горчица

      Просыпаться по утру и видеть несколько сообщений от твоих хороших друзей – это хорошо. Получать смс от новых знакомых с их контактами – это отлично. Читать дату и место следующей встречи – это замечательно. И даже когда такие сообщения вибрацией уведомлений звучат под твоей подушкой во время самого приятного сна, пробуждение не становится причиной плохого настроения. Первое уведомление беззастенчиво коснулось его уха, когда в комнате было еще темно. Максим, нехотя перевернувшись со спины на живот, только сильнее взбил подушку и закинул руку на девушку, спящую под своим боком. Второе уведомление застигло его двумя часами позже, когда под его ладонью вместо теплого женского тела одиноко лежало скомканное одеяло. Тогда Максим соизволил открыть глаза и кинуть взгляд в сторону окна, за которым солнца видно не было – сплошное белое молоко из тумана и туч. По его собственным ощущениям время было около десяти утра, а это для выходного дня – рань несусветная. Третье уведомление пришло вместе с четвертым, когда, провозившись, Анисимов спихнул подушку в право, обнажив свой телефон. Тот, скатившись по простыне вниз, прохладным боком упал у лица парня, почти касаясь его носа и не давая тому и шанса просыпать время дальше. На экране высвечивалось пол двенадцатого дня, одно ярко-зеленое смс от незнакомого номера и множество уведомлений из синего приложения вк. Потирая ладонями предательски заслезившиеся глаза, Максим с усталым вздохом вытягивается на постели, лениво потягиваясь и оценивая масштаб своего недосыпа. Несмотря на достаточно позднее пробуждение, он всё еще чувствовал себя разбитым, а желание отключить к черту телефон и снова зарыться в подушку казалось вполне себе сносным. Размашистым движением руки смахнув с лица волосы, парень все таки решил взяться за мобильный, задавая старт этому дню. — Вот же ж сука, — в одно мгновение мертвым грузом на него опустилось всё пережитое вчера, притупившееся ночным сном. Ведь почти в каждом полученном сообщении был повторяющийся вопрос: это правда? Олег Терновой, с которым Максим общался в последний раз года два назад, спрашивал о Джеймаре, сетуя на то, что ему никто, ни Никита, ни Сережа, не отвечает. Диана Видякина с провоцирующей аватаркой с оголенным плечом оставила несколько сообщений, последнее из которых включало в себя только восклицательные и вопросительные знаки. Серёжа Драгни спрашивал отчего то именно у Макса о дне, когда с Аней можно попрощаться – парнишка уже собирался в Москву. А Максим не знал ровным счетом ни-ху-я, и рад был бы не знать и дальше, вот только одно единственное сообщение от Серёжи Трущева рушило все его планы:

(8:57) Похороны завтра. Приходи к одиннадцати. Макс, пожалуйста, в черном.

Беспомощно завыв, скорбью пришибленный, он лишь уронил голову на подушку и закрыл свои глаза, под веками которых, словно обжигая, появлялись образы вчерашнего дня: Никита с бледным лицом и дрожащими губами, Пиэлси, который снова курит сигареты, новая знакомая с мокрыми от слез щеками и ошарашенные глаза Софы, которыми та смотрела на Макса – вестника плохих новостей. Как-то ему уже приходилось хоронить родного человека, дальше - Анисимов каждый раз избегал данной церемонии. Эгоистично ограждал себя неверием и незнанием, только чтобы моменты последние еще живые оставались у него незапятнанные кладбищем, гробами и гвоздиками. С силой потирая сухие глаза, Максим не торопился вставать. Смотрел на шкаф, что напротив кровати находился, во всю дверцу которого зеркало было вклеено. В отражение свое помятое вглядывался, на корни каштановые отросшие, на пряди пожелтевшие от недостатка ухода должного за ними. На уведомления новые не отвлекался даже, моментом застигнутый: мысли лениво в голове перебирая, парень только и зацепился что за рубашку черную. Была у него такая. Надевал её