Karma is bitch

Мерзкий декабрь. Обычно Чонгук любит начало зимы, но в эту зиму что-то не так. А началось всё с осени. Ветер противно бьёт по лицу, а над головой сгущаются тучи, угрожая холодным, промозглым дождём. У парня в рюкзаке помимо формы взят с собой зонт, второй раз он не допустит болезнь. Он не спешит на занятия, проснулся спозаранку, приготовил всем завтрак, долго смотрел в зеркало после душа уже здоровыми глазами, протирая запотевшее стекло, и даже Хосок не спрашивал, что с ним такое. Он медленно прогуливается по улице, усыпанной пожухлыми листьями под уютным покрывалом тающего на глазах выпавшего за ночь снега, в ушах у него наушники, на телефоне играют любимые композиции. Он жует кислые тянучки, перехваченные по пути в киоске со всякими сладостями и не замечает никого вокруг. Он провалялся с простудой, дурацкой температурой, кашлем и насморком почти две недели. Друзья звонили, волновались, делились впечатлениями от новых практик, а Чонгук пинал одеяло и злился сам на себя, на погоду, на пытавшихся поднять ему настроение Хосока, Чангюна и Феликса, последние двое пришли навестить его в выходной. Чонгук даже похудел на пару кило, но никому об этом не пожаловался. На четвёртый день заточения с ужасом осознав, что у него даже и не было номера Хан Сонхвы, как и у неё его, и перестал злиться на то, что та даже не поинтересовалась о его здоровье. Чонгук за время болезни познал дзен. Научился готовить супы, курицу, салаты и закуски к приходу брата и его девушки, пересмотрел кучу новых всяких вышедших аниме, до которых руки раньше не доходили, переслушал все плейлисты и все диски, а когда стало лучше, ещё и перетанцевал под все песни, под которые они раньше с Хосоком тренировались. Мама несколько раз наведывалась со всякими снадобьями, подолгу засиживаясь у них в ожидании старшего брата с работы. Ему было скучно, и он даже прибрался дома, что ненавидел делать, и потому они с братом чаще всего убирались только тогда, когда квартира уже превращалась в свалку. Учиться терпению оказалось сложнее на практике. Долгое время Чонгук приходил домой только поспать. Ненавидел домоседов, да и продолжает это делать, ведь за пределами квартиры есть столько всего, чего он ещё не видел и не делал. Для него оптимальнее сутками танцевать в зале для практики, оттачивая умения, чем сидеть дома за книгами и конспектами. А куда-либо ездить, пусть и только на время выступления, вообще эйфория. Видеть новые места, фотографировать на память, гулять по новым улицам и узнавать новых людей — истинное счастья для Чонгука. Он не умеет сидеть на заднице ровно. Но ему определённо пошло на пользу сбавить обороты на некоторое время, отдохнуть, отрефлексировать. И понять, куда двигаться дальше. Чон заходит в пустой зал, осматривается. Он пришёл первым, но Сонхва уже здесь, раз класс открыт. Что-то меняется не только внутри Чонгука, и он это чувствует. Что-то ещё не так. — Чувак, ты наконец-то выздоровел, — по плечу его хлопает Чангюн. — Сегодня будем отдуваться только ты, я и Феликс. — Почему? — растерянно спрашивает Чон. — Ты забыл? Хон, Марк и Юта уехали на свои выступления в Ригу. — Чёрт, точно же, в первых числах декабря, — вспоминает Чонгук. — Ладно, какая разница. Успели много чего выучить, пока меня не было? Уверен, я теперь самый отстающий. — Мы успели только заработать радикулит на наши больные спины, — ржёт Чангюн. — А если серьёзно, я умотался, сам хочу лечь и поболеть пару недель. Небось в игры резался и аниме смотрел взахлёб. — Проницательный ты, — Чонгук переодевается в форму. — А я устал болеть. Чего ж ты сам не предложил в субботу, махнулись бы, не глядя. — Да сглупил, надо было тебе на меня покашлять. Перемахнувшись ещё парочкой фраз, друзья выходят в зал, привычно растягиваются перед тренировкой и ждут, когда придёт Сонхва. — Нам пора поставить с вами танец, — преподавательница начинает, не здороваясь, специально не глядя в сторону Чонгука, что не укрывается от него самого. Самодовольство снова играет на его губах, он чувствует, что не зря отсутствовал и тем самым играл на её нервах. Она наверняка думала, что он придёт через пару дней, а его не было так долго, хотя мучение было непреднамеренным. И потом, пожелай она, узнала бы его номер, скинула хотя бы смс-ку, спросив, когда он вернётся на занятия. Холодная, железная, чёрствая леди — нужно марку держать. Железная ли? — Уже? — воодушевляется Феликс. — Остался месяц моего курирования, затем вас ждут зимние экзамены. После Нового года я открою свою студию, вероятно. Если вы захотите, вы всегда сможете продолжить у меня обучение, я буду набирать учеников. — Вы уходите из университета? — охает Чонгук, явно таких новостей не ожидавший. Остальные реагируют менее сдержанно, наверняка уже об этом осведомлённые. — Да, Чон Чонгук. Пока вы болели, я приняла решение уволиться и заняться собственным делом. — Вы же… Вы же почти получили учёную степень, — выдыхает он сокрушённо. «Ты же это не из-за того, что поддалась искушению и ответила мне на поцелуй?» — мысленно добавляет он, глядя ей прямо в глаза. Но Сонхва не собирается отвечать на его вопрос, пожимая плечами. — Я хочу, чтобы завтра вы предоставили мне музыкальные композиции, которые вам по душе, из них мы выберем что-нибудь одно и начнём готовить танец. — А где мы с ним выступим? — На вашем отчётном уроке, — улыбается Хан. — Я договорилась с вашими преподавателями, и они зачтут это как вашу зимнюю аттестацию. Вам нужно будет сдать только устные предметы. Радостные возгласы Чонгук не разделяет, смотрит, как удаляется фигурка Сонхвы к раздевалке, подвисает. Дождаться бы вечера, когда все уйдут, и спросить её напрямую, о чём же она думала.

