя ногу — в мужской комнате было несколько стульев, чтобы ее обитатели имели возможность помузицировать в любой удобный момент и не моститься на кровати или полу. Можно было бы сказать, что в этой комнате творился бардак, если бы любой вошедший не бывал перед этим в гостиной, где после вселения Нины лучше в плане порядка не стало. Док был довольно педантичен и периодически даже убирал за своими расхлябанными соседями по комнате, и его рука чувствовалась; только по кроватям можно было понять, что впечатление порядочности хозяев — ложное: только одна из четырех была заправлена как следует, остальные явно с утра оставили, как было. — Будешь молчать, да? Долго? Знаешь же, что разговорю. Открывай карты. Док вздохнул и потер виски. — С чего ты взяла, что что-то не так? Я просто не в настроении. — Как раз после ночи, которую ты просидел с Ниной. Дело в ней, да? — Какое в ней вообще может быть дело? Док, среди прочего, раздражался из-за того, насколько о Нине много говорили. Как тот самый друг, который бесится, что все вокруг говорят о своих ненаглядных детях — и который прав, по сути, потому что может себе позволить возмущаться. О Нине и вправду беспокоились все и говорили часто. Но что поделать, если ей и вправду было нужно именно столько внимания и заботы? И тем не менее, сейчас Лина видела, что дело вовсе не в их беспокойстве или что-то вроде того. Оно было всегда, и Док вполне мог с этим жить. — Хочешь, чтобы я правду из тебя клещами вытаскивала? Я буду, только скажи. Просто есть шанс мирно разобраться на берегу, и… — Она меня ненавидит. — Док резко отклонился на спинку стула, бросив книгу на письменный стол. Лина вопросительно приподняла брови. — Она меня ненавидит. Нина. Терпеть меня не может. — И у тебя нет… версий, почему? — Я же ничего плохого ей не сделал! Я говорю всякое, но я всегда и со всеми так разговариваю, разве нет? Я всегда язвил по поводу того, что ты воровала, но ты же меня не возненавидела. — Но была близко, — усмехнулась Лина. — Слушай, ты преувеличиваешь, чувак. Она какая угодно, но не злая и ненавидеть тебя вряд ли может чисто физически. — А что тогда? — окончательно вспылил Док. — Она в моем присутствии физически спать не может. Я спросил, что не так — сказала «не утруждаться». — Она тебя боится, дурак. Ты постоянно к ней цепляешься. И она — не мы, тебя терпеть не готова. Представляешь, что с тобой бы было, если бы твой лечащий врач саркастично комментировал каждое твое действие? Док скривился, но отмолчался. Незнакомому человеку показалось бы удивительным, что его это вообще волнует. Но не Лине, конечно. — Слушай, просто помирись с ней. Своди куда-нибудь… — Док кинул на неё косой взгляд, она отмахнулась: — Не в романтическом смысле, дурак. Ей же все интересно и нужно выходить из раковины потихоньку. У нас рядом, например, есть магазин с кактусами, туда дорога через парк — идеально для неё, своя среда. Тем более, что она кактусы только на картинках видела. Выйди с ней, сопроводи, покажи, что на самом деле зла не желаешь. — Я с её ожогом каждый вечер вожусь, — проворчал он. — Почему этого недостаточно? — Какой же ты бронебойный, господи… Ладно, я предложила, а ты как хочешь. Встала, похлопав его по плечу, и ушла.

***

А потом Док почему-то её послушался — это на него было, мягко говоря, не похоже. — Нина, ты когда-нибудь видела кактусы? — Она посмотрела на него снизу вверх почти без эмоций и отрицательно мотнула головой. — А хочешь? И как-то так получилось, что Нина сказала «хочу». И тогда они молча надели куртки и пошли на улицу. Говорить было особо не о чем, да и пока условия были не те — Нина побаивалась асфальтированных дорог, машин и многоэтажек, так что все выяснения отношений стоило отложить до парка. Нина испуганно замерла перед светофором. Док за руку вести ее не хотел, и на секунду обернулся, уже выходя на дорогу: — Давай, не тормо…

***

— Ну ты даешь. — Нина сидела у его кровати, и для этой ситуации явно должно было быть название — что-то вроде «обратное дежавю». — Ты тоже, — спокойно ответил Док. У него была перемотана нога. Ничего серьезного не произошло, хотя могло быть — сильный ушиб колена и запятнанная честь. — Как ты вообще сориентировалась? — Я видела в медицинских сериалах, как вызывают «скорую», — улыбнулась. — А телефоном пользоваться не так сложно, как я думала. — Ты смотрела американские сериалы про медиков, да? — А что? — Ты сначала набрала 911. Нина пожала плечами, ничего не ответила. Хорошо хоть, прохожие подсказали, почему вместо живого человека ей отвечает робот и говорит, что набранный номер не существует. — Как ты вообще так? Горел же красный. Даже я знаю, что нельзя на красный. — Горел, да? — В смысле? — Я не заметил. Док — я не заметить красный свет? В это верилось с трудом. Нина хохотнула: — Батенька, да вы дальтоник. — А он внезапно не отшутился, посмотрел на нее очень серьезно — так, что ее веселость сменилась удивлением: — В смысле? Я же пошутила, ты чего. — Удачно пошутила, — буркнул. — Погоди, так ведь дальтоники не могут быть… Док прервал ее одним взглядом. Нине сложно было осознать, что так вообще можно — обманывать всех без зазрения совести, включая, скорее всего, медкомиссию и преподавателей. Она испуганно молчала. Док тоже. — Это мне совершенно не мешает, когда я вдумываюсь. Отвлекся — и все. Это единичный случай. Тем более, что хирургом я и не хотел бы работать. Другое дело, что не только хирургу нужно различать красный цвет, но Нина подумала, что раз Док готов был работать вот так — значит, знал, что точно не причинит никому вреда. — Не говори ерунды, — внезапно сказала она. — Я просто тебя отвлекла посреди дороги. — Что? — Не посмотрел на светофор, и все. Я виновата. Они встретились взглядами и заговорщически друг другу улыбнулись. — Тогда уж давай я сам тебе что-то говорил. Так, по сути и было. — Договорились. — И, помолчав, спросила любопытно: — А какого цвета у меня волосы? — Это не чистый эксперимент, я по воплям Холмса уже обо всем догадался. И они рассмеялись, а потом сразу распахнулась дверь — в палату ввалилось все «творческое объединение». — Ты его побила? — осведомился Холмс. — Просто сдачи дала, — ответила ему Нина.

***

— Ну, а сегодня-то ты чего маешься? Боишься, что я тебя как свидетеля задушу подушкой? Холмс же еще живет. Нина напряженно вздохнула. — Вот знаешь, люди часто путают Австралию и Австрию. — Так. — И говорят, что кенгуру живут в Австрии, хотя их там нет и никогда не было. А ты меня не любишь. — Чего?.. Нина явно знала толк в сюжетных поворотах. Док захлебнулся воздухом, не зная, что на такое отвечать. Девушка молча отвернулась к стене. — Ну ты глупая, конечно, — покачал он головой, и каким-то образом Нине этого было вполне достаточно.