редко, но на мероприятия радостные - в кино девушку свою сводить четырнадцатого февраля на фильм какой-то особо девчачий, на свидание на крышу высотки где-то у места живописного. Рубашка его еще из материала была приятного такого, который точно кожу раздраженную цеплять не станет. Сперва ногу правую на полы холодные опустив, Анисимов поднялся с постели медленно, все также за отражением своим наблюдая внимательно, словно Максим из Зазеркалья, заспанный, на секунды отстанет от хозяина своего, выдав секреты всех параллельных миров, где люди умершие дышать продолжают. А пока дышать приходится здесь, он дышит. К шкафу шаг делает, ладонями по зеркалу мажет, отпечатки свои оставляя на уровне лица отражения, ногтями дверцу цепляет, игнорируя ручки тонкие. На него тут же скомканная футболка черная падает со стертой надписью "свобода", и парень её ногой под кровать отталкивает, ныряя в шкафный мир. Перелистывая вешалки бесконечные с одеждой, девушкой любящей выглаженной, он уже терпение своё терять начал: нигде нет того, что искал. Рубашка жёлтая в клетку есть, а черной - нет нигде. И пока Максим одежду с остервенением в шкафу переворачивает, с кухни голос девичий переливами тонкими звучит. Один. Значит, Софа уже ушла домой. Не найдя нужной вещи, он, раздраженный мелкой, но уже первой случившейся неудачей за этот день, босыми ногами прошлепал в ванну, намереваясь настроение поганое смыть своё. В этот раз отражение в зеркале Максим игнорировал полностью: чтобы лишний раз не беситься.       Порошок ароматного растворимого кофе на белоснежном дне голубой кружки напоминал Максиму не просеянный грязный речной песок, в недрах которого могли прятаться только зеленые осколки пивных бутылок и старые разбухшие от воды бычки. Чайник никак не хотел закипать, а в выражении лица Олеси четко читалась неизвестная парню, типично девчачья, надутая обида, разбираться с которой ему никак сегодня не хотелось. Его мысли целиком и полностью заняты другими и другим. И пока она выкручивала кнопки на электронных часах с радио, Анисимов крутил кружку с Владивостоком в своих руках: — Ты не знаешь, где моя черная рубашка? — он цедит это с большой неохотой, взгляда голубого от содержимого чашки не отрывая, — На похороны надо. Найти не могу. — Она на месте, — девушка волосы медные с плеча на спину перекидывает, радио ей до этого неизвестное оставляя. Там под отбивку приятную хорошего дня ведущий желает, обещая, что следующим треком Земфира играть будет. В этом доме Земфиру любят. — Где, Лесь?— чайник кипит, и Анисимов водой огненной кофе заливает свой сладкий, ложками чайными не пользуясь - кружку в руке вертит так, чтобы водоворот спровоцировать. Провоцирует. — На месте, Максим, — с нажимом отвечает девчонка, запахнувшись в нежно-розовый шелковый халат и хлопнув дверцей холодильника. У неё в ладонях два куриных яйца, и Максим качает головой, когда видит её постепенно краснеющее лицо. — Я не нашел, — его губы обдало жаром, Свобода передергивает плечами и отходит на шаг от подоконника, почти обжегшись слишком горячим напитком. — Еще бы! — она эмоционально взмахивает руками и оставляет яйца на столешнице, огородив их разделочной доской, чтобы те не скатились на плиточный пол. — Надо чаще дома бывать, а не мотаться по всяким этим музыкант..шам своим! — девчонка заправляет выбившуюся прядь волос за ухо и шаг к парню делает, спину выпрямляя. — К кому?— не понимает Анисимов, в сторону часов глядя, там "Он твой мальчик" играть начинает голосом проникновенным Земфиры, унося парня далеко из квартиры этой. — К Майер своей!