Назад не смотри

      Солнце взошло рано. Своими лучами прошлось, будто на цыпочках, по комнате полицмейстера, легко вскочило на кровать и задержалось у него на носу. Александр Христофорович поморщился во сне и чихнул. Подскочил от неожиданности, но что-то потянуло одеяло на кровать обратно, и завалился он недовольный на спину. Повернулся проверить, не разбудил ли жену своими махинациями, а жены-то и нет. И никого нет. Это просто он сам в одеяле запутался и спросонья забыл обо всём. Поднялся на ноги и хмурый, молчаливый стал на работу собираться.       Сегодня предстоял второй день поисков, но Бинх участвовать в них не собирался. У него было своё, особое дело, с которым следовало разобраться ещё раньше, но почему-то он об этом совсем забыл. У покойной Марьи Андреевны всё ещё оставались связи с Петербургом. Отец, подруги, тётки, все они писали, время от времени Маше, даже иногда приглашали её погостить у них. И все поголовно терпеть не могли Сашу за то, что увёз её оттуда в Богом забытую деревню. — Тётушка София снова назвала тебя подлецом и дураком, — смеясь, читала письма Мария Андреевна. — Замечательно, — бурчал Бинх. — А тётя Наталия сказала, что тебе рогов не хватает, чтобы полностью быть чёртом. Как думаешь, пойдут тебе рога? — женщина смеялась и представляла мужа с дьявольскими рогами. — Уверен, что нет, — Саша был мрачнее тучи каждый раз, когда жена читала письма, приходившие обычно большой стопкой. — А вот Алёна Михайловна пишет, что прекрасно понимает меня и считает глубоко романтичным мой поступок… Дальше тебе не стоит читать, — она нахмурилась и отложила письмо сама. — Мария Андреевна, скажи мне, ради Бога, тебе доставляет удовольствие всё это читать и пересказывать мне? — вспылил Бинх. — Меня забавляют эти письма, оттого и читаю, — пожала плечами Маша. — А меня нет. Не вижу ничего забавного в том, что все, с кем ты там общаешься, считают меня вселенским злом в последней ипостаси. И ведь они правы. Они правы в том, что из-за меня ты здесь гниёшь, пропадаешь. Может они правы и насчёт негодяя, насчёт чёрта? — Александр Христофорович вскочил со стула, на котором прежде сидел, читая доклад Тесака об одном из дел. — Саша, — укоряюще покачала головой Мария Андреевна. — Что, Саша? Может, я действительно ужасный человек от того, что люблю тебя и готов на всё? — он замолчал, сел и злым невидящим взглядом уставился на бумаги. — Может быть, не стоило тебе со мной сюда ехать? — спросил он гораздо тише. — Сколько можно говорить об этом? — устало вздохнула женщина. — Я такой же человек, как и ты, и я приняла решение — быть с тобой. Что там думают эти старые кошёлки и сплетницы, меня волнует в самую последнюю очередь. И ты мог просто сказать, чтобы я не читала это вслух, я бы сразу перестала, — она отложила листы и поднялась на ноги и подошла к мужу со спины. — Я тебя люблю, — сказала она тихо ему на ухо и обхватила руками за шею. Голову положила Маша на плечо полицмейстеру и щекой прижалась к его щеке. — Я читаю, — с наигранным раздражением сказал Бинх. — Я знаю, — женщина даже не пошевелилась. — Я тоже тебя люблю.       Больше писем Маша вслух не читала, хотя иногда Саша видел, как порывается она, но сдерживается. И не вспомнил бы всего этого Бинх, не увидев на пороге стопку нераспечатанных писем для жены. Он нашёл самое главное письмо — письмо от Машиного отца, вытащил его из общей кучи и положил за пазуху. В участке же положил его на стол и стал думать. Открывать ли его? Вскрывать ли чужой конверт, чужую переписку? Боялся увидеть что-то его компрометирующее, или обижающее. Подскочил на ноги. Обошёл вокруг стола, заложив руки за спину. Отёр пот со лба. Сел и взял снова конверт в руки. Глаза закрыл, будто бы решился, но отбросил от себя его и опять оказался стоящим. Вышел из-за стола. В окно посмотрел, карту на стене поправил зачем-то. Перо вытащил из ящика новое. Только потянулся к конверту, как заскрипела дверь, и в помещение вошёл Тесак. — А-александр Х-христофорович, поиски продолжать? — помощник выглядел растерянно. — Продолжайте, — повелевающим тоном сказал Бинх. — А Вы? — Я позже присоединюсь. — Х-хорошо, — кивнул Тесак и вышел прочь.       