Замок Морганы

Колдунья замолчала. Золотистый пар, стелившийся по поверхности зелья, взметнулся вверх и завихрился, словно непослушный локон. Казалось, тишина, на цыпочках вошедшая в домик Ведьмы, игриво растрепала его своей прозрачной рукой. Запах сушёных трав, уютное потрескивание горящих сучьев, насмешливая нежность, время от времени проскальзывающая в глазах колдуньи, — всё это сладко одурманивало Менестреля, внушая ему мысль о том, как хорошо было бы после всех тягот одинокого странника и пережитых в замке приключений остаться здесь и наконец обрести уют и покой. Однако один образ из прошлого, ненадолго померкший, вдруг снова обжёг его память. Певец вздрогнул, но сразу же овладев собой, перевёл дыхание и заговорил: — Рыцарей, как и Моргану, погубила излишняя самонадеянность… — Менестрель задумчиво взглянул на трепещущее пламя. — Они не пришли за помощью к тебе. — Мимо, — усмехнулась Ведьма, — ты хотел сразить меня стрелой очередной похвалы, но снова промахнулся. Я догадываюсь, о чём ты хочешь меня попросить. Впрочем, по рукам: помощь в обмен на балладу. — Смеёшься? Лютню я во дворце оставил. — А ты на котомку взгляни. Глаза Менестреля засияли от радости. К котомке была привязана новенькая лютня. Её золотистая дека, похожая на половинку диковинного плода, сладко пахла свежим лаком. Певец коснулся струн, и их нежные голоса заспорили с тишиной, царившей в домике колдуньи. Он запел: В час, когда звуки струн расцветали в тиши, Серебро рассыпала по бархату ночь, Незаметно баллада коснулась души, Полюбила певца королевская дочь. Чтобы выполнить волю монарха-отца, В мрачный замок Морганы спешит Менестрель. Три больших испытания ждут храбреца: Принести чудо-сокола — главная цель. Его голос не был сильным, однако обладал свойством завораживать и проникать в любую душу, пробуждая чувства, не знакомые слушателю ранее. Певец задумчиво провел большим пальцем по струнам, и прозрачные звуки задрожали и растаяли, словно пар, струящийся из котла. — А дальше? — спросила Ведьма, погружая высохшую лягушачью лапку в зелье, на поверхности которого появились мелкие пузырьки. — Дальше я ещё не сочинил… — Менестрель пожал плечами. — Что ж, неплохое начало баллады. Осталось лишь продолжить и закончить. Только правду приплетать не вздумай. Она поставила лягушачью лапку в специально отведённую для нее костяную чашу и стала невозмутимо подбрасывать вверх связки травы. Связки одна за другой взлетали, и верёвочки, скреплявшие их, завязывались бантиками на прибитых под потолком гвоздях. Менестрель выжидающе смотрел на колдунью. После недолгой паузы он, наконец, взмолился: — Ну, помоги же мне последний раз, прошу! — Так уж и быть, — вздохнула Ведьма, — ведь ты впервые просишь искренне, без лести, только послушай одну историю, пока котёл не закипел. Полотенце, успешно приняв форму веера, стало обмахивать певца. — Много лет назад цыганский табор разбил лагерь неподалёку от одной из деревень. Любовь крестьянской девушки и молодого цыгана продлилась недолго. Табор уехал, а через некоторое время один небогатый художник нашёл на крыльце своего дома жалобно плачущую корзину. Добрый живописец взял на воспитание найденного младенца. Ведь учеников у него было много, а вот слуги не хватало. Поэтому едва приёмыш подрос, его научили подметать двор, бегать в лавку за молоком и хлебом, таскать воду. Ученики художника нередко взваливали на него свои обязанности, заставляя растирать краски и мыть кисти. За любую провинность они награждали приёмыша тумаками и пугали рассказами о разных чудовищах. Посылая его в погреб, мальчишки уверяли, там живёт сфинкс, который растерзает его, если тот не поторопится. Но юный слуга и не думал жаловаться на жизнь. Приёмыш считал свою судьбу самой счастливой на свете. Ведь он мог подолгу рассматривать картины. Подметая пол в мастерской, он просто блаженствовал среди них. Изображения великолепных замков, прекрасных дев и пышных садов увлекали его в волшебную страну, рядом с которой тяжёлая работа и подзатыльники мальчишек казались ему далёкими пустяками. Но случай, произошедший с ним однажды, разрушил счастливое неведение, словно карточный домик. Как-то, возвращаясь из леса с хворостом, приёмыш увидел проезжавший по дороге королевский кортеж. Придворные дамы, одетые в шёлк и бархат, показались ему прекрасными феями. Их ожерелья и диадемы сверкали, как