Этайн, дочь Хранительницы

Деревня Дигерик, южные мерсийские земли

      Из длинного деревянного строения с провисшей соломенной крышей выглянул мужчина — немолодой сакс в темно-синей тунике, добротной, но запачканной сажей и грязью и к тому же явно слишком просторной для него. У мужчины были обвислые морщинистые щеки, какие бывают у быстро похудевших тучных людей, редкая клочковатая борода и поблекшие водянистые глаза.       Пройдя пару шагов, мужчина остановился. Хмуро посмотрел на потемневший от времени, покрытый серыми пятнами лишайников частокол деревенской ограды. Вздохнул.       Следом в темном дверном проеме показалась женщина — невысокая, худощавая, тоже немолодая. Одетая в простое саксонское платье без украшений, со спрятанными под черной накидкой волосами, она, однако, не походила на простолюдинку: чуть надменное выражение некогда красивого лица, гордая осанка — всё выдавало в ней знатную даму. Слегка наклонившись, женщина выбралась наружу и, остановившись подле двери, замерла.       — Едет кто-то, — задумчиво вымолвила она через некоторое время. — Копыта стучат.       Мужчина почтительно кивнул:       — Похоже на то, леди.       Первым всадников заметил мужчина — и тотчас же показал рукой в сторону спускавшейся с холма дороги. Проговорил вполголоса:       — Это могут быть валлийцы, леди. Вам лучше укрыться.       — Благодарю, Осмунд, — женщина небрежно кивнула, но не двинулась с места.       Вскоре ворота распахнулись. Стоявший возле них горбун-англ суетливо отскочил в сторону. Один за другим во двор въехали трое всадников — окольчуженных, но без шлемов. Передний, с остриженными на римский лад волосами, безбородый, с аккуратными усиками над верхней губой, оказался совсем молодым еще юношей. Осмунд не отрываясь смотрел на него, явно чем-то озадаченный.       Возле дома передний всадник быстро спешился. Вручил поводья растерявшемуся Осмунду. Стремительными шагами подлетел к женщине. И почтительно склонился перед ней.       — Матушка!..       Женщина всплеснула руками:       — Кённа! Живой!       — Конечно, живой! — радостно воскликнул юноша. — Матушка, видела бы ты, как мы их гнали...       Осекшись, он вдруг испуганно замолчал. А женщина, побледнев, опустила голову.       — Ты про отца-то знаешь, Кёнбрихт?       Юноша совсем помрачнел. Кивнул.       — Мне говорили о его измене. Я не верил до последнего.