Полицмейстер покачал головой и одним движением всё-таки открыл конверт. В нём лежало несколько исписанных крупным почерком пожелтевших листков. И один листок, покрытый маленьким, убористым и неаккуратным почерком Маши. Он был исписан с двух сторон, но Саша с трепетом отложил его, решив, что просто так письма обратно не отправляют, а значит, будет какое-то объяснение в письме Андрея Ивановича, зачем же он прислал и этот лист. Шумно выдохнув, Саша принялся читать письмо.       «Милая Маша! Я рад и вместе с тем удивлён был получить твоё письмо так рано. Надеюсь, что и моё застанет тебя также вовремя. Но, конечно, не могу протестовать твоей воле и возвращаю его. Когда-нибудь я привыкну к тому, что ты так далеко, что забываешь все свои письма, прежде, чем получишь ответ. Однако же, к делам. Признаюсь, я был шокирован тем, что ты хочешь завести ребёнка. Не пойми превратно, возможно, вам стоило раньше об этом подумать, но, твоё здоровье… Ты же и сама прекрасно знаешь, как тяжело тебе будет. Предыдущая попытка, признаюсь, очень сильно задела меня и заставила задуматься о том, чего бы я хотел больше: живую дочь или несчастного внука. Однако же, если ты полностью уверена в том, что выдержишь эти нагрузки (а я наслышан, будто бы они чрезвычайно тяжелы), я тоже буду уверен. Поэтому, пожалуйста, напиши о своём здоровье более подробно. Если вам что-то понадобится от старого деда, то пиши и отбрось гордость. Дай напоследок хоть с тобой, да с ребёночком твоим побыть. Ещё всё также прошу тебя при случае приехать, разговор об наследстве, как бы ты ни открещивалась, нужно произвести. Ах, да, и ещё. Коли Яков Петрович жив, так передавай ему от меня низкий поклон и пожелания скорейшей кончины. И скажи, чтоб в Петербург носа не казал, лично придушу, коли увижу. Хотя какой там увижу, сам носу не кажу из дому, совсем захворал и постарел. Приезжай, Маша! На пару дней приезжай к старику родному. Не помрёт Александр Христофорович от этого. Целую. Всегда твой папа.»       Александр Христофорович отложил листы, исписанные Машиным отцом, и задумался. Судя по всему, она писала ему всего несколько дней назад, в день, когда встретила впервые Гуро. Письмо действительно пришло довольно быстро. Но также быстро приходили и письма самому Саше из Москвы и Петербурга. Отчего же тогда так сокрушался по поводу скорости доставления писем Андрей Иванович? Может быть, Маша солгала ему, сказав, что письма приходят с большим опозданием? А коли так, зачем ей это понадобилось? Ничего не понятно было главе полиции Диканьки. С трепетом душевным взял он в руки листок, исписанный Машиной рукой. Провёл по его шершавой поверхности кончиками пальцев. Попытался вспомнить, видел ли, как жена писала это письмо. Но не смог. Быть может писала она его прямо здесь, за этим столом, в те дни, когда проверяла бумаги. Или ночью, когда ей не спалось, зажигала лампу, садилась за столик у окна и тихонько скрипела пером, поглядывая на спящего мужа.       «Здравствуйте, дорогой папенька! Пишу Вам раньше, чем обычно по причине срочности сообщаемых новостей. Вы, прошу только, сядьте, коли стоите, да за сердце заранее схватитесь. Помните ли Вы некоего Якова Петровича Гуро? Был такой следователь когда-то в столице, работал в Третьем отделении. Ежели не помните, то и отлично. А ежели помните, то знайте — он жив, здоров и сейчас находится в Диканьке по одному делу. Меня избегает, всё прячется и в глаза заглядывает исподтишка. Да ещё и вид делает важный такой, совсем, как прежде. Надутый, расфуфыренный, глину сапогами месит и будто бы меня не узнаёт. Можете ли себе представить моё удивление? Как увидела его, так сразу сердце быстрее забилось, думала — призрак. У нас ведь здесь всякое бывает, я Вам прежде рассказывала. Но нет, живой и невредимый, прямиком