Этайн, дочь Хранительницы

      Всю дорогу от хижины до фургона Танька брела словно оглушенная. В голове не переставая звучали брошенные не то маме, не то ей самой чудовищные обвинения, но еще ужаснее была невозможность на них возразить. Не потому, что те были справедливы: просто Танька слишком мало знала. Что было ей известно о думнонской войне? Несколько имен и названий, запомнившихся из лекций мэтра Полибия. Кое-что выспрошенное у мамы возле портрета сэра Кэррадока. Пара слов, брошенных однажды бабушкой Элейн. И, пожалуй, ничего больше. Мысль о том, что за названиями и датами сражений скрываются сломанные человеческие судьбы, прежде не приходила Таньке в голову. Спроси ее кто-нибудь о той войне еще летом — что бы она смогла ответить? Наверное, сказала бы, что думнонцы героически сражались за свою страну, что многие из них пали в боях — а уцелевшие, разумеется, зажили счастливой мирной жизнью. Глупые заученные фразы...       Может быть, впервые Танька задумалась о другой, самой страшной, стороне войны, увидев последних хвикке в деревне на берегу Эйвона, но случившиеся вскоре бурные события надолго вытеснили ту встречу из ее памяти. Да и пострадали от войны там все-таки проигравшие — их следовало пожалеть, им нужно было помочь, но произошедшее с ними все равно выглядело объяснимым и даже закономерным. Что судьба победителя может быть столь же горькой, Танька поняла, лишь повстречавшись с Мэйрион.       Мэйрион — она ведь как раз была победительницей. Барды сложили песни о ее подвигах, ее имя было вписано в хроники и учебники — а сама Мэйрион, выходит, так до сих пор и жила былой войной, всё еще сражалась с призраками прошлого.       Теперь встречу Мэйрион и Робина Танька боялась себе даже представить. А уж на то, что Мэйрион смогла бы Робину помочь, она почти и не надеялась. Похоже было, что та сама нуждалась в помощи, что с нею приключилась самая настоящая душевная болезнь — о которой Робин почему-то не обмолвился ни словом. Недоумевая, Танька пыталась найти этому хотя бы какое-то объяснение. Может быть, рассудок помрачился у Мэйрион во время последней Робиновой отлучки? Или, может быть, Робин упорно не желал ничего замечать уже много лет? А может быть, он, наоборот, давно всё знал и понимал, но надеялся, что возвращение в Кер-Сиди исцелит ее? Или...       Совсем странная мысль пришла вдруг Таньке в голову: а что если это вообще не Мэйрион, не та самая героиня из думнонских легенд, а какая-то совсем посторонняя женщина, какая-то самозванка? Но от догадки этой сразу же пришлось отказаться. Вот же рядом шла Гвен — разве она не смогла бы отличить поддельную Мэйрион от настоящей?       В таких размышлениях Танька и пребывала всю дорогу. И чем меньше оставалось ей идти до фургона, тем тревожнее становилось на душе, тем труднее давался каждый следующий шаг. А когда она наконец добралась до цели, то сразу же прислонилась к колесу и попыталась перевести дух.       От фургона уютно пахло лошадьми и жильем, изнутри доносились ставшие совсем родными голоса Санни и Беорна — и неважно было, что те переговаривались между собой на непонятном саксонском языке. Ненадолго пришло даже чувство успокоения, точно Танька вернулась домой после долгой и тяжелой дороги.       — Он внутри?       Скрипучий голос Мэйрион вернул Таньку к действительности, разрушил иллюзию покоя. Тут же на нее с новой силой обрушилось ощущение опасности, а к нему внезапно добавилось еще и чувство вины перед друзьями, словно она привела сейчас к их уютному, обжитому дому темную, недобрую силу. Испуганной птицей пронеслась в ее голове мысль-мольба: «Только бы всё обошлось!»       Однако справиться с собой все-таки удалось, и вслух Танька произнесла совсем другое:       — Да-да, госпожа Ллиувелла. Вам помочь?       От помощи та отказалось — и Танька неожиданно почувствовала странное облегчение. Но не успела она перевести дух, как вдруг услышала брезгливое:       — Кто это там по-саксонски разговаривает?       «Санни, Беорн... Вот как сказать Мэйрион о своих друзьях-саксах — после всего услышанного от нее?» — опять пронеслась в голове встревоженной птицей мысль.       