* * *

Британское море¹ близ франкского берега

      Море изрядно штормило. Ветер поднялся еще до рассвета и не утихал все утро, вздымая высокие волны. Среди серых увенчанных седыми гребнями валов то взлетал вверх, то снова скатывался вниз крутобокий пузатый кораблик с прямым парусом на единственной мачте — обычный фризский когг² из тех, что во множестве бороздили море вдоль северного побережья франкских королевств.       Когг шел из Кента в Нейстрию — вез обычный для таких снующих между Придайном и континентом судов груз: листы мелованной гленской бумаги, стойкую к оловянной чуме думнонскую посуду и прочие ходкие британские товары. Еще на корабле плыли два пассажира — горбоносый старик-грек в выцветшей до рыжины некогда черной монашеской рясе и белокурая женщина. Женщина эта, судя по манере держаться и языку, на котором она говорила, была знатной англкой или саксонкой. Одета, однако, она была в камбрийское тройное платье и даже нацепила на себя ленточку какого-то неведомого бриттского клана. Едва ли не с самого отплытия монах и женщина обосновались на корме и всю дорогу разговаривали друг с другом — то бурно спорили, то тихо перешептывались.       Владелец когга, сутулый рыжебородый фриз с костистым лошадиным лицом, время от времени искоса посматривал на эту странную пару и брезгливо морщился. Как и подобало истинному сыну своей страны, он был поклонником старых, проверенных временем богов и искренне презирал как самого́ распятого бога римлян, так и столь же немощных его служителей, не смеющих брать в руки оружие. Женщина тоже не вызывала у него ни симпатии, ни вообще интереса: была она далеко не первой молодости, худа как щепка и в довершение всего до безобразия длинноноса. К тому же в пассажирах фриз всерьез подозревал беглых любовников — а о целомудрии, положенном жрецам римского бога, он был прекрасно осведомлен. Сколь бы слабым и никчемным ни был твой бог, но раз уж ты поклялся служить ему — значит, служи как подобает и соблюдай все запреты — в этом своем убеждении фриз был непреклонен.       Впрочем, не были в восторге от общества фризов и сами пассажиры.       — Вот же выпала мне доля, отче, — вполголоса сетовала женщина. — Еще несколько дней назад у меня было целое королевство и вот-вот к моим ногам должен был упасть весь остров — а теперь я качаюсь посреди моря в этой утлой скорлупке, окруженная этим сбродом!       — Будьте осторожнее, дочь моя: здесь вокруг фризы, их язык похож на англский, — шепнул монах, а громко сказал совсем другое: — Возблагодарите Господа, что он помог нам добраться до моря, найти это судно, избавил от морской болезни...       — Отче, вы не сказали мне ничего нового, — шепотом отозвалась женщина теперь уже по-гречески. — Я уже давно наблюдаю за фризами, слушаю их речи, и то, что я вижу и слышу, меня совсем не радует. Эти моряки — сплошные язычники. Даже на корабле они ухитрились устроить капище какой-то Бадугенны и только что принесли ей жертву — хорошо хоть не человеческую. А их предводитель похож на настоящего разбойника: вы только посмотрите на его глаза — хитрые, злобные, беспощадные!       Монах вдруг поперхнулся смешком — однако ответил честь по чести:       — Господь с вами, дочь моя! Фризы — не саксы и даже не ирландцы. Они прежде всего торговцы и к тому же очень дорожат своей репутацией. Так что если вы приде́ржите свой язык и не будете оскорблять их божков, сколь бы ложными те ни были, мы доберемся благополучно и, может быть, потом начнем всё сначала, — монах сделал паузу, пристально посмотрел на собеседницу и назидательно произнес: — Если на то будет, конечно, воля Господня.