— равнодушия его не выдерживая, Олеся парня ладошками в грудь толкает, сверкающие от слез глаза поднимая на него с роста своего невеликого. Девчонка в его ноутбуке диалоги не для глаз своих нарыла, да вчерашние разговоры женские чисто интерпретировала по-своему уж слишком, эмоциям отдалась своим всецело, не замечая совсем масштабов разрушительных. — Чего? — застигнутый врасплох, Макс щурится недоверчиво, считая наивно, что Олеся его на розыгрыш провоцирует какой-то, но когда та чашку с китом Владивостокским, полную кипятка, смахивает на пол со звоном оглушительным, он понимает, что всё серьезно. Девчонку свою подхватывает тут же под бедра, на столешницу усаживая, чтобы та ноги не обожгла и в осколках не поранила. Сам в тапках мокрых и горячих стоит, истерику сдержать её руками пытаясь: Олеся ногами дрыгает и чуть ли не кусается, головой мотая остервенело. Кричит о чем-то, в слезах захлебывается, она ладонями по Максиму, по столу проводит, вилку хватает пальцами цепкими, угрожающе выставляет перед лицом парня. — Пусти, пусти, пусти! К Жене ходишь, про меня забыл совсем, я тебе только рубашки выглаживать нужна, ты даже не слышишь меня, даже не знаешь, где лежит всё! — Анисимов вилку из рук её выбивает проворно, а девушка обороты не сбавляет совсем, по груди его колотит, на прикосновения шипит. — Ты дура, дура, блять, что ты там себе придумала? Блять, Лесь, очнись, что за херню ты мелешь? — шепот на неё не действует совсем, Максим нож близко к ним лежащий на пол скидывает, чтобы, в эмоциях своих захлебываясь, девчонка его не схватила. Олеся плачет навзрыд, царапая его плечи наманикюренными ногтями: — Там сообщения, там.. ты на студию опять, да? С гитарами, с музыкой, с ними, не со мной.

***

      Решение уйти из дома без завтрака обратилось Максиму неприятной тошнотой после поездки на автобусе. Поэтому, у станции метро, ему пришлось некоторое время сидеть на замерзшей лавочке, чтобы прийти в себя и не упасть где-то у вагонов. Прохладный воздух морозил нос, а в карманах не было ни одной сигареты - все оказались скуренными вчерашней ночью. Опустив локти на колени, Анисимов смотрел прямо себе под ноги, где перед носками кед расплывалась темная лужа, на дне которой ярко выделялся разорванный женским каблуком кленовый лист. Они никогда не конфликтовали так. Крики Олеси всё еще стояли в его ушах, а пальцы на правой ноге неприятно саднили от опрокинувшегося прямо на них кипятка. То, что он любит, Максим не сомневался, но при этом, глядя в пятно листа, понимал, что не жалеет и не переживает сейчас ни о чем, кроме разбитой кружки. Голубая кружка с китом была подарком его сестры перед тем, как Анисимов вообще переехал из Владивостока в Москву. Единственная вещь в доме, после гитары, имеющая для него такое колоссальное значение. Он пил из неё все: чай, супы, бульоны, кофе, лекарства, пиво. Ставил почти всегда её по ночам у кровати, даже мыть её Лесе запрещал - сам, своими руками все, словно знал, что когда-то разобьется. Новое смс, среди кучи безликих других, которые очнулись только после непоправимого, заставило Максима прийти в себя: в студии уже ожидают, его вещи нигде не потерялись. "Ждут своего хозяина", - звучало в сообщении, и Анисимов только прикусил щеку изнутри, подавляя в себе улыбку — никак не до этого сейчас. Грузно поднявшись с места, парень проигнорировал и еще одно новое сообщение от неизвестного номера, единственным словом в котором было "спасибо".        Горчичный длинный шарф словно перестал греть: Макс два раза обернул его вокруг своей шеи, словно позабыв, каким образом повязывал одежду до этого. Сегодня, некогда любимая вещь, больше казалась неприятной удавкой, которую хотелось с остервенением сдернуть с себя, предоставив осеннему морозцу пробираться под ворот одежд и сковывать движения своими липкими прикосновениями. Отторжение всего, что было до, накрывало чувством отстраненности от всего происходящего сейчас. Попав в толпу у турникетов, Максим не сразу смог вернуться назад к автоматам пополнения проездных карт — в его собственной закончились средства. У него монеты жёлтые мимо карманов летят, звоном наполняя пространство всё, как утром сегодняшним дома. На деньги наступают люди, потому что поток бесконечный вдаль уже к эскалаторам уносит, на губах беззвучное "блять", он шарфом за портфель чужой цепляется и впредь желает себе в метро в час такой не спускаться. Шапка набекрень и телефон жужжащий, жужжащий, жужжащий. Всё равно холодно.       