Паника

Я, не разбирая дороги, иду куда-то на подгибающихся ногах. Конечности и язык начинает сводить судорогами, меня трясёт, бросает в холодный пот, бейдж болтается на ленточке туда-сюда. Дыхание сбивается, я неуклюжим движением снимаю с себя очки, они мешают мне дышать, это очевидно. Восстановить дыхание не удаётся, страх сгребает громадной пятернёй сердце в жалкий комок, в груди холодно немеет. Я вваливаюсь, чуть не вышибив дверь, в ближайшую комнату и понимаю, что это та самая, откуда звучали весёлые громкие голоса. – Ого, кто-то налакался! – Иди ко мне, детка! – Проходи, раз уж заглянула. Пьяный смех, какая-то девушка пронзительно взвизгивает, внимание переключается на неё, я почти ничего не вижу, теряю равновесие, колотит ещё сильнее, люди, много людей... Очки выскальзывают из руки. Облокачиваясь на стенку, начинаю сползать по ней, но кто-то подхватывает меня под мышки и выволакивает из комнаты. Ведёт, практически несёт по коридору, доводит до конца и усаживает на маленький низкий диванчик. Затем садится напротив, берёт мои руки в свои и начинает разминать мне кисти. – Повторяй за мной. – произносит он на хорошем английском, не отпуская моих рук. – Вдох-выдох. Вдох-выдох. У него ровный, приятный голос и он начинает быстро, часто и неглубоко вдыхать и выдыхать ртом. Я пытаюсь повторять за ним и постепенно у меня начинает получаться. Судороги отпускают, и я начинаю концентрировать взгляд на его руках, с длинными, узловатыми, мощными пальцами. У меня маленькие руки, скорее как у девочки, чем как у взрослой женщины, и от этого его руки кажутся больше. Я громко дышу ртом и смотрю, как незнакомец массирует мои пальцы, ладони, запястья. – Как вы? – спрашивает он всё так же на английском. Я знаю этот язык ровно настолько, чтобы понимать примитивные фразы и отвечать на них столь же примитивно. – Мне лучше, спасибо вам. – медленно, подбирая слова, отвечаю я и поднимаю взгляд на своего спасителя. Высокий, худой мужчина в очках. А где мои очки?! Я нервно лезу в карманы юбки, но они пусты. Мужчина достаёт из кармана своих джинс мои очки и протягивает их мне. Я беру их и поспешно надеваю. У меня сильная близорукость, а в моменты панических атак и вовсе всё расплывается перед глазами. Резкость резко (неприятная тафтология) повышается, на несколько секунд глазам становится больно и вот я уже могу хорошо разглядеть того, кто сидит напротив и всё ещё держит мои руки в своих. – О господи! – восклицаю я. У меня чуть ли не возобновляется паническая атака. Мои руки по-прежнему поглаживает Кристиан Флаке Лоренц. Сердце делает кульбит, и я чувствую, как кровь приливает к лицу. – Тихо. – он прикладывает палец к губам и улыбается. – Не надо бояться. Это всего лишь я. Почти безопасен, особенно если трезв. На будущее, носи с собой бумажный пакетик и дыши в него, когда начинается. – Простите, я вас отвлекла, вы отдыхали в комнате, – я начинаю с жаром извиняться, выдергивая свои руки из его и мешая английские слова с русскими. Сердце гулко бухает внутри – не каждый день тебя держат за руки мировые звёзды рока. – Я вломилась, простите, мне стало плохо, я вам помешала, мне очень жаль... – Прекратите, умоляю, – он усмехается. – Если бы вы были в состоянии выбирать, вы бы туда не вошли, так? – Нет-нет, конечно! – Тогда за что извиняться? К тому же у меня был выбор: я мог позвать персонал. Кстати, я и сам зашёл к Тиллю случайно и собирался возвращаться к себе. – К Тиллю? О господи! – я совсем перепугалась и дыхание опять начинает