звёзды. Но прекраснее всех был юный принц, ехавший верхом на белоснежном пони. Белокурый, голубоглазый мальчик, поразивший юного слугу, был одет в голубой, расшитый золотом камзол и пурпурную мантию. На поясе поблескивала маленькая шпага с рукояткой, усыпанной жемчугом. Глядя на своего ровесника, утопающего в роскоши, бедный приёмыш подумал: «Если принц ездит по той же дороге, по которой я хожу за хворостом, то почему бы мне не поменяться с ним местами?» Вскоре в дом художника случайно заглянул путник в тёмном дорожном плаще. Лютня, привязанная к его котомке, показалась юному слуге волшебной диковинкой. Странствующий певец был высокого роста, крепкий, совсем ещё не старый, но его длинные, зачесанные назад волосы, открывавшие высокий с едва наметившимися морщинками лоб, отливали серебром. Взгляд небольших, светло-карих глаз был добр и весел. И приёмыш увязался за ним. Певец научил его играть на лютне и сочинять баллады, называл сыном, а потом…» Менестрель хотел что-то сказать, но край полотенца случайно оказался у него во рту. — Не шашкаживай дальше, — сердито прошепелявил он. — Отчего же? — Ведьма наивно захлопала ресницами. — Неужели тебе не нравится кульминация истории? Кыш! — Она махнула рукой, и полотенце упорхнуло на место. — Однажды ты пел на рыночной площади, сидя на пивном бочонке. Ты не заметил, как толпа простолюдинов за твоей спиной стала почтительно расступаться перед роскошной каретой. Снежно-белая роза, брошенная изящной рукой принцессы, угодила прямо в твою макушку. Твой учитель, уходивший купить хлеба в дорогу, вернувшись, нашёл лишь опорожненный бочонок. Лучи закатного солнца успели трижды коснуться великолепных витражей королевского замка, прежде чем ты вышел к учителю, ожидавшему тебя с нетерпением, и, бросив ему довольно увесистый мешочек с деньгами, воскликнул: «Я остаюсь, счастливого пути!» Ведьма презрительно взглянула на Менестреля, виновато втянувшего голову в плечи. — Смотри-ка, котёл закипает! Певец бросился к котлу. Когда пена расступилась, он увидел оживленную рыночную площадь, залитую солнцем. Вдали возвышался силуэт роскошного дворца. Был слышен гул толпы. Копыта гнедого жеребца, которого вел под уздцы дюжий крестьянин, стучали по круглым булыжникам мостовой. Менестрель тщетно пытался смотреть сквозь толпу, собравшуюся вокруг мальчика-канатоходца, одетого в красный камзол, белые чулки и короткие чёрные штаны. Вскоре юный канатоходец закончил свой опасный путь и, лихо перевернувшись в воздухе, под восторженные крики и зевак приземлился на мостовую. Пёстрая толпа стала медленно расходиться, и Менестрель увидел сперва краснощёкую торговку в чепце, которая вынимала из корзины пирожки и раскладывала их на столе, затем бородатого точильщика ножей и его станок, состоящий из трех колес — большого деревянного и двух маленьких каменных. Вдруг Менестрель вздрогнул, его сердце взволнованно забилось. Он услышал мелодию лютни. Тихая, нежная и чарующая она пробивалась сквозь сплав хаотичных звуков. Так юная ольха, тонкая и крепкая, как бечёвка, стремясь к солнцу, прорастает сквозь щель между камнями. На мостовой сидел нищий старик. Лёгкий ветерок развевал лохмотья его дорожного плаща и седые, слипшиеся волосы. Узловатые пальцы с трудом перебирали струны лютни. Какой-то мальчишка вприпрыжку пробежал мимо старика, и мелкий камешек ударился о надколотый край чаши, стоявшей у ног нищего. Небольшие светло-карие глаза, освещавшие морщинистое, тёмное от солнца и грязи лицо, на мгновение вспыхнули радостью, после чего в них снова воцарились доброта и спокойствие. Старый пилигрим поблагодарил озорника. Казалось, что, глядя перед собой, нищий видит вовсе не рыночную площадь, а далёкую, прекрасную страну, дивную мелодию которой пела его потертая лютня. Старик был слеп. Менестрель опустил голову, струны его новой лютни робким эхом отозвались на голос далёкой сестры. — Вот и открылась цель твоему мятежному сердцу, — тихо проговорила Ведьма, взяв с полки костяную ступку, — место узнаешь? — Конечно, — прошептал певец. Его чёрные, как уголь, глаза влажно блестели. — Это мой родной город. Менестрель устремился к выходу. У двери он оглянулся, послал Ведьме воздушный поцелуй и выбежал. — Ох, и невежи эти смертные, — проговорила колдунья, растирая в ступке мякоть ореха, — ну да ладно, ведь мечта старого пилигрима скоро станет былью…