* * *

Развалины Кер-Лундейна, королевство Эссекс

      Пловонида, Лондинион, Лондиниум, Кер-Лундейн — сколько же названий сменило это место за многие века! Но и теперь, совсем как в давние времена, рядом с ним неспешно текла широкая река — Тамесис по-латыни, Табвис по-камбрийски, Тамезе по-саксонски. Сейчас по реке к разбросанным по ее берегам городам и селениям вновь тянулись вереницы купеческих судов: нынешние жители этого края, саксы-эссексцы, быстро оправились от последствий мятежа, случившегося у их соседей-мерсийцев. Однако никто из купцов не заходил в Кер-Лундейн, все проплывали мимо: новый Люнденвик, бойкий торговый городок, выстроенный уже саксами, стоял выше по течению. Там, в Люнденвике, кипела жизнь: расхваливали на рыночной площади свой товар многочисленные торговцы, спорили с ними, норовя сбить цену, придирчивые и экономные покупатели, с раннего утра до позднего вечера трудились ремесленники, поднимался над крышами пахучий торфяной дым очагов. А здесь всё было совсем иначе: пустые разрушенные дома, заросшие кустарником и деревьями улицы, давно умерший израненный город...       По заброшенной улице сквозь колючий терновник осторожно пробирался одинокий юноша, почти подросток. Небольшого роста, щуплый, черноволосый, он был одет по-бриттски, однако вопреки обычаю не носил на тунике цветной ленточки. Зато лицо, шея, тыльные стороны кистей рук юноши были испещрены причудливыми синими узорами, по которым сведущий северянин сразу узнал бы в нем пикта из западных, пограничных с Дал Риадой, кланов. А на его поясе висел длинный узкий меч в деревянных ножнах, украшенных тонкими металлическими пластинками со странными, совсем не пиктскими, узорами.       Преодолев терновые заросли, молодой пикт немного постоял, осмотрелся вокруг, затем шагнул в черный провал меж поросших низкими деревцами остатков каменной стены. Ненароком зацепил лицом ветку молодого ясеня. Поморщился, дотронулся рукой до щеки, обезображенной свежей, еще не до конца затянувшейся раной. И медленно двинулся вперед по темному, едва освещенному пробивающимся через дыры в стенах дневным светом залу.       Внезапно он остановился и настороженно замер. Повертел головой, прислушиваясь. Затем потянулся к рукояти меча.       — Остановись, воин, — раздался вдруг хрипловатый старческий голос. — Ты ведь пришел к Нуаде Среброрукому, не так ли?       Неведомый старик заговорил по-гаэльски, не по-пиктски. Однако юноша сразу понял обращенные к нему слова. Растерянно кивнув, он разжал пальцы. Меч так и остался в ножнах.       — Что привело тебя в обитель Марса Ноденса, альбидос? Ты ведь христианин, не так ли? — продолжил голос.       — Клятва, — глухо ответил пикт тоже по-гаэльски. — Не моя. Дядя дал клятву принести на алтарь Нуады золотое кольцо. Но он тяжело ранен в бою, и я пришел за него.       Голос вдруг хмыкнул.       — Ну и как, трудно христианину идти на поклон к старому богу?       Воцарилось молчание. Потом голос раздался вновь — чуть насмешливый и вроде бы даже удивленный:       — Да была ли тебе, альбидос, нужда идти к Среброрукому через саксонские земли? В Гвенте, в Энис-и-Ллуде, уцелел его храм — это примерно на полпути от Кер-Леона до Кер-Глоуи.       Пикт вдруг выпрямился, расправил плечи.       — Воины Одор-ко-Домельх не боятся саксов, — гордо произнес он. — Я сделал как должно. Как велела Мать Лигах из ветви Монгфинд, слышащая Донна.       — Что ж, — голос снова хмыкнул. — Мать Лигах, слышащая Донна, — это звучит внушительно. Тогда клади кольцо на алтарь.       Пикт напрягся. Щурясь, огляделся вокруг — но так никого и не увидел. Вымолвил наконец презрительно:       — Я принес кольцо для Среброрукого, а не для его служителей.       — Ну, значит, брось его в трещину в полу, — насмешливо откликнулся голос. — Не бойся, трещина глубокая, люди оттуда его уже не достанут. Только не забудь сначала передать Среброрукому дядину просьбу. Он ведь написал ее, не так ли?       Пикт растерянно помотал головой. Спросил удивленно:       — Разве старые боги понимают письменную речь?       Голос вдруг тихо рассмеялся.       — Кто же, по-твоему, придумал огам, как не медоустый Огма, сын доброго Дагды? А римляне когда-то оставляли здесь Марсу Ноденсу посвящения, высеченные их буквами на мраморе.       — Нет, — смущенно пробормотал пикт. — Дядя просил передать всё на словах. Он ранен, а я не владею искусством письма.       Послышался печальный вздох:       — Что ж, тогда говори.       И тогда пикт начал свой рассказ:       — Мой дядя — Талорк, младший сын нашего короля...       Талорк, законный сын пиктского короля Бруде мекк Бели, не любил, когда его называли принцем. В его представлении так имел право зваться лишь тот, кто в будущем сам мог стать королем. А Талорку трон Альбы не полагался. И его старшим братьям тоже: не было в их стране заведено, чтобы король передавал власть сыну. Новыми королями испокон веков становились в ней мужья дочерей и сестер прежних правителей, чаще всего — принцы из соседних королевств. Отец Талорка тоже не был альбидосом по рождению. Бруде ап Бели, один из младших принцев бриттского Алт Клуита, в свое время стал королем Альбы, женившись на пиктской принцессе. И до поры до времени жил по законам пиктов — разве что очень уж пристально следил за жизнью своих южных соседей. И не только следил. Заключал с бриттами военные союзы. Отправлял своих детей — и сыновей, и дочерей — учиться в Кер-Сиди. Пытался внедрять в Альбе сидовские новшества, от стремян до ветряных мельниц.       