сбиваться. – Вдох-выдох, вдох-выдох. – он старается не смотреть мне в лицо, чтобы не смущать. – Знаете, я не могу вас так отпустить, вы чего доброго упадёте в обморок по дороге. Вот что... Он говорит какую-то длинную фразу и что-то спрашивает в конце. Я молчу. Мне слишком неловко сказать, что я его не понимаю. – Окей? – спрашивает он, вынужденно заглядывая в мои глаза, чтобы понять, услышала ли я его. Я киваю, искренне надеясь, что не совершаю прямо сейчас огромную ошибку. Он помогает мне подняться с диванчика, берёт меня под локоть и мы медленно идём по коридору, как пожилая семейная пара, совершающая ежевечерний моцион. Мои щёки горят адским пламенем. Куда он меня ведёт? Что он мне предложил? Мы проходим не так уж много, он открывает ключом дверь и за ней оказывается просторная комната, в тёмно-синих и белых цветах, с большим окном. В ней есть кожаный диван и низкий журнальный стол, на котором стоит пепельница с несколькими окурками, а ещё туалетный столик с приставленным к нему стулом. Так же там есть шкафчики, возле одного из них кучей навалены вещи, в углу стол, возле него небольшой холодильник для напитков, а напротив входа, в котором я застыла, огромное окно с широким уютным подоконником. Из окна открывается вид на промзону. – Проходи, садись. – уже на ты (это чувствуется в тоне фразы), небрежно бросает Лоренц, поднимая с пола ворох одежды и запихивая её в один из шкафчиков. Я робко опускаюсь на краешек дивана, теряясь в догадках, зачем Флаке привёл меня в свою гримёрку и что он собирается со мной делать. – Хочешь кофе? Я могу посидеть пока с тобой, у меня есть время до начала. Я хочу кофе. Но ещё я хочу понять зачем клавишник Раммштайн предлагает мне кофе и почему собирается со мной сидеть. Видимо все мои терзания написаны на моём лице, потому что Флаке подходит к дивану, плюхается с размаху рядом (видимо диван мягок даже для его костей) и, внимательно глядя на меня, медленно, почти по слогам, говорит: – Я не буду тебя домогаться. Обещаю. Ты можешь здесь отдохнуть. – Я не имела в виду ничего подобного! – очень жалкая ложь. Эта мысль не была оформлена в моей голове в нечто конкретное, но её тень определённо там витала. – Неважно, я должен был тебе это сказать. Ты плохо говоришь по-английски, да? Там, в коридоре, я позвал тебя в свою комнату, прийти в себя в тишине, тут нет людей, если хочешь, я закрою её и тебя никто не потревожит. Там, – он показывает на дверь возле шкафчиков. – Душевая и туалет. Как тебя зовут? – Аня. Анна Горчакова. – это написано на моём бейдже, но я понимаю, что иностранцу может быть непросто это прочесть. Тем более имея слабое зрение. – Аня?!.. – на его лице появляется изумление. А потом оно отчего-то мрачнеет. Я не знаю, что в этот момент в его голове, но моё сердце почему-то сжимается. – Приятно познакомиться, Аня. Он протягивает мне руку, я пожимаю её и ощущаю это, уже ставшее практически привычным, тепло его кожи. Но тут же сама всё порчу. – Я не могу, – невнятно бормочу я на ломаном английском. – Я работник зала, я должна идти на свою позицию. Я и так задержалась. – Скажи, что я тебя задержал. – он пожимает плечами. Я неистово краснею. – О! Не в этом смысле! Мне становится смешно и я не сдерживаю смеха. Лоренц тоже смеётся. – Скажи, что устроил бардак и заставил лично тебя убирать всё до последней соринки. Или захотел ванную с лепестками роз и ты сидела и обдирала букеты. Выдумай, что хочешь, я подтвержу. Я зачем-то представляю голого Флаке, облепленного лепестками роз. – А как же ваша репутация? – В