Снова удалось удержать ее в себе, не выпустить наружу. Снова Танька вымолвила вслух другое, на сей раз совсем непонятное и даже нелепое:       — Это... Они с нами приехали. Вы вряд ли их знаете, госпожа Ллиувелла... — и она замерла, лихорадочно соображая, что́ говорить дальше, если Мэйрион примется расспрашивать.       Но объяснять уже ничего не пришлось. Из-за полога вдруг выглянула встревоженная Санни — как была, даже не накинув на голову платок, несмотря на всё усиливавшийся дождь.       — Вы ведь к мужу пришли? — спросила она, напряженно всматриваясь куда-то вдаль.       Видимо, Санни хотела задать еще какой-то вопрос — но тут опять, в который уже раз, закричала ворона, и она поспешно договорила, словно боясь потерять мысль:       — Помогите ему, пожалуйста!       И сразу же с ужасающей быстротой завертелись события одно другого страннее, одно другого нелепее. Сначала Мэйрион замерла, с ошеломленным видом уставившись на Санни. Потом шагнула вперед — и ни с того ни с сего выкрикнула ей чудовищные слова, оскорбительные и в то же время зловещие, похожие на смертельное колдовское проклятие, так что та сразу испуганно отпрянула. А Мэйрион, не обращая больше на Санни никакого внимания, вдруг запрокинула голову и неподвижно застыла, устремив взгляд на приближавшуюся со стороны северного побережья гусиную стаю.       А потом... Не успела Танька толком осознать происходившее, как Мэйрион мешком рухнула на мокрую землю, едва не угодив лицом прямо в большой острый камень. В следующее мгновение к упавшей бросилась Гвен. Чуть помедлив, туда же устремилась и Санни.       Танька тоже рванулась было на помощь — но вдруг остановилась на полдороге и замерла, развернув настороженно приподнятое ухо к фургону. А из него тем временем доносился шорох, совершенно неожиданный и непонятный. Робин?       Оказалось, Беорн. Чуть отодвинув полог, мальчишка осторожно выбрался на облучок. Постоял немного, повертел головой. Потом неуклюже, явно оберегая больную ногу, спустился по лесенке на землю. И вдруг, прихрамывая, припустил бегом прочь от фургона вниз по склону — под дождем, напролом через бурьян, не замечая разбросанных тут и там больших камней. А Танька растерянно провожала его взглядом, не в силах шевельнуться от внезапно навалившейся чудовищной усталости.       Скоро, конечно же, случилось то, что просто не могло не случиться на ночной каменистой пустоши: Беорн споткнулся. Потеряв равновесие, он неловко пролетел вперед еще несколько шагов, а потом все-таки упал, беспомощно растянувшись среди камней. И тут наконец оцепенение отпустило Таньку. Сорвавшись с места, она стремглав бросилась на помощь.       Потом она так и не смогла вспомнить, как очутилась рядом с Беорном, как оторвала его от земли, как подхватила на руки. Опомнилась Танька, лишь когда уже брела обратно к фургону, крепко прижимая Беорна к себе — мокрого, измазанного в грязи и крови, беспомощно обмякшего, невероятно тяжелого. И первой же мыслью в ее голове оказалось: «Ох, только бы он не ударился головой о камень!»       Словно услышав эту мысль, мальчишка на ее руках вдруг шевельнулся. В следующий миг он приподнял голову, затылком больно задев Таньке подбородок. Она непроизвольно охнула — и тут же облегченно улыбнулась: живой!       Оказалось, Беорн вроде бы даже не очень пострадал — только растянутая нога опять распухла, а поперек лба у него теперь тянулась длинная сочившаяся кровью царапина.       — Беорн... — пробормотала Танька. — Ну куда же ты понесся, глупенький?..       — Этнин... — вдруг откликнулся тот. — Этнин!       Крепко обхватив Танькину шею обеими руками, Беорн всхлипывал и торопливо, захлебываясь, говорил ей что-то по-саксонски. Не понимая слов, Танька лишь кивала ему, а сама радовалась — и тому, что всё обошлось, и тому, что маленький сакс все-таки выучил ее имя.       