Стоять под подъездным козырьком и закуривать первую сигарету новой пачки - как тянуть кота за хвост, наслаждаясь его протяжным и раздраженным воем. Возвращаться не хотелось, курить не хотелось тоже, но альтернативы другой никакой сверху не падало. Хмурый день к вечеру, как назло неподходяще, обернулся лучами золотистыми, провожающими детей, что из школы идут с родителями любящими под руку. Слишком теплый и яркий, чтобы гореть перед глазами его уставшими. Максим отвернулся от площадки детской, взглядом в дисплей домофона упираясь, выбором терзаемый: сейчас можно было в квартиру собственную позвонить, обстановку разрядить, извиниться в конце концов. Все вместо того, чтобы втихую своими ключами открыть. Набирая номер квартиры, Анисимов не сразу понимает, что не та. — Да?— эти нотки протяжные ни один мужчина подъезда этого не перепутает, внизу живота у парня робко зарождается неприятная тревога, которую тот решает игнорировать. — Жек, это я, открывай, — на выдохе выдает Свобода, выбрасывая окурок куда-то в сторону. Дверь сигнализирует характерными звуками, женщина по ту сторону без вопросов открывает ему все свои двери.

***

— Ты вроде говорила, что тебе помощь нужна, — удавку с шеи снимая, вместо приветствия выдает Максим, буравя взглядом полы. Он не знал, зачем пришел к ней. За ответами на вопросы, сегодня объявившиеся, за развеиванием сомнений и слухов неподходящих к их общению. Майер руки в муке о фартук вытирает и улыбается парню широко, пальцем тонким и изящным показывая в сторону ванных комнат: — Лампы перегорели, а ты сам знаешь, мужчин нет. При свечах умываться тоже неплохо, но хочется видеть всё это, — она игриво обводит своё лицо и тихо смеется, предлагая Анисимову помощь, но тот уже сам справляется с верхней одеждой, проходя вглубь квартиры. — А лампы то у тебя есть? — он дверь в комнату темную открывает, оглядывая легкий беспорядок, состоящий из баночек разных и, кажется, бесконечных. — Сейчас будут, — улыбающееся лицо Жени сильно контрастирует с глазами Олеси, полными слез, и Максим дает себе обещание выяснить у Майер всё, что послужило причиной его с девчонкой конфликта. У стиральной машинки встает, которая в режиме отжима выбрировать сильно начинает, и ногой своей раненой наступает на что-то, что писком резким взрывается. Анисимов вздрагивает, испугаться успевает, что раздавил живое что-то, но, наклонившись, только мышь игрушечную видит. И лоток с ней рядом. — Я не знал, что у тебя кот есть, — удивленный взгляд устремляется в сторону Жени, и она разводит руками, когда отдает новые лампы. — Да мне тётка отдала это бромоглота, — девушка к полу наклоняется, игрушки в сторону смахивая, — а он гуляет постоянно, я его уже третий день не вижу. Не знаешь, где кота можно срочно нового купить? У неё будто легко всё, и Максим отмахивается кривой улыбкой, потому что слышит в нотках голоса Жениного, что та переживает на самом деле. — Вернется, — говорит от чего то уверенно, плечи распрямляет, выкручивая лампу перегоревшую, — сейчас погуляет, и вернется, куда ж ему деваться то. — Буду ждать, — Женя за Анисимовым следит внимательно, словно действия его запоминает все, знает правда, что самостоятельно у неё не выйдет ничего, в её руках всё тонкое стекло бьется.       