О карандашах

Эта земля всегда казалась путникам темной, жуткой, полной самого страшного и ужасного. Часто, так и становилось: повстречавшись с собственным страхом, гости Полуночи ломались, погибали и пропадали в собственных мыслях. Они будто таяли в красноватых туманах, тонули в лужах и растворялись в тишине. А для ветров это был родной мир. Каликс охотится за музыкой Полуночи с толстой нотной тетрадью. Листы в ней давно пожелтели, чернила выгорели, оставив почти невидные следы на тонкой бумаге. Несчастный отсекал угольным острием карандаша тонкие нитки нотного стана, из их обрывков появлялась кукушка и оживала стаей хвостатых ноток-восьмушек. Птица сидела прямо перед Каликсом на длинной щепе пня, ошалело вертя головой и изредка разражаясь недовольным кукуканьем. Вот в тетради запись: и натура, и её голос. Вдруг перепуганная кукушка крикнула и бросилась куда-то в сторону, крича и хлопая крыльями; Несчастный кинулся за ней. Каликс остановился в густых зарослей шиповника, поняв, что потерял птицу из виду. Впереди раскинулось шумное поле, поросшее мелкой ковылью и цветами, за ним высился сутулый холм, вокруг него змейкой свернулась ниточка ручья. Старая мельница чуть скрипела широкими крыльями, подрагивавшими от неуловимого ветерка. По рыжей гальке скакали воробьишки, а с краю поля тянулся прозрачной вуалью дым. Южный сидел у небольшой запруды, к которой сходились блеклые мелкие ручьишки и речушки. Рядом с ним грелись лягушки и змейки. Мелкая черная птичка устроилась под крылом, мыши прижались к тёплому боку. Эмпирей такой живности не любил, кривился, но занятия своего не оставлял. В худых мальчишеских руках превращались в искристую угольную пыль ивовые прутья, из горстки черного «песка» с помощью особого клея из шести полёвок и сыроватых липовых листьев появляются стерженьки, вкладываются в тонкий кленовый корпус и крепко склеиваются с ним. Готовые карандаши прятались в крохотной шкатулочке, а когда та наполнилась, Южный завернул её в тряпицу, перевязал тоненькой тесьмой и бросился отмывать руки. Пар взмылся над полем, а уголь зачернил тонкие длинные пальцы ещё больше. Каликс сидел на крыши косой мельницы, пытаясь поймать шум в тетрадь, но не выходило. Все говорило и дышало как-то скучно, монотонно. Даже старая вишня не стучала темными ветками. Несчастный смотрел на небо. Угрюмые свинцовые тучи скрывали звонкие звездочки. Скука поглощала мрачную Полночь.        — Каликс?        — Что, Эмпирей? — обернулся тот.        — Он просил передать, — Южный протянул сверток, перепачканный углем. Каликс кивнул и взял его в руки. Распаковал и улыбнулся, мило так. У него как раз сломался последний карандаш.        — Полетели, — вдруг сказал Северный, хватая горячие руки брата и таща его куда-то вверх. Южный упирался, но надолго его не хватило. Поднявшись достаточно высоко, среди туч проступило бордовое небо. По нему были разбросаны меловые искры, то тут, то там срывающиеся вниз и расчерчивающие длинными хвостами небо. Эмпирей замер, восхищенно разглядывая звездопад, так и не заметив, как в грязных руках появился кривой детский рисунок, а брат исчез из виду.