из Петербурга. Каков нахал, что скажете? А ещё, папенька, я решилась ребёнка рожать. Саша пока что не знает, но я уверена, что он будет не против. Он бы очень хотел сына, чтобы воспитать его по-своему, по-правильному. А я и мешать не стала бы, даже не баловала бы его. Вам свозила бы только пару раз, а то всё просите и просите приехать. Знаете же, что Александра Христофоровича не могу оставлять одного, он тут таких дел натворит, господи прости. А вот внука показать — это дело святое, тут бы он потерпел. За сим откланяюсь, любимый мой папенька. Вечно твоя Маша. P.S. Пожалуйста, верни мне это письмо вместе со своим, а то ведь забуду о чём писала.»       В глазах у Саши стояли слёзы. Так живо представил он всё то, о чём в конце рассказывала Маша. Сын. Он бы и правда хотел сына. И она знала об этом раньше, чем сам он узнал. Полицмейстер закрыл глаза и вытер слезу рукавом. Жена лгала ему иногда, и теперь он узнал об этом наверняка. Говорила, что не зовёт, да не скучает отец по ней, а, оказалось, слёзно молит приехать. И ведь не держал никогда её Саша, наоборот, понимал, что семья, что скучают друг по другу. Но нет, не хотела, отнекивалась, отказывалась, не хотела без него оставаться, пусть даже и ненадолго. Как будто боялась, что не захочет возвращаться, пронеслось в голове у Бинха. Как много можно узнать из чужой почты. Ещё сложнее стало представляться Александру Христофоровичу письмо для Ленского. Ведь писал он всего несколько дней назад живой дочери о том, что ждёт с внуком, спрашивал о здоровье. Ждёт, небось, теперь письмо о том, что едет к нему с визитом. А получит… похоронку получит. И написать её должен тот, кто не сберёг, кто не защитил. Ком в горле стоял у полицмейстера. Руки дрожали от осознания того, что виноват, и хуже наказания быть не может, кроме как этого письма. Собрался и одним ходом написал на листе:       «Дорогой Андрей Иванович. Мне жаль сообщать Вам, но Ваша дочь, моя жена, погибла при пожаре, устроенном Диканьским душегубом. Клянусь честью, что он поплатится за это и будет испытывать муки, хуже, чем те, которые испытываем мы с Вами от утраты. Прошу простить за всё, в чём виноват, а виноват во всём. Александръ Христофоровичъ Бинхъ.»       Перечитал и остался недоволен. Сложил лист вчетверо и убрал в карман. Чужую переписку вернул в конверт и убрал в верхний ящик. Решил, что перепишет после. Сейчас ему следовало отобедать, да идти в лес, где до сих пор раздавались крики ищущих девочку селян.       Ел Александр Христофорович в последние дни мало. Завтракал чаем, да ужинал, время от времени, чем придётся, что Анка сготовит. И ел кое-как, глотал, не жуя. Обед же стал для него чем-то из прошлой жизни, чем-то, что раньше было неотъемлемой частью, а теперь превратилось в ничто. Сейчас же обедать он решил от нахлынувших из-за писем воспоминаний о жене. Если раньше он держался, мог оторвать самого себя и свою боль от внешнего мира, мог с холодным рассудком заниматься делом, даже дерзить и подшучивать, то теперь его выбило из колеи. Выбило основательно и бесповоротно. И, придя домой, он вдруг почувствовал темноту в голове и обрушился всем телом на кухонный стол. — АлексанХристофорыч, — Тесак дёргал за плечо, вырывая Бинха из холодных объятий беспамятства. — Т-тесак? Что ты тут делаешь? Когда пришёл? — Саша постепенно приходил в себя. Мир приобретал краски. Правда были они мрачными и тёмными. Наступала ночь. — Меня Анка позвала, сказала Вы беспамятствуете, да бредите, — оправдывался помощник. — Выпейте вот воды. Полегчает, — он подал начальнику стакан, наполненный водой. Саша опустошил его одним глотком. — Что с Вами, Александр Христофорович? — заботливо спросил писарь. — Да, чёрт его знает, — выругался полицмейстер. — То ли медленно умираю, то ли того хуже, с ума схожу. — Так я и вижу, совсем плохи в последние дни. — Что, Тесак, совсем плох? — Ну, не совсем, конечно… — … но на мертвяка похож, — хрипло рассмеялся Саша. — Если помру — нового полицмейстера