Он только на ступеньку первую наступив, вспоминает, что с Майер поговорить серьезно нужно было. У него перед глазами рябь бежит жёлтая от лампы загоревшейся - Женя не выждала, когда он взгляд свой в сторону отведет, и свет зажгла без предупреждения. Стон мужской её в чувство привел тут же, а Макс к ванне отшатнулся, снова на игрушку наступая. Тишину пустого подъезда только его шаги нарушали и возня с этажа нужного: опять бабушка соседка скорее всего с замком справиться не может. Максим шарф в руках держит и спускается неторопливо совсем, в окошки узкие на улицу заглядывая: солнце также дразнило своей обманчивой теплотой. Замереть ему приходится не из-за удивления приятного и не из-за порыва помочь еще одной женщине. Он спину женскую напряженную наблюдает, а обладательница её ключом в скважину попасть не может руками дрожащими. Сам на ступени последней стоит, шага сделать не решаясь, а Олеся взгляд через плечо кидает, губы кривит в истерике немой. От неё только раненное "от неё спускаешься!" раздается, и девчонка к лифту бежит, чемодан за собой катя большой и серый. Они его вместе покупали, когда во Владивосток улетали. — Лесь, нет! — Свобода в два прыжка у лифта оказывается, руку меж дверцами его вставить не успевая. Самого в пот бросает ледяной, потому что всё, блять, сейчас против него сыграло. Он шарф свой роняет прямо у порога квартиры и к лестнице бежит быстро, через ступени перепрыгивая и стопой больной ударяясь о полы жесткие, сквозь кеды растоптанные ощущающиеся сильно. Успевает до приезда лифта, у кнопки стоит, рукой за стену держась и отдышаться пытаясь. Там девчонка уже приезжает, она плечом парня отталкивает, собираясь к выходу из подъезда уже пробежать скорее, лишь бы слез ему своих не показывать снова. Максим за запястье её хватает, просит выслушать, объясниться пытается, он отпускать её не готов ни сегодня, ни завтра, ни во времени ближайшем. Блондинка только головой нервно из стороны в сторону мотает, плачет навзрыд, плечи у неё дрожат нещадно, она тянется к выходу, чемодана ручку сильно в руках сжимает. Молит отпустить. — Я не уйду, — обещает. И Максим верит. Олеся выпархивает из его рук и выбегает на улицу, парня оставляя позади далеко. Он - за ней, она - в машину. Под козырьком проклятым останавливается, наблюдая за тем, как девчонка слезы свои утирает и руками размахивает перед лицом водителя, чтобы тот быстрее трогался с места. Макс не сумасшедший. Он бы за машиной не побежал и двери бы рвать не стал на себя. Разбитым стоит только у входа в подъезд, наблюдая за тем, как штиль его родной уносит волнами, ураганами чужеземными вызванные. — Сука! — бьет уже по двери металлической ладонью открытой ровно перед тем, как соседка из подъезда выходить собралась. Губы кусает, взгляд на женщину бросая, которая видом всем своим глубокую незаинтересованность демонстрировала. В дом свой возвращается пешком. Ступень за ступенью, чтобы в себя прийти. У самого руки дрожат смесью эмоций бурных, что чувствует, не понимает совсем: он злится, боится, беспокоится и сетует на случай одновременно. За перила держится крепко, чтобы не повело в сторону тело ослабшее. Хочется спать. На этаже своем стоит еще некоторое время, глядя на шарф, что на полу грязном остался лежать да на дверь открытую, которую Олеся в спешке запереть не успела. Погром, побег в чистом виде, запоминать картину эту не хочется, потому что кажется сразу, будто где-то звук чемодана колесиков раздается, надеждой больно в груди ударяя. Напрасной. Так скоро она не возвратится. Максим в квартиру, вмиг обледневшую, заходит устало. Он кеды снимает без помощи рук, на пятки наступая только. Дверь тоже, как девушка, за собой не запирает, закрывает лишь до щелчка. На кухню проходит, чтобы осколки неубранные (?) проверить, но так и остается в дверном проеме стоять: на столе обеденном кот цвета топленого молока обнюхивает сахарницу, на появление человека даже не реагируя никак. Анисимов скрещивает руки на груди и облокачивается на дверной косяк: — Кот, ты охуел.