***

Чонгук старается не палиться, что не торопится никуда. Благо, никому нет дела до того, как долго Чонгук намывается в душе, и потому друзья убегают раньше, даже не попрощавшись, а Чон ещё долго стоит под струями душа, приглаживая мокрые волосы на макушке с характерным «фу-у-ух», хотя не успел даже устать. Представить бы, как заводит в душевую вспотевшую на тренировке Сонхву, раздевая прямо на ходу, забыв, где они находятся, прижать к холодной плитке, провести по волосам, глаза-в-глаза, притянув за подбородок, и напомнить, как хорошо он умеет целоваться. Даже искушённая, бывавшая в браке женщина, и та не сможет устоять перед его пикапом. Но Чонгук не позволяет себе думать об этом, ибо сам же себя и с ума сведёт. — Забыл, где выход? — слышится над ухом голос, когда он, ещё с мокрой шевелюрой, завязывает шнурки на кроссовках. — Там темно, вас решил дождаться и проводить, Хан Сонхва-ши, — стелется он, улыбаясь. — До машины? — фыркает она, закинув на плечо сумку. Чонгук тянется за шарфом, обматывает вокруг шеи и надевает курточку. — Да хоть бы и до машины, успею сказать и спросить всё, что хотел. — Ну пойдём. И чего ты хотел? — Почему увольняешься? — Опять на «ты»? — Не уходи от вопроса. Она закатывает глаза. Закрывая дверь на ключ, спешит присоединиться к нему, по пути прощается с учениками, которые тоже выходят с последних занятий. И вправду уже темно, декабрьнуло, как выразился сегодня Чонгук, глядя в окно в перерыв. — Ладно, я решила оставить преподавательскую деятельность. Ну не совсем, конечно, но официально больше не буду учителем. — Почему? — Почему? — усмехается женщина. — Ты сам же знаешь причину и ещё спрашиваешь. — Из-за меня? — Много на себя берёшь, Чон Чонгук. — Тогда я причины не знаю. — Я, — чеканит она тихо, но уверенно, — переступила через свои педагогические принципы. Из-за тебя? — фыркает. — Из-за себя я увольняюсь. Нет никаких других причин. Чонгук останавливается на крыльце, рывком притягивая её к себе за рукав. Она этого не ожидает, цепляется за его плечо, неловко сгибая ноги в коленях. Даже на каблуках она всё ещё немножко ниже его, но уверенность зашкаливает. — Врёшь. Я это знаю. — Может, отпустишь меня? Ученики могут увидеть. — Ты так печёшься о своей репутации? — Да. Она для меня — всё. «И снова врёшь, по глазам же вижу, — горько усмехается Чонгук, — но не хочешь правду признать. Гордость не позволяет. Как же знакомо.» — Ладно, извини. Хотя нет, — отпускает он, — за что это я извиняюсь? Я в твоих принципах брешь пробил. Ай да я. — Ты не успокоишься, да? — вздыхает Сонхва. — Нет, говорил же. Такие уж мои принципы. — И мне нужно просто сходить с тобой на свидание? — Для начала хотя бы так, — соглашается Чонгук, но мысленно уже строит наполеоновские планы. Сонхва колеблется, и они в молчании доходят до её машины. — После того, как я уволюсь, — даёт ответ она, и Чонгук в душе ликует, — а ты сдашь экзамены. Имей в виду, это всё, на что ты можешь рассчитывать. — Посмотрим, — на этом он разворачивается, собираясь пойти на свою остановку, но через несколько метров от него ему преграждают путь несколько человек в тёмных одеждах и масках. Чонгук удивлённо вскидывает брови, пока его окружают, и запоздало догадывается, от кого они, когда его уже начинают бить. Парню приходится отбиваться. Он прикрывает голову сначала, не понимая, куда они целятся, а махать кулаками по воздуху нет резона. Он почти не слышит, о чём они переговариваются между собой, различая только «припугнуть» и «по рёбрам». За время болезни похудев, он всё ещё может противостоять им, отбрасывая одного на землю, выкручивая другому руки, а третьего отпинывая от себя ногами. Нехилые удары по рёбрам и животу подкашивают его, один прилетает по голове, но на шум уже сбегаются прохожие, и Чонгук, повалившись на землю, отползает в сторону. Он видит, как сквозь зевак протискивается к нему Сонхва, которая, он надеялся, уже уехала домой. — Что здесь… господи, Чонгук! — она подхватывает его, едва не рухнувшего и не распластавшегося прямо у неё под ногами. — Кто-нибудь вызвал скорую?! — Не надо, поехали к моему брату, — просит он, утыкаясь в её шею, вдыхая её аромат и невольно прижимая её к себе, изо всех сил пытаясь не потерять сознание. — А если они тебе что-нибудь сломали?! — Рёбра если только, но это не смертельно, двигаться могу, — усмехается он, поднимаясь с её помощью, превозмогая боль. Дождавшись полицейской сигнализации, они покидают университет, обещая поспевшим полицейским дать показания после осмотра, и уезжают по направлению к больнице старшего Чона.