моём возрасте и с моей работой о репутации уже мало переживаешь. Мы опять смеёмся. Потом Флаке делает два кофе в кофемашина. Я прошу добавить в свой сахара и не замечаю, как перехожу на русский. Мы смеёмся снова и разговариваем о Москве, затем о неудобной обуви и самых нелепых покупках, моя робость отступает. В конце концов, он всего лишь человек, хотя такой необычный. Несмотря на кофе, от уютной атмосферы меня начинает клонить в сон. Флаке замечает это, предлагает мне прилечь и укрывает меня пледом. Это так странно и почти невозможно – лежать, слушать как Кристиан Лоренц рассказывает тебе что-то размеренным голосом, погружаться в тепло и засыпать... ______ Глупейшая ситуация. Стою и курю. Концерт закончился, а в моей гримерке очаровательная особа, которую зовут как мою дочь и, судя по всему, по возрасту она не намного старше моей дочери, а может и младше. Какая нелепость, общаться с женщинами, забывая о возрасте. Теперь стою и гадаю, что с ней делать. Как себя вести, придя в свою собственную гримерку? Дать понять, что она мне симпатична и позвать выпить? Продолжить играть роль бескорыстного кавалера и вежливо её выпроводить? Пойти напролом и намекнуть на совместный душ? Из моих дум меня выдергивает Тилль. – Бери свою девицу, едем в ресторан. – Линдеманн ржёт, а я глупо ухмыляюсь, словно он угадал и у меня с Аней что-то было. Будто мне опять шестнадцать и я строю из себя альфа-самца перед одноклассниками. Докуриваю и решаю прибегнуть к его совету. У меня откуда-то появляется дикая уверенность, что Аня поедет. С другой стороны, когда этой русской девочке представится другой шанс выпить с такими знаменитостями, как Раммштайн? У меня вырывается дурацкий смешок. Иду в свою комнату, открываю дверь. Приветствую Аню, которая очевидно воспользовалась моей душевой, это ясно по недосохшим локонам её волос, стараясь на неё особо не смотреть, и скорее иду в душ. Долго смываю липкий грим, пот, вылезаю из ванной, насухо вытираюсь полотенцем и одеваюсь в заранее заготовленные вещи – джинсы, просторный чёрный свитер и носки. Очки... А очки, конечно, в комнате. Выхожу туда. – Твои очки. Они лежат на столе и Аня с улыбкой пододвигает их ко мне. Пристально смотрю на неё, прежде чем наконец произношу вслух то, что крутится у меня в голове. – Мы сейчас едем в ресторан. Поедешь с нами? Я жду, что она радостно согласится или решительно откажет, или, на крайний случай, попросит завезти её домой, переодеться. Но она спрашивает то, чего я от неё не ждал. – Как кто? – Что? – я надеваю очки и сажусь на диван рядом с ней. – Зачем я туда поеду? В качестве кого? – очень спокойно и медленно спрашивает она. Боится, что я не разберу её английский? – Со мной. – растерянно отвечаю я, чувствуя всю неловкость ситуации. Но Аню, видимо, ничего не смущает. Она уверенно кивает. – Окей. Да. Я поеду. Но... Я не для ресторана одета. – Можем поехать отдельно от всех, взять такси, но я почти не знаю города. – Я знаю. И мы едем. Она живёт недалеко от стадиона, где проводился концерт. На какой-то станции с труднопроизносимым названием. Возле дома она выходит, а я остаюсь в такси и молча курю. Она сидела так, словно боялась меня, или наоборот, сдерживалась, чтобы тотчас не начать соблазнять меня. Хотя второй вариант легко может оказаться лишь моей фантазией. Даже почти наверняка. Так думаю я, пока Аня переодевается, и моя уверенность испаряется, когда я вижу, как она подходит к такси. Из милого синего чулка в юбке-карандаше, блузке и очках она перевоплотилась в