Склон довольно круто поднимался вверх, подол платья то и дело цеплялся за колючие кустики терна, мешая идти, Беорн был очень тяжелым, так что Танька едва удерживала его на руках, — но всё это казалось ей сейчас такими пустяками! Так и шла она, прижав мальчишку к себе, чувствуя его теплое дыхание у своей щеки, не отрывая глаз от его взъерошенных мокрых волос и не видя больше ничего вокруг.       Однако Санни, спешившую навстречу, Танька заметила сразу: узнала по звуку шагов. А та подлетела к ней — запыхавшаяся, всполошенная — и тут же быстро заговорила, то ли сердясь, то ли, наоборот, радуясь:       — Я вас ищу-ищу — а вы вот где! Там Гвен уже вся извелась — сама не своя... Да куда вы пошли-то в темень такую?       — Он убежать хотел, — тяжело дыша, с трудом выговорила Танька. — Испугался, наверное... Упал вот, лоб ободрал, ножку опять растревожил...       Санни охнула. Потом, спохватившись, вдруг воскликнула:       — Давай его сюда!.. Ку́мэ хэр, мин бе́ралинг! — и потянулась к Беорну.       Тот перебрался к Санни на руки не раздумывая. А Таньке снова пришлось отчаянно бороться с собой. Пусть и тяжело было ей таскать его на руках, но как же оказалось это трудно — отдать кому-то ребенка — такого родного, такого необходимого ей, такого драгоценного! Разум подсказывал: Санни хочет Беорну только добра, это у самой Таньки опять проснулись совсем некстати сидовские странности. Только вот сердце ни в какую не желало с ним соглашаться, все равно сжималось в отчаянной тоске. А Санни уже вовсю что-то втолковывала Беорну, нашептывала ему на ухо, и отрывистые саксонские слова звучали сейчас в ее устах неожиданно нежно и ласково. Тот, прильнув к ней, тихо бормотал что-то в ответ, и казалось, что оба они совсем позабыли о Таньке. И, конечно, никто из них даже не подозревал о ее глупых мучениях!       Сначала Танька просто стояла рядом и молчала, жалобно смотря на подругу и малыша. Потом, так и не справившись с собой, смущенно предложила:       — Хочешь, помогу?       Санни благодарно улыбнулась, однако покачала головой.       — Ты, Танни, лучше Гвен помоги, — почему-то тоже смутившись, ответила она. — На ней там на одной и Робин остался, и эта еще... А я пока тут с маленьким погуляю.       С каким же удивлением посмотрела Танька на Санни! По доброй воле гулять под дождем, с тяжеленным ребенком на руках, да еще и ночью — это с человеческим-то зрением!       — С ума сошла, — горячо воскликнула она. — Вы же мокрые оба! Пойдемте лучше в фургон — хоть обсохнете!       Санни вздохнула, снова качнула головой.       — Мы, наверное, потом придем. Беорн сейчас туда ни в какую не хочет: говорит, старуха страшная. Да и... — она вдруг замялась. — Мне самой-то не по себе. Араун — это ведь вроде нашей Хелл, да?       Так Танька ее и не уговорила. Единственное, что смогла — устроить их вдвоем под густой кроной раскидистого ясеня: там хотя бы не капало сверху. Зато себя все-таки преодолела. И все равно, убегая, она помимо своей воли несколько раз обернулась, словно навсегда прощалась и с Беорном, и с Санни. И снова ей пришлось отгонять от себя глупые, дурные мысли.       К фургону она подбежала вовремя: Мэйрион как раз пыталась подняться. Стоя на четвереньках, она копошилась в траве, словно подраненный зверь. Рядом стояла растерянная и испуганная Гвен с протянутой рукой. И надо было, конечно же, тоже спешить на помощь, но силы внезапно иссякли: перехватило дыхание, закружилась голова.       Перевести дух Танька все-таки успела, хотя и чудом. Только прислонилась она к мокрому, но надежному борту фургона, только сделала несколько глотков воздуха, как Мэйрион поднялась на ноги. Подсвеченная стоявшим на камне ярко пылавшим фонарем, мокрая, в покрытом бурыми разводами платье, сейчас она как никогда походила на зловещий призрак. Как завороженная смотрела на нее Танька, не в силах отвести глаз. А Мэйрион вдруг вперила в нее грозный взгляд и повелительно возгласила-прокаркала:       — Вороненок! Идем со мной — помогать будешь!       Танька покорно согласилась. Пожалуй, она даже обрадовалась этому приглашению: от одной только мысли, что такая вот зловещая, обезумевшая Мэйрион останется наедине с Робином, ей делалось жутко.