пришлют. Ты смотри, его оберегай, он ж с городу будет. — Александр Христофорович, перестаньте чепуху молоть, Вам жить ещё, да жить, — Тесак нахмурился. — Тьфу, ты. Может и жить, но, а коли с ума сойду, так ты меня пристрели. И возражения не принимаются. Лучше умереть, чем бесчинства, да глупости неосознанно творить. — Да, как же я смогу-то, — писарь совсем растерянно развёл руками и взволнованно поднял голову, глядя прямо на начальника. — А вот смоги, — хрипло сказал Бинх. — То будет моя последняя воля. Понял? — П-понял, — Тесак выглядел как запуганный зверёк. — Александр Христофорович! — в дом с грохотом вломился кузнец Вакула. — Это ещё что такое? — в привычной манере осадил нежданного посетителя Бинх. На щеке его ещё не исчез след от складки на рукаве, который был под ним, покуда без сознания лежал. — Николай Васильевич Даринку нашёл. Она ранена. Сейчас Бомгарт её лечить будет, — пробасил на одном выдохе Вакула. — Что? — глаза Саши расширились, а брови взлетели до середины широкого лба.       Он повернулся к помощнику, стоявшему за спиной и крутившему свою вечную шляпу в руках. Тесак был удивлён чуть меньше. Он пожал плечами и пошёл следом за кузнецом на улицу. Александр Христофорович надел треуголку, скорее по привычке, чем по надобности, и, прихрамывая на отсиженную ногу, двинулся за ними. На пороге своего дома стояли Богдана с отцом. Оба были на взводе. В доме их Леопольд Леопольдович с Гоголем проводили операцию. Бинх хотел войти туда, но решил, что будет только мешать, и остался на улице, мерить шагами двор. Тесак, опершись о покосившийся забор, следил за начальником, прищурившись.       Дверь дома со скрипом открылась. Никто уже и вспомнить не мог, сколько времени длилась операция, зато все с надеждой смотрели на появившегося изнутри Николая Васильевича. — Оп-перация прошла ус-пешно, — объявил он. — Даринка жива, — общий вздох облегчения послужил ему ответом. — Сейчас Леопольд Леопольдович приведёт её в порядок и выведет на свежий воздух. А Вы в него не верили, — последняя фраза была адресована Бинху. — У меня на то свои причины, господин дознаватель, — покачал головой полицмейстер. — Там в лесу осталось тело Петро, надо бы его привезти, — сказал Гоголь. — Сделаем, — кивнул Бинх. — Тесак, пошли казаков в Медвежий овраг. — Так уже же, — кивнул помощник. — Кто приказал? — встревоженно спросил Саша. — Я, — пробасил неподалёку стоявший Вакула. Бинх сощурился, но кивнул, всё-таки доверенное лицо, хоть и в прошлом.       Через несколько минут казаки принесли тело парня. Богдана заплакала, увидев, что стало с её суженным. И никто из окружающих не мог её в этом обвинить. Сестра была жива и плакать по ней было нечего, а жених умер и ничто не могло ему помочь. — Там это, — произнёс один из мужиков, привёзших тело, — ещё дивчина на поляне мёртвая лежит. — С простынёй, — добавил другой, — а на ней знак дьявольский.       Переглянулись Гоголь с Александром Христофоровичем и чуть ли не бегом побежали туда, куда повели их казаки. Посреди поляны, где в ночь на Покрова девушки жгли простыни, да гадали на суженного, лежала дивчина. Тесак аккуратно накрыл её тканью с кроваво-алым знаком всадника. — Жалко, хорошая девка была, Боженой звали, — произнёс он. — Кровоцвет в ночи расцвёл и двоих с собой увёл, — под нос себе сказал Гоголь. — Что? — переспросил Бинх, подозревая, что дознаватель знает больше, чем говорит. — Ничего, — шепотом ответил Николай Васильевич, не глядя на полицмейстера. Тот поморщился. — Зато подтвердилась Ваша теория. Всадник убивает по праздникам, — заметил Бомгарт, навязавшийся идти с ними. — Когда следующий праздник? — Тесак стал считать, загибая пальцы. — Макоши-пятница послезавтра. — Мы больше не пойдём у него на поводу, — решительно заявил Николай Васильевич. — Что Вы предлагаете? — Бинх уже понял, что Гоголь на самом деле куда сообразительнее, чем кажется на первый взгляд, а потому был готов одобрить его идеи. — Не будет жертв. Некого будет убивать.