весьма сексуальную особу в коротком тёмно-синем платье, высокий хвост сменился распущенными волосами, зачесанными и заколотыми на одну сторону, очки сменились линзами, на губах появилась тёмно-красная помада, а на ногах вместо балеток туфли на каблуках. У меня мелькнуло нелепое желание полить на неё из душа, чтобы смыть всю эту мишуру, включая одежду, и смотреть на неё, мокрую, голую, с потёкшим макияжем. Я слегка мотаю головой, чтобы отогнать дурацкие мысли, но слишком поздно – у меня встаёт. Я улыбаюсь Ане, в надежде, что она ничего не заметила, она улыбается в ответ, садится в машину и называет таксисту адрес ресторана. Не заметила. Или заметила? Что же, главное, что не скривила лицо, и не убежала. Интересно, почему она согласилась поехать? Отрешаюсь от мыслей и погружаюсь в момент, как часто делаю во время выступления, иногда это единственное спасение. Машина несётся по ночной Москве, за окном мелькают огни города, мне на несколько секунд кажется, что нас окружило какое-то многоглазое существо. Наконец таксист останавливает машину у нужного здания. Я тянусь к бумажнику расплачиваться, но меня опережает Аня. – Не надо, это не твоя забота. – Моя. Буду всю жизнь гордиться, что оплатила такси клавишнику Раммштайн. – она смеётся, при слове "Раммштайн" в глазах обернувшегося таксиста мелькает огонёк заинтересованности и мы с Аней, не сговариваясь, торопимся покинуть машину. Я мешкаю у входа и в итоге закуриваю. Я хотел сделать это на протяжении всей дороги, но не хотел задымить салон и нарваться на осуждающий взгляд моей случайной спутницы. Аня стоит рядом со мной и мнёт в руках сумочку, затем просит у меня сигарету. Почему-то я был почти уверен, что она не курит. Видимо удивление отразилось на моём лице, потому что девушка тотчас же начинает сбивчиво оправдываться, что курит она редко, только за компанию или если сильно нервничает. Я пожимаю плечами и слабо улыбаюсь, чтобы стало ясно, что я вовсе не собираюсь читать ей лекции о вреде никотина для организма. Кстати, курение ей весьма идёт, она глубоко затягивается и плавно выпускает изо рта дым. Я докуриваю раньше и жду её, она тушит об урну окурок с отпечатком красной помады. Поддавшись странному порыву, я беру её под руку, уже второй раз за день, и мы, наконец, заходим в ресторан. Нас провожает до ВИП-зала хостес, по виду ровесница Ани и даже чем-то похожая на ту офисную Аню, которую я встретил в комнате Тилля. Там уже все в сборе, но ещё почти все в адеквате, за исключением пары девушек, висящих на Тилле. Я здороваюсь со всеми и усаживаюсь на диван. Аня идёт за мной, как хвостик, с застывшей улыбкой на лице. Пауль в упор смотрит на нас, а потом подмигивает мне. – Угости даму выпивкой, старый осёл! – хохочет он. Аня смущённо хихикает. Я оглядываю стол. – Коньяк, текила, шампанское, белое вино, красное вино? – перебираю я варианты. – Мне... Я... – она заливается краской, от которой не спасает макияж. – Шампанское. Я отправляюсь за стол и наполняю бокал из открытой бутылки. Возвращаюсь на диван и с бокалом и с бокалом. На всякий случай. – А ты? – спрашивает она. – Не будешь пить? – Что-то не хочется пока. И мне действительно не хочется. Ровно до того момента, как к нам подходит изрядно выпивший Рихард и приглашает Аню, наполовину опустошившую бутылку шампанского, танцевать. Она смотрит на меня, словно спрашивая разрешения, я отворачиваюсь в сторону, и чувствую, как она покидает диван. Прекрасно. Я знаком с ней меньше суток, а уже стал жертвой собственнического инстинкта.