* * *

      Пес был поистине громаден. Косматый, поджарый, вислоухий, он важно вышагивал между Эрком и Орли, и его покрытая длинной жесткой шерстью морда покачивалась у Эрка высоко над плечом. Фонарь в руке Орли теплился тусклым желтоватым огоньком, отчего маленькие глазки пса отсвечивали зеленым.       Сначала Беорн разглядывал пса со смесью опаски и любопытства. Но шагов за десять пес вдруг ускорился и вырвался вперед, устремившись прямиком к их ясеню. И тогда Беорн не выдержал — юркнул Санни за спину и затаился.       Санни и сама испугалась — больше за Беорна, чем за себя. А пес остановился в шаге от нее, шумно дыша и размахивая хвостом из стороны в сторону. Он не скалился, не рычал, не лаял, а, чуть наклонив голову, пристально смотрел на людей.       Потом Беорн, должно быть, набрался храбрости и, ухватив Санни за руку холодной влажной ладошкой, осторожно выглянул. Пес тут же оживился: в один прыжок подскочил к нему, деловито обнюхал, потом ткнулся мокрым носом Санни в свободную руку и, разочарованно фыркнув, отбежал в сторону.       — Привет! — бодро воскликнула Орли. — Вы его не бойтесь: он, вроде, добрый!       Санни облегченно улыбнулась. У нее и правда гора свалилась с плеч. И потому, что страшноватого облика пес на деле оказался вполне дружелюбным, и потому, что они с Беорном не были больше одиноки, и потому, что Орли даже намеком не напомнила ей о недавней размолвке.       — Видишь, какой у нас теперь красавец есть, — между тем гордо объявила та, кивнув на пса. — Наш, с Эрина, — даже по-гаэльски понимает!       Пес и правда будто бы понял, что речь зашла о нем. Вильнув мохнатым хвостом, он немедленно уселся на траву, гордо приподнял морду и, приоткрыв пасть, добродушно растянул уголки губ.       — Ух ты какой, — осторожно сказала Санни. — Красавец!       — Угу, — немедленно согласилась Орли. — Правда, я из-за него за лошадью убегалась, — и тут же поспешно добавила: — Но он тут совсем ни при чем, Звездочка сама испугалась!       — А мы вот под деревом сидим, — вымученно улыбнулась Санни. — От Мэйрион прячемся.       У Орли округлились глаза.       — От Мэйрион?.. — удивленно протянула она. — Но она же...       И тут Санни прорвало.       — Видела бы ты ее! — воскликнула она. — Она безумная. И страшная! Вот и он... — Санни кивнула на Беорна, — тоже испугался. Я-то ему всё говорила: Мэйрион придет, Робина вылечит — а она явилась и сразу... — запнувшись, Санни махнула рукой, потом ни с того ни сего продолжила по-гаэльски, коверкая слова от волнения. — Беорн как понял, что она к ним с Робином полезет, так сразу прочь и побежал — а потом и Танни... и Этнин за ним... А как мы фонарь разожгли, так и я... Гвен тоже погналась, да я ее образумила... Там же Робин остался!..       — Так, погоди-ка, — перебила Орли. — Ничего не понимаю!       Тут вмешался Эрк.       — Да всё понятно, — уверенно заявил он. — Беорн испугался, что Мэйрион залезет в фургон, и убежал. А там остались они втроем — Робин, Гвен и Мэйрион. И с Мэйрион что-то неладно. Так?       Санни кивнула. Подтвердила хмуро:       — Так.       А Орли задумчиво посмотрела сначала на нее, потом на Эрка, потом на Беорна и вдруг твердо сказала:       — Вот что. Вы меня здесь подождите. А я, пожалуй, туда. Так надо!.. Пошли, пес!