Но два года назад в Фортевиот, столицу Альбы, заявились греческие монахи. Заявились — и прочно обосновались в скромном домике рядом с королевским дворцом. Это было странно, но объяснимо. Со времен святого Колума церковью в Альбе заправляли ирландцы. По-гаэльски служились мессы и читались проповеди, гаэльскими именами крестили детей. Знать Альбы часто говорила по-ирландски куда лучше, чем на родном наречии. А простой люд, плохо понимавший язык ученых монахов, пребывал в невежестве. И, несмотря на крещение, упорно продолжал поклоняться прежним богам — многие из которых пришли к ним на самом деле тоже с Эрина. Ну а у греков нашлось именно то, чего так не хватало для подлинного обращения народа в истинную веру, — Священное писание на языке пиктов.       Освоившись, греки и правда основательно взялись за народное просвещение — а заодно убедили Бруде изгнать из столицы ирландских монахов. И всё чаще и чаще вели с ним долгие беседы.       Вскоре короля Альбы словно подменили. Прежде не собиравшийся никого завоевывать, он вдруг заговорил об объединении под своим скипетром всего севера Придайна — от Оркней и Гебрид до Адрианова вала. И, похоже, стал готовиться к нападению на свою родину, Алт Клуит.       Чем это грозило и Альбе, и всему Придайну, Талорк понимал отчетливо. Уже третий десяток лет Алт Клуит признавал над собой власть верховного короля Британии и находился под защитой леди Хранительницы. Начни отец войну — и Альбе пришлось бы иметь дело и со всей Камбрией, и с Мерсией. Победить такую силу в одиночку надежды не было никакой. Но вот ослабить войной и противников, и себя на радость присмиревшим пока Нортумбрии и Уэссексу — это было вполне возможно. А тем временем по другую сторону Британского моря набирала силу смута в рассыпа́вшемся на части Франкском королевстве. И если бы с континента на Придайн хлынули еще и полчища беженцев-франков, перед ними померкло бы даже нашествие германцев двухсотлетней давности. Беженцы, как известно, легко превращаются в завоевателей: это уже показали всему миру и гунны, и авары, и много кто до них.       Несколько раз Талорк спорил с отцом, пытался убедить его в опасности задуманного. Но у отца были свои соображения, которыми он не делился — лишь намекал на какого-то могущественного союзника, не то небесного, не то вполне земного. А последний из таких споров закончился размолвкой, и Талорк попал в немилость.       Поначалу Талорк пребывал в полном отчаянии. Споры с отцом стали невозможны: тот ни о чем не желал с ним разговаривать, не допускал во дворец и даже угрожал ссылкой. Бежать в Камбрию и раскрыть леди Хранительнице отцовские замыслы Талорк тоже не мог: это было бы изменой, бесчестным поступком. Оставалось только уповать на высшие силы. Увы, на помощь церкви рассчитывать теперь не приходилось. Поразмыслив, Талорк решил обратиться за помощью к наследникам друидов — последним жрецам старых богов. И вот теперь его племянник, Морлео, исполнил повеление Матери Лигах.       Морлео закончил рассказ, устало опустил голову. Потом извлек из-за ворота висевшее на шнурке кольцо. Сняв через голову шнурок, положил кольцо себе на ладонь — в пробившемся сквозь проломленный свод солнечном луче оно полыхнуло желтым. Задумчиво посмотрев на кольцо, Морлео вздохнул, затем потянулся к рукояти меча...       И тогда снова раздался голос невидимого старика:       — Эй, обожди! Оставь его при себе — еще пригодится. Нет здесь Среброрукого. Ушел он. Давно. С тех пор как саксы разорили храм. Странно, что твоя Мать Лигах об этом не знала!       А потом наверху вдруг вспыхнул свет — странный, ярко-желтый, точь-в-точь такой, как был в орденском госпитале.       Морлео вздрогнул, вскинул голову. Увидел выглядывающее из дыры в потолке старческое лицо с выбритым лбом — то ли друида, то ли монаха — а рядом с ним, чуть ли не у самого подбородка, — ярко пылающий волшебный сидовский светильник. В следующий же миг он резким движением выхватил из ножен меч, свою верную Сувуслан.       — Эй, ты кто? Ты не Нуада!       Старик хмыкнул.       — Я не Нуада, но я его служитель. Правда, не здешний. Я приехал сюда, чтобы спасти древние реликвии — то, что осталось от храма и неминуемо погибнет без присмотра. Приехал из Глентуи, из Кер-Сиди — слыхал про такой город?       Морлео не задумываясь кивнул.       — Конечно, знаю: там Немайн и Университет.       Старик радостно заулыбался:       — Ишь ты, он даже Университет знает! Вот я как раз оттуда и есть.       Совсем растерявшийся Морлео молча стоял, задрав голову, с обнаженным клинком в руке. Глаза его болели от яркого света, перед ним, закрывая обзор, плавало большое темно-фиолетовое пятно. Но все равно, пересиливая себя, он упорно продолжал смотреть на странного старика — и никак не мог решить, как поступить дальше.       А старик вдруг сделался серьезным, даже суровым.       — То, что ты поведал мне, — медленно произнес он, — это действительно очень важно. И лучшее, что ты можешь сделать, — это рассказать обо всём дочери Нуады, леди Хранительнице. Но решать, конечно, тебе.