Наши юные смешные голоса

Если я пожертвую всем ради этих морей, Уверен, я найду в них что угодно.

Сон глубок, тих и спокоен, как вода у самого морского дна. Армин просыпается только тогда, когда взметнувшийся песок, оседая крупинками, тонко щекочет ему щёки и шею, а рядом чувствуется чужое присутствие. Он научился ощущать его почти безошибочно — от всех его посетителей так и веет жалостью, и от этого вода становится противной и горькой. Он открывает глаза и некоторое время ждёт, пока взгляд сфокусируется — картинка размытая, мутная, будто он смотрит сквозь запылённое увеличительное стекло. И к этому кадет Арлерт тоже привык. На неровном песчаном дне рядом с ним сидит Ал, смотрит неотрывно на него и касается его руки. Пальцы у неё тёплые, и это тем неожиданнее здесь, где с каждым днём становится всё холоднее. И вопреки всему, мальчишку с голубыми глазами это беспокоит, и море начинает слегка волноваться, будто стремясь прильнуть к стенам и окнам. — Прости, что разбудила, — виновато говорит Столлен, слегка сжимая его ладонь в своих руках. Армин непонимающе смотрит на неё. Обычно она приходит тогда, когда по стенам и потолку рассыпаются осколочные солнечные блики, а сейчас за полузаросшими позеленевшими стёклами почти темно. Тот кусочек неба, который можно отсюда увидеть, — насыщенно-синий — будто чернилами подкрашивает воду в комнате. — Не возражаешь, если я включу свет? — так и не дождавшись его ответа, девушка будто съёживается, становится меньше ростом, но всё же предпринимает ещё одну попытку его разговорить. В ответ Армин только пожимает плечами, наблюдая за пузырьками, вьющимися около её лица и запутавшимися в чёлке. Серебристые, едва видные в полумраке, они подрагивают и пропадают, смешиваясь с десятками себе подобных. В воде разливается чёткий привкус чего-то жгучего и химического — керосина, догадывается юноша, и в темноте у самого дна, где отчётливо видно только кромку белого песка, а всё остальное видится размыто, словно в глазах стоят слёзы, загорается маленький огонёк. Становится немного теплее, и по плечам Арлерта пробегает нервная цепкая дрожь. Есть ещё кое-что, что его тревожит. Он не может смотреть Ал в глаза — они совсем не такого цвета, как у Эрена, и от этого ему не по себе, это его беспокоит. Они разительно отличаются от того, что он привык видеть — тёмные и почти непроницаемые, чересчур похожие на землю, по которой ему уже не хочется ходить. Он понимает, что было бы лучше, если бы она ушла. Но она здесь. Сидящая на том, что она, наверное, считает кроватью; осунувшаяся и побледневшая, с синяками, чётко прочертившими нижние веки. Её поспешно стянутые в хвост волосы слегка волнуются от воды, рассыпаясь на тонкие пряди; воротник пребывает в постоянном движении, подчиняясь слабому течению, а ещё она глубоко делает не вдохи — большие глотки. Но не замечает ничего из этого. Она тоже не видит. Армину становится горько, и он отводит взгляд — вроде как огонёк лампы жжёт непривычные к свету глаза, хотя на самом деле мальчишка уже давно ничего не чувствует. Просто ему необходимо смотреть в другую сторону, чтобы скрыть разочарование. Когда Ал осторожно и мягко, словно боясь напугать, целует его в лоб, он просто опускает веки и глядит в непроницаемую темноту, и ему кажется, что его целует сама темнота. И губы у неё прохладные, как носы у любопытных рыбок, постоянно мечущихся стайками вокруг него, а пряди чёлки щекочутся так же, как их гибкие хвосты. Кадет Арлерт уже почти уверен, что если он откроет глаза, то ничего не увидит. Но он всё ещё чувствует, как чужие тёплые пальцы неожиданно крепко сжимают его собственные и торопливо, почти судорожно гладят его по голове. И прохладные, будто отчаявшиеся губы неотрывно прижимаются к его лбу. — Пожалуйста, не надо. Я не покойник, — наконец говорит он, и ему чудится, что его голос сливается с плеском отчего-то разволновавшейся воды. Болезненную улыбку Ал можно осязать кожей — отчётливо, до последней трещинки. Отрываясь от него, она уже хочет что-то сказать, но так и не говорит. Армин знает, что это связано с покойниками — Эрен вечно так говорит, когда пытается неловко шутить по поводу бледности друга. Будто это имеет какое-то значение. Словно выцветающие с каждой секундой — как если бы на ярко-голубую ткань капнули отбеливателем — глаза отрешённо и серьёзно смотрят на кадета Столлен. С куда большим удовольствием юноша посмотрел бы куда-нибудь ещё — например, на причудливые подводные цветы, которые пару дней назад распустились около соседней ширмы, а не в это тревожное и тревожащее лицо, нарушающее покой даже здесь, на ровном песчаном дне. Пауза явно пугает Ал, и она быстро начинает говорить, будто нельзя просто посидеть и послушать тишину. Хотя кадет Арлерт уже привык, что все, кто приходит к нему, отчаянно пытаются заполнить молчание. Наверное, боятся оставаться с собственными мыслями наедине. Вот и она так же. — Я принесла тебе хлеба и молока, — говорит девушка, принимаясь неловко возиться с лежащим у неё на коленях узелком. Армин отрешённо смотрит на неё и думает о том, что она, должно быть, даже не подозревает о нависшей над ней опасности — вредный краб потихоньку выбрался из своей песочной кучи и бочком подобрался к её ноге, притаившись у подошвы сапога. Возможно, сейчас она прольёт молоко и уронит хлеб. Но Ал опять ничего не видит. И, кажется, впадает в отчаяние, когда Армин ложится на сыпучий песок, чувствуя, как тот медленно проваливается под его спиной, и вдыхает воду глубже, пока она не заполняет лёгкие целиком. Море снова меняет вкус. Тонуть — не больно, внезапно понимает юноша. А вот ходить по земле — больно. Он пропускает момент, когда в комнате вновь становится темно — крошечный огонёк керосиновой лампы уже погашен, а в окна равнодушно заглядывает глубокая ночь. Стоящий на тумбочке маленький кувшин окутывается светлым размытым облаком — чтобы можно было пить молоко, надо закрывать его, думает Арлерт. Хотя какой в этом толк — всё равно горько. Вновь наступает оглушающая тишина, даже переговоров часовых и чужого дыхания за ширмой не слышно. Сидящий на полу краб пытливо поглядывает на Армина и беззвучно закапывается в песок. На дне становится всё темнее, холоднее и тише.