* * *

      В фургоне стоял тот самый тяжелый дух, по которому бывает легко догадаться о присутствии прикованного к постели больного. Ни ароматы травяных зелий, ни копоть светильного масла не перебивали острого запаха пота и смрада мочи. Однако Мэйрион, видимо, была к такому привычна. Оказавшись внутри, она едва заметно поморщилась, а затем, обведя помещение подслеповатым взглядом, проскрипела-проскрежетала:       — Ну и где он, вороненок?       Ответить Танька не успела. Робин вдруг зашевелился на полке, повернулся на бок. Затем он медленно приподнялся на локте. Посмотрел на Таньку, подмигнул ей. Потом остановил взгляд на Мэйрион. И, кашлянув, хрипло произнес:       — Мэйрион, ты?       — Я, — подтвердила та. Пожала плечами: — Ты же звал. Ну вот я и здесь.       — Мэйрион... — Робин вдруг улыбнулся. — Свиделись, выходит! А я, по правде сказать, уже и не надеялся...       — Сиде своей спасибо скажи, — буркнула Мэйрион в ответ.       — И ей тоже, — по-прежнему улыбаясь, согласился Робин.       Мэйрион помолчала. Потом показала узловатым пальцем на сундук, на теплившуюся на нем лампу:       — Эй, вороненок! Посвети-ка мне!       Кивнув, Танька сняла лампу с сундука. Бережно держа ее в вытянутой руке, подошла к Робиновой постели. И замерла, не спуская с Мэйрион глаз.       Мэйрион приблизилась к Робину вплотную, покачала головой. Хмыкнула:       — Давно ли монахом заделался?       Робин недоуменно посмотрел на нее. Потом медленно провел рукой по блестящему от пота выбритому лбу. С усилием растянул губы в загадочной усмешке:       — А, ты об этом... Да это так — повеселился напоследок маленько.       Видимо, он хотел сказать что-то еще, но не смог: зашелся в мучительном надсадном кашле. Кашлял Робин долго, с громким хрипом вдыхая воздух в промежутках между приступами. Лицо его потемнело, на лбу выступили крупные капли пота. А Мэйрион стояла рядом, сосредоточенно наблюдала за ним и ничего не предпринимала.       Потом кашель внезапно прекратился. Наклонившись над полом, Робин выплюнул на лежавшую внизу тряпицу ржаво-бурый кровяной сгусток, а затем откинулся на спину и замер. И тогда Мэйрион хмуро вымолвила:       — Вот так и лежи. Сейчас посмотрю тебя.       Язычок пламени в лампе был совсем маленьким, но горел ровно и вроде бы даже ярко — по крайней мере, для сидовских глаз. Хорошо ли светила лампа по человеческим меркам, Танька могла только гадать. Спросить об этом Мэйрион она так и не осмелилась. Как та повела бы себя в ответ, Танька не понимала совершенно: одинаково возможными казались и снисходительный кивок, и гневная отповедь. И столь же непонятно было, чем обернется происходившее сейчас для Робина: облегчением его страданий, бесполезной тратой времени или вообще какой-нибудь чудовищной выходкой Мэйрион, способной погубить его окончательно?       И все-таки надежда оказалась сильнее сомнений. Поколебавшись, Танька решилась — сделала к Мэйрион маленький шажок, поднесла лампу ей поближе.       Вопреки опасениям, Мэйрион одобрительно кивнула. Затем она откинула одеяло и замерла над Робином, приложив ухо к его груди.       Слушала Мэйрион Робина долго, сосредоточенно: то требовала, чтобы тот глубоко вдохнул, то, наоборот, чтобы задержал дыхание, переворачивала его то на живот, то на спину. А Танька не отрываясь следила за ней с робкой надеждой. Сейчас Мэйрион вела себя как настоящая ведьма-знахарка — может быть, не такая искусная, как мэтресса Анна Ивановна, но несомненно сведущая. Неужели помрачение рассудка хотя бы на время отпустило ее?       Закончив осмотр, Мэйрион деловито прикрыла Робина одеялом. Затем она выпрямилась, покачала головой и хмуро поинтересовалась:       — Давно так хрипишь? Небось дней семь?       — Около того, — согласился Робин.       Мэйрион поморщилась.       — Скверно.       Робин хмыкнул.       — Ну так я и сам знаю. Скоро помру-то?       — Успеешь еще, — буркнула Мэйрион в ответ. И вдруг, опасливо посмотрев на Робина, ни с того ни с сего продолжила: — Ты мне лучше вот что скажи. Кто они такие, что тут делают?       Робин чуть приподнялся на локте, удивленно вздернул мохнатую бровь.       — Кто? Друзья-лицедеи?       — Ты сам знаешь, о ком я! — вдруг повысила голос Мэйрион. — Эти вот! Ду́хи мертвых, жители холмов!       И ткнула пальцем куда-то вверх.       — А что б им ко мне и не прийти? — усмехнулся вдруг Робин. — Ты же знаешь, кто у меня отец.       Внезапно Мэйрион переменилась в лице. Побледнев, она вперилась в Робина колючим взглядом и зловеще ухмыльнулась.       — Кто у тебя отец? Уж я-то, муженек, это знаю — и, похоже, даже лучше, чем ты! Гратиоз, аббат из Дуровернона, — слыхал такое имя? Не Альберон, конечно, но тоже ведь неплохо, правда же?       Робин резко приподнялся, но уже через мгновение бессильно рухнул обратно на постель и скрючился в новом приступе жестокого кашля. А у Таньки вдруг перехватило дыхание. Что-то темное поднялось в ее душе и заклокотало, готовое вырваться наружу и со всей силы обрушиться на безжалостную Мэйрион. Пожалуй, прежде Танька испытывала отдаленно похожее чувство, только когда слышала совсем уж бесстыдную ложь — от монахов в шерифовом поместье, от самозваного «короля пикси»... Но Мэйрион сейчас не лгала — чувствовалось, что она определенно верит в свои слова. И слова эти были даже слишком похожи на правду!       Едва откашлявшись, Робин вновь приподнялся. Покачал головой. Затем вымолвил, с трудом выдавливая из себя слова:       — Нет, Мэйрион. Я не знаю, откуда ты такое взяла, но... Матушка не стала бы мне лгать. Я...       Закончить ему Мэйрион не дала. Уперла руки в бока, расхохоталась:       — Ну что, будешь опять рассказывать мне про своих сидов? Опомнись, муженек! Нет никого из них ни на Придайне, ни на Эрине. Все бруги, все тулмены пусты — а их жители давным-давно то ли вымерли, то ли ушли! Теперь одни лишь бесплотные призраки носятся над холмами. Носятся, угрожают, вспоминают...       Но и сама Мэйрион тоже не договорила. Снаружи послышался знакомый звонкий голос — Танька почти сразу же узнала Орли. А затем вдруг громко гавкнула собака.       Мэйрион вздрогнула, испуганно огляделась по сторонам. Лицо ее внезапно сделалось мертвенно-белым. В следующий миг она стремительно бросилась к выходу, рванула в сторону полог, шагнула наружу. И резко остановилась, будто налетела на какую-то преграду.       — Ой! — совсем рядом послышался испуганный вскрик — теперь уже не Орли, а Гвен.       Мэйрион фыркнула, уперла руки в бока.       — Ты, Гвен? Подслушиваешь?       — Подслушиваю, — покорно согласилась та. — Потому что беспокоюсь. Поможешь ему?       В ответ Мэйрион мотнула головой.       — Не смогу. Я всего лишь ведьма, Гвен. Не Бран Благословенный, не Мат фаб Матонви.       — Тогда пусти меня, Мэйрион! Раз уж не можешь ему помочь, раз не хочешь даже утешить его, сказать доброе слово напоследок — я сама... — Гвен вдруг запнулась. — Ты совсем не знаешь никакого средства?       Мэйрион хмыкнула.       — Положим, средство-то я знаю — да что толку! Будь мой муженек и правда сидом — оно бы, может, и помогло. Вот только Робин никакой не сид — как и твой уродец Эрк!       Ответила Гвен не сразу: то ли задумалась, то ли растерялась, то ли просто собиралась с духом. Однако вымолвила твердо, уверенно:       — Я знаю об Эрке. Ну и что?       Замерев, вслушивалась Танька в этот разговор. Слова Мэйрион сразу и испугали ее, и озадачили. Средство, способное помочь только сидам, — что бы это могло быть? Может быть, что-то, связанное с обновлениями?.. Да нет же! Разве Мэйрион могла видеть книгу, подаренную маме Сущностями? А значит... Значит, это средство — либо выдумка, вздор, суеверие, либо вообще бред воспаленного рассудка, либо... Либо оно и в самом деле существует! Может быть, аннонские друиды умели лечить пневмонию своими средствами — опасными, но хотя бы иногда спасительными? Но тогда, если терять все равно уже нечего... Мысли путались в Танькиной голове, собирались вместе и тут же разбегались вновь, складывались то так, то иначе — пока не выкристаллизовались в безумную идею. И это было поистине озарение от отчаяния.

* * *

      Разговаривать с Гвен Ллиувелле не хотелось совершенно. Собачий лай и гаэльская речь не уходили из ее памяти, тревожили, напоминали о гончих Арауна и об ирландских призраках-слуа. Теперь, после встречи с мертвой невестой, слуа уже не казались ей вздорным вымыслом никчемного монашка. Но и прятаться от них Ллиувелла тоже не собиралась. Она по-прежнему считала себя воительницей — а значит, должна была идти навстречу опасности с гордо поднятой головой, как шли когда-то в свой последний бой герои былых времен. Но вместо этого приходилось тратить время на бестолковую лицедейку, объяснять ей и без того понятные вещи... Терпения у Ллиувеллы хватило ненадолго. Не дослушав, она решительно оттолкнула Гвен в сторону и шагнула вперед.       Снаружи ее встретил порывистый осенний ветер. В густом мраке безлунной ночи поначалу был виден лишь одиноко светившийся слабый желтоватый огонек. Потом возле огонька в темноте стали медленно проступать два пятна: сверху — медно-блестящее, чуть в стороне — то ли белое, то ли светло-серое, огромное, расплывчатое. В конце концов глаза Ллиувеллы привыкли к темноте, и тогда она отчетливо разглядела державшую фонарь девушку — ее-то волосы, по-воински заплетенные в две косы, и отсвечивали медью. А светлое бесформенное пятно оказалось сидевшим рядом с девушкой громадным косматым псом.       Ллиувелле девушка сразу показалась подозрительной: она, по обычаю бриттов, не прятала волос, однако даже в слабом свете фонаря отчетливо угадывался саксонский покрой ее платья. Платье было праздничным, нарядным, с вышивкой, с блестящими заколками на плечах — точь-в-точь как давным-давно у эрловой невесты... Еще больше настораживал пес: белый, огромный, он и в самом деле походил на гончую из своры Арауна. Даже уши его, как и полагалось, отсвечивали в пламени фонаря алым.       В тревожных раздумьях переводила Ллиувелла взгляд то на девушку, то на пса. Конечно, всё это могло быть просто совпадением, однако не слишком ли много совпадений успело произойти за такое короткое время? Но в любом случае следовало хотя бы внешне сохранить уверенность в себе, не выказать страха. А еще лучше — самой перейти в наступление.       Так Ллиувелла и сделала. Выпрямившись, она пристально посмотрела на девушку с фонарем и твердо, чеканя каждое слово, произнесла:       — Зачем пришла? Что тебе нужно от меня?       — Мне — ничего. А вот Робину помоги, — немедленно откликнулась девушка.       Тотчас же чудовищный пес устремил на Ллиувеллу зловещие зеленые огоньки глаз и грозно рыкнул. И снова закружились, зашептались над нею призрачные тени...       Должно быть, это оказалось последней каплей. Ллиувелла отшатнулась, сделала шаг назад. Одно за другим промелькнули у нее в памяти события этой безумной ночи — и все они оказались связаны с Робином. Сначала Ллиувеллу позвала к нему вроде бы совсем безобидная Гвен. Потом с тем же самым к ней заявился вороненок — всколыхнул былое, разбередил старые раны. Но и этого оказалось мало: за Робина принялась просить зловещая мертвая невеста. И вот теперь к ней снова явились потусторонние создания, посланцы самого́ Арауна, — уже не с просьбой, а с повелением! И все это ради ее муженька — казалось бы, совсем никудышнего, только и умеющего, что облапошить какого-нибудь ротозея! Пожалуй, впервые за много лет в душу Ллиувелле закралось сомнение: может, и правда был в предках у Робина кто-то из волшебного народа, может, напрасно поверила она тогда Радалинде?       Из последних сил стараясь не потерять самообладания, Ллиувелла мрачно кивнула.